негодница мать траур. И уже опять невеста, опять румянит рябое лицо. А как
не хотели родниться с маменькой Бестужевы! Сама рассказывала хохоча -
отговаривают, мол, Мишеньку, говорят, беспокойного я нраву. Вот и
дохохоталась!
поди, сейчас в тюремной камере, в темноте, на соломе. Что ждет ее? Господи,
помоги ей, отврати...
она мать не видела. Анна Гавриловна хоть и была нрава суетного, перед
следователями стала важной и сдержанной. Ответы ее были просты - она все
отрицала. Не перепугайся дочь, может, и вышла бы матери послабка.
защиту и согласилась со всем, что внушали ей следователи. И уже потом,
вернувшись домой, поняла, что говорила напраслину.
любовь, какое почтение, если одевает кое-как, а сама, словно
девчонка-вертопрашка, кокетничает с ее же, Анастасьиными, кавалерами. И хоть
бы искала себе ровню! Смешно сказать, влюбилась в мальчишку, в
курсанта-гардемарина. Анастасия видела его издали - -мордашка смазливая, вид
испуганный. Ладно, чужое сердце - потемки, играла бы в любовь - полбеды. Так
нет, тянуло ее к склока! , к шептаниям, к интригам... Дожили, Анна Головкина
- дочь бывалого вице-канцлера-заговорщица! Погубила ты, маменька, мою
молодость!
Отчиму? Михаил Петрович Бестужев - дипломат, скупец, фигляр! Скорее всего он
и сам уже арестован, трясется от страха и клянет весь род Головкиных и
приплод их.
эти суровые мужи в дорогих окладах. Икона "Умиление" самая старая, самая
чтимая в доме. Лицо у Заступницы ласковое, но не для нее эта ласка.
Прильнула к младенцу, нежит его и вот-вот зашепчет: "Мысли твои, девушка,
суетные. Где твоя доброта, где терпение? Жизнь суровая, она не праздник".
музыки. Все было в руках, да вырвалось. Но я назад верну!
сорочке, босая, кинулась в зеркальную залу. Раньше здесь кипели балы! Она
подтянула батист, обозначив талию, подняла игриво ножку, помахала ей, глядя,
как пенятся у пятки оборки, и пошла в менуэте, составляя фигуры одна другой
вычурнее.
чуть ли не десятью пистолетами, еще более мрачный и пылкий. Увидя Анастасию
во вчерашнем роскошном наряде, весь так и затрепетал, то ли от любви, то ли
из боязни получить отказ. - Как же мы уедем? - спросила Анастасия. - За
домом следят.
выглянула в окно. "Стоит... прячется за липу. Значит, этот... не шпион. Где
я тебя видела раньше, в каком месте? Сейчас недосуг вспоминать. Кто бы ты ни
был - прощай!"
маменька? Уеду, значит, предам ее навсегда! - Она замотала головой, потом
выпрямилась, напрягла спину, словно телесное это усилие могло задушить
бормочущую совесть. - Здесь, матушка, я тебе не помощница... только хуже. И
не думать, не думать..."
косился на Белова. Тот стоял рядом и тоже, хоть уговору о том не было,
запустил глаза в государственный документ. Никита читал внимательно,
хмурился, а Белов иронически усмехался.
препинания чувствовалось вдохновение. Трудно было узнать Алену Корсака в
герое котовского "эссе" - лукав, необуздан, подвержен самым худым и
зловредным помыслам, одним словом, злодей!
что тебе Катулл.
есть. Вставь фамилию в пустые места - и бумага готова, - сказал Никита и
тихонько потянул к себе листок, писарь сразу воспротивился и обиженно
запыхтел: - Порвем, Фома Игнатьевич, отдай бумагу, а?
руки Никиты, старательно свернул донос и спрятал его за пазуху.
писарь его услышал. - Он трусит. Если человек так трусит, то толку от него
не жди. Я пошел домой, спать хочу.
тронулся с места.
доброй воле я ее никому не отдам, а коли явится штык-юнкер, он мигом другую
сочинит. А я место потеряю. Пойдемте, князь.
прижал руки к груди. - Я на всю жизнь запомню твой добрый поступок. Отдай
бумагу...
деревянную табакерку и спрятал, повертел кошелек в руках и тоже убрал, потом
вынул ключ от библиотеки и синий, грубый, как парус, носовой платок, который
зачем-то сунул под мышку. Никита не обращал внимания на эти суетливые
движения, он держал глазами Писарев камзол, в недрах которого скрывался
котовский донос.
писарь, никак не попадая ключом в замочную скважину. - А самому Корсаку
подальше куда-нибудь.
трясутся, - сказал Никита, незаметно для себя переходя на "вы". - Самое
милое дело, пересидит бурю, а потом можно и назад можно и дальше навигации
обучаться.
прибежит к маменьке, в сельцо Перовское. А местечко это только в паспорте и
указано. Был человек, и нет человека - порожнее место. Никита внимательно
посмотрел в глаза писарю.
войдешь - правый шкапчик у окна.
жест писаря, добавил: - Неужели тебе Алешку не жаль?
Писарь огорченно махнул рукой и понуро побрел прочь.
Оленев хотел вернуть писаря, но остановился - рука нащупала какой-то твердый
предмет. Он поспешно развернул платок и увидел маленький ключ с костяной
дужкой и тонкой цепочкой, которую вешают на шею.
Во всем его облике - в форменной одежде, чулках, на пуговицах, непомерно
больших, разношенных башмаках, в красном отмороженном лице, украшенном зимой
и летом черной треуголкой, - угадывался моряк, не один год ходивший по
палубе.
человек, ставил паруса на четырнадцатипушечной шняве "Мункер", работал на
верфи и, наконец, стал бомбардиром.
Грингаме в 1720 году, в которой он участвовал корабельным констапелем
(старшим бомбардиром) и от самого Петра Великого получил именной подарок.
Он мог месяцами не пить, а потом вдруг срывался и, словно с ума сходил,
накачивался ромом, буянил, себя не помнил, и когда матросы на следующее утро
рассказывали о его пьяных подвигах, он только стонал: "Да неужели, братцы?
Что ж не остановили-то?"
Россией после Гангутской кампании. Капитаном на ней был датчанин Делапп,
известный во всем флоте трезвенник.
кабаки, погреба и таверны и, чего с ним никогда не случалось, заблудился. Не
найдя в тумане свой корабль, он переночевал на берегу у кнехтов.
рук его пьяная бестолковость, но капитан, как на грех, получил накануне
Березин Федор
Шилова Юлия
Мороз Александра
Свержин Владимир
Куликов Роман
Прозоров Александр