стояли в рябиках, яликах, катерах, запрокидывали головы, тянули шеи -- туда,
к еще пустому эшафоту. Балконы здания Сената заняла именитая публика, из
открытых окоп гроздьями висели головы, даже на крутоскатной крыше
примостились два трубочиста, обвязанные закинутой за трубу веревкой. Они
выглядывали из-за фронтонов, как два любопытных аиста, и завершали собой
картину праздного и жестокого любопытства к чужим страданиям.
мостика облепили штатские франты, напоминающие повадками w разговором
военных. В правое ухо Никиты дышал молодой человек, судя по внешнему виду,
приказчик модного магазина. Он пытался сохранить непринужденный вид и даже
поддерживал с Никитой видимость разговора, но против воли взгляд его опять
утыкался в сосновый помост, он умолкал на полуслове и принимался нервно
грызть и без того уже обкусанные ногти. Торговец фруктами, здоровенный
детина с красными ручищами, поминутно толкал Никиту в бок: "Прощения просим,
барин", и опять вертелся, тянулся за деньгами, передавал во все стороны
яблоки и груши:
наугад письмо из толстой пачки бумаг, переданных ему Алексеем, и самым
внимательным образом прочел. О том, что читать эти письма нельзя, другом не
было сказано ни слова, но это както само собой подразумевалось -- не лезь в
чужие тайны! Прочитал письмо и ничего не понял. Какое отношение к
лопухинскому заговору могут иметь дела десятилетней давности? И как могли
они облегчить участь Алешкиной благодетельницы -- Анны Гавриловны? И от
того, что он ничего не понял, на душе стало еще тяжелее. Темное это дело --
политика.
было пятнадцать минут ходу. "Не хочу туда идти, -- говорил он себе. -- Это
противоестественно -- смотреть, как на твоих глазах мучают людей, и знать,
что ничем не можешь и не должен помочь им. Это еще хуже, чем свою спину
подставлять под кнут... " И знал, что подойдет, что простоит от начала до
конца страшного действа. Он чувствовал себя причастным к этому заговору и к
этим страданиям.
приказчик стал грызть ногти сразу на двух руках.
роты гвардейцев двинулись к эшафоту. Толпа молча, словно неохотно,
расступилась, в упор рассматривая заговорщиков и конвой.
не было к ним сочувствия. Старая лиса Остерман -- попил он русской кровушки,
Левенвольде -- петух чванливый, Головнин Михаил Гаврилович, брат осужденной
Бестужевой -- даром, что русский, а связался по глупости и тщеславию с
немчурой, плясал под их дудку. За что их жалеть? А здесь среди заговорщиков
ни одного немца, все свои, кровные, а главные виновники -- уж совсем
непонятно -- женщины.
Ветер трепал его пышный, старомодный парик. Круглый подбородок лоснился,
щеки висели складками. Такому плотоядному, сочному рту не про казнь читать,
а припадать к жирным гусям, обсасывать мозговые косточки да полоскаться в
вине.
страх Божий и не боясь Божьего суда, решились лишить нас престола... "
Лопухина, все еще красивая, аккуратно и просто одетая, стояла у самых
ступеней на помост. Видно было, что она находится в том состоянии, когда
поведение и мысли уже не подчиняются собственной воле и все воспринимается
как невозможный, отвратительный сон. Она то искала друзей, бегло проводя
глазами по балконам Двенадцати коллегий, то пыталась слушать обвинительную
речь, но забывала о ней, с ужасом смотрела на сына -- жаль было его
молодости, и на мужа, пусть нелюбимого, но ведь двадцать лет прожили
вместе...
-- что престол перешел к Нам по прямой линии от прародителей наших после
смерти Петра II и приняли мы корону в силу духовного завещания матери нашей,
по законному наследству и Божьему усмотрению. Анна Бестужева... "
ее, в свободно опущенных руках не было ни дрожи, ни суетливых движений
убитого страхом человека. "Она знает, что приговор не смертный, -- подумал
Никита. -- Хоть бы лицом повернулась. Посмотреть бы на Алексееву
благодетельницу,.. -- И устыдился своего любопытства. -- Еще насмотрюсь
вдосталь... "
своего Михаилу Головнина, что он в ссылку сослан, забыв про злодейские его
дела и наши к ней многие по достоинству мысли... "
отчетливая мысль. -- Понимают ли это люди на площади? Те самые, о которых
думал вчера, -- обездоленные, сердобольные... Нет, им сейчас не до этого...
"
вмешивался... ", -- уже кричал секретарь.
Вот бы кому стоять на эшафоте, но он дома давно, в Австрии. Не кнута ему
опасаться. Разве что пожурят за негибкую политику. -- Никита одернул себя.
-- Что-то я кровожаден стал! Только Ботты не хватает видеть под кнутом".
и облокотился на них, глядя на воду канала. Она текла медленно, кружила
листья, брошенную кем-то бумагу, огрызки яблок, щепки. Унесет она также
спекшуюся кровь и куски рваной человечьей кожи. Что делают с помостом после
казни? Рубят на дрова? Или разбирают и хранят в неприкосновенности где-то
окровавленные доски, пока в них опять не возникнет необходимость?
испуге. Модные франты стояли навытяжку, как на параде, приказчик был близок
к обмороку, поднос, стоящий на голове у торговца фруктами, наклонился, и
яблочки, наливные, золотые, сахарные посыпались в воду.
палача, и кнут оставил первый кровавый рубец на холеной, молочной спине.
Палач держал кнут двумя руками, лицо его было спокойно, сосредоточенно.
Видно было, что он не получает садистского удовольствия от мук жертвы, а
бьет сильно скорее из-за
остановки кричала и била ногой о барьер, кусала державшего ее мужика, а тот
вертел головой и поворачивал несчастную ношу свою, чтобы палачу сподручнее
было бить. Степан Васильевич, не отрываясь, смотрел на жену и вдруг закричал
что-то нечленораздельное, забился, голова его запрокинулась.
ЭТО... Сделай, чтобы скорее конец. Ведь мочи нет слушать. Больно ведь.
Господи! Больно... Уйти отсюда...
столбняке, словно окаменели -- всюду только глаза, глаза... и все
сфокусированы на одной точке. Толпа не пустила Никиту. Вдруг стихли крики, и
только хрип раздался с помоста.
живое под ноги толпы. Люди отпрянули, как от гранаты.
гвардейцы укрыли ее мантильей и унесли в телегу.
красоты, ни царской поступи ее несчастной предшественницы. Она была худа,
мала ростом, оспины, незамазанные белилами, делали ее лицо старым, рыхлым,
но недаром ей одной говорили "вы" на допросах, было в ней что-то такое, что
заставляло не только жалеть, но и уважать эту женщину.
раздевать себя. Когда на плечах ее осталась одна сорочка, Анна Гавриловна
прижала обе руки к шее, с силой дернула что-то, так, что голова мотнулась
вниз. Ладонь палача услужливо раскрылась, и Анна Гавриловна вложила в нее
"что-то", блеснувшее, как зеркало.
хорошо знавшие некоторые ритуальные обряды публичных казней.
крестовым братом своей жертвы. Теперь он должен пожалеть свою сестру --
обер-гофмаршальшу, статс-даму Анну Бестужеву.
И языка отхватил самый кончик -- и народу показать было нечего.
услышали.
престарелого графа Путятина, и адъютанта лейб-конного полка Степана
Колычева, и многих других. Остолбенение толпы прошло, разговаривали
вполголоса, а кто и в голос. Мужчин бьют -- дело привычное, не то что
разнеженных статс-дам. Кульминация действия прошла.
повезли на окраину города, где они могли по милости государыни навсегда
распрощаться с родными и близкими перед вечной разлукой.
кнуты. Никита посмотрел на воду канала. Она не изменила цвета, не потемнела
от крови, только мусора в ней поприбавилось. Все, конец... Он глубоко
Флинт Эрик
Семенова Мария
Круз Андрей
Херберт Фрэнк
Черепнин Владимир
Акунин Борис