Чтение 72–й страницы книги ~Трое из навигацкой школы~

десять лет назад подвели под розыск, с нами и приключилась эта беда. Наша
барыня отчаянная, -- продолжала она, словно гордясь парализованными ногами
хозяйки. -- Батюшку-князя посадили в арестантскую карету, а она, горлица,
под ту карету и бросилась, чтоб остановить лошадей. Колеса по их ножкам и
проехали. Очень она батюшку-князя любила.

-- А где сейчас князь Черкасский? -- поспешно, забыв о всякой
предосторожности, спросил Алексей, испугавшись этого "любила" произнесенного
в прошедшем времени.

-- На своей половине, где ж ему быть, -- ответила карлица, с
любопытством глянув на юношу. -- Только ты, милок, лишних вопросов не
задавай. У нас этого не любят.

Княгиня, наконец, улеглась, затихла, передохнула от крика и наполнила
легкие новой порцией воздуха.

-- Прошка!

Карлица метнулась к изголовью. Гаврила кончил выгружать на стол банки,
пузырьки и травы, потом оглянулся на помощника:

-- Ну, Алексей Иванович, -- встретив укоризненный Алешин взгляд, он
встряхнулся испуганно, -- Алексашка! -- Приступим... -- и засучил рукава.

¶-18-§

-- Лукьян Петрович! Сашенька воротился, живой! Радость Друбарева и
Марфы не поддается никакому описанию. Сашу обнимали, орошали слезами, робко
упрекали в безответственности, а потом, ничего не объясняя, втолкнули в
белую Марфину светлицу и плотно притворили двери.

На лежанке сидела молодая особа в русском платье: повойнике, зеленой
епанче, и испуганно таращилась на Сашу, не произнося ни слова.

-- Не узнаете, что ли? -- пролепетала она наконец. -- Я Лиза,
камеристка Анастасии Павловны.

-- Быть не может... -- Саша дрогнувшей рукой пододвинул стул, сел, не
спуская глаз с камеристки. --Ну?..

Лиза тотчас заплакала, но уже без горя, а больше по привычке.

-- Уж как я к вам добиралась-то... Ужас, ужас! Заболела в дороге, в
беспамятство впала. Люди помогли! А теперь кто я? Беглая!

Саша, не вникая в смысл этих воплей уже потому, что в них не было имени
Анастасии, схватил Лизу за плечо и стал трясти ее, приговаривая:

-- Барышня твоя жива? Да перестань реветь! Анастасия жива?

-- Они мне вольную хотели дать, да где уж... -- твердила Лиза. -- А чья
я теперь?

Потом она словно опомнилась, выпростала плечо из Сашиной руки.

-- Да живы они. Что им сделается-то? Отвернитесь... Она распахнула
епанчу, запустила пальцы за лиф и вытащила мелко сложенную записку.

-- Вот.

"Голубчик мой, Саша! Не хотела навлекать на тебя беду, да, видно,
судьба моя такова -- нести близким моим печаль. А ты -- близкий, верь слову.
Встречу нашу на болотах никогда не забуду. Но знай, тебе угрожает страшная
опасность, какая -- у Лизы спроси. Береги себя, а то некому будет по мне в
России плакать. А в католички не пойду. Буду жить в вере истинной, а там...
что Господь даст. А".

Он прочитал все одним взглядом, половины не понял, буквы прыгали по
бумаге, словно рысью скакали, перо продырявило бумагу и рассыпало бисер
клякс. Стремительное письмо, на одном вздохе писано. Одно ясно -- не пойдет
она за Брильи. Грусти, француз! Саша перевел дух, поцеловал записку и
принялся теперь уже внимательно разбирать фантастический Анастасьин почерк.

-- Где это писано?

Лиза вполне оправилась и даже удовольствие стала находить в своем
положении. Уж, наверное, этот молодой красивый человек сможет как-то
определить ее судьбу.

-- Писано это в трактире... то есть в гостинице на границе, -- сказала
она степенно. -- Утром я причесываю барышню...

-- Где сейчас Анастасия?

-- Далеко. Наверное, в самом Париже. Француз-то вначале воротиться
хотел. Назад! В Петербург! Бесчестье! Ровно сбесился, ногами топал. Я
барышню причесываю...

-- Что ты заладила... причесываю... Ты дело говори! Лиза поджала губы и
невозмутимо продолжала:

-- Утром я причесываю барышню, а он ворвался. Бледный, без парика, в
одной руке камзол, а в другой страницы, из книги вырванные. Анастасия
Павловна вроде бы удивились, но спокойно так спрашивают: "Сережа, ты ошалел?
" А француз камзол ей под ноги бросил, а сам читает страницы: "Что это? Во
имя всевышнего... Золу видеть -- болеть от простуды! Зонтик потерять --
обманутые надежды! " Анастасия Павловна страницы из его рук вынули и читают:
"Зрачок видеть -- попасть впросак". Сережа, по-моему, это сонник".

Несмотря на драматизм ситуации Саша принялся истерически хохотать,
представленная Лизой картина встала перед глазами, как живая. Девушка тоже
хихикнула, уважая Сашино состояние.

-- Француз кричит: "Я этого дела Лес... Лек... Лестоку не прощу! Он
украл бумаги, а взамен это подсунул! " А барышня с сомнением спрашивает: "Но
откуда Лесток взял сонник? " А Брильи: "Бумаги похитили в охотничьем
особняке. А похититель -- последний русский, вот кто! Он -- лестокова
ищейка. Мы едем в Петербург! " А барышня как ножкой топнут: "А меня куда?
Лестоку? В обмен на бумаги, которые ты вез? " Потом у них истерика, француз
ножки им целовал...

-- И она позволила? -- ревниво воскликнул Саша.

-- Мы француза выгнали, -- с кокетливым смешком продолжала Лиза, --
сами сели письмо писать. На словах барышня велели сказать, что еще угрожает
опасность тому юноше, что в театре у Анны Гавриловны лицедействовал.

-- До этого юноши Лесток не доберется. -- Саша спрятал записку на груди
и сразу стал озабоченным: -- Вот что... Здесь тебе оставаться нельзя. Я
должен нанести визит одной даме. Пойдешь со мной. Ты знаешь госпожу Рейгель?

-- Веру Дмитриевну?

-- У нее тебе будет спокойнее, а там что-нибудь придумаем. Оденься
только поприличнее. Уж больно наряд-то тебе велик.

Саша прошел в кабинет Друбарева. Старик поднялся к нему навстречу,
ожидая объяснений, но вместо этого услышал деловым тоном произнесенную
фразу:

-- Посоветуйте, как я могу похлопотать аудиенцию у вицеканцлера
Бестужева?

И тут Саша увидел, что выражение "глаза полезли на лоб" отнюдь не
гипербола, потому что если глаза Лукьяна Петровича остались на месте (при
этом они как-то уменьшились и потемнели), то очки сами собой подпрыгнули и
уместились на высоком морщинистом лбу их владельца.

-- Да зачем тебе, прыткий юноша, вице-канцлер? С какими такими
вопросами ты предстанешь перед их милостью?

-- В этом свидании вице-канцлер заинтересован не меньше меня, поверьте.
Замятин мог бы помочь? Лукьян Петрович, батюшка, я вам вручаю судьбу мою.

Услышав "батюшка", Друбарев сморщился и полез в карман за платком. Он
долго кашлял, сморкался, очки сползли на переносицу, но выражение
оглушенности так и осталось на лице доброго старика.

-- Драгуны ведь с обыском приходили, Сашенька. Кричали:

"Арест! " Потом еще наведывался Лядащев-господин. Вот ведь дал господь
фамилию!

-- Не могу я от вас съехать, --сказал Саша удрученно. -- Я подписку
давал.

-- Во-она... съехать! И думать забудь! Я побеседую с Замятиным. Однако
ж никакого обнадеживания дать не могу...

Саша низко поклонился и поцеловал пухлую, усеянную коричневыми
крапинками руку Друбарева. Первый шаг сделан. Может, и не шаг еще, а только
нога занесена для этого шага. Но коли занесена, так и опустится, сделал один
шаг, сделаешь и другой. Так и дойдешь до светлых чертогов вице-канцлера.

А пока в другие чертоги к милейшей госпоже Рейгель. В целях конспирации
Саша шел порознь с Лизой, бедная камеристка бежала по другой стороне улицы,
очень боясь потерять резвого гардемарина в толпе.

Саша был принят сразу и весьма милостиво. Здоровьем ли госпожа Рейгель
была крепче или меньше холила щеки косметикой, но Гавриловы румяна произвели
на ее лице куда меньше разрушений, чем на ланитах княгини Черкасской.

Разговор Саша начал с просьбы приютить до лучших времен эту милую
девицу. Да, да... вы правы, это камеристка Анастасии Ягужинской, которая
бежала в Париж, но не захотела навязывать чужую страну этой милой девушке.
Пытаясь объяснить, почему именно он, Белов, привел девицу к Вере Дмитриевне,
Саша напустил такого туману, так часто повторял слова "роковая случайность"
и "государственная тайна", что бедная вдова совершенно смешалась и только
кивала.

-- Пройдет время, и я смогу все объяснить вам, -- веско закончил Саша,
-- а пока я связан подпиской о неразглашении. Храните и вы эту тайну.

Вера Дмитриевна дала самые твердые обещания. Лизу увели во внутренние
покои, и разговор потек по менее извилистому руслу. Теперь Саша играл роль
светского человека и пел панегирик Гавриле.

-- Так вы знали этого парфюмера еще в Москве? Бог мой, как тесен мир...
-- Вдова все еще не могла прийти в себя от первой новости и поэтому лепетала
как-то невпопад. -- Но я очень рада, что он хороший лекарь. Меня огорчила не
столько болезнь, -- она осторожно потрогала щеки, -- сколько невозможность
исполнить просьбу милейшего графа Никодима Никодимыча. Помните, вы встретили
его в моем доме? Он послал своему племяннику посылку и письмо.

-- Василию Федоровичу? -- воскликнул Саша с восторгом. -- Я ведь был
ему рекомендован. Если болезнь мешает вам принять господина Лядащева, я
охотно доставлю ему все, что вы пожелаете, -- истовб протараторил Саша и
запоздало подумал: "Болван, что говоришь-то,? Вот уж ни к чему сейчас
встречаться с Лядащевым".

Но Вера Дмитриевна решительно отклонила предложение Саши, сказав, что