Чтение 9–й страницы книги ~Трое из навигацкой школы~

рухлядь Никита выбрасывал, а те карты, которые еще можно было склеить и
отмыть, писарь помечал цифрой и складывал на стеллажи.

Подобного сорта работу Оленеву поручали часто не за какое-то особое
прилежание или аккуратность, а просто потому, что чаще других заставали в
этой маленькой комнате, называемой библиотекой.

Все библиотечные книги умещались в двух шкафах и были пожалованы школе
после конфискации имущества некоего вельможи, обвиненного в государственной
измене. Бывший хозяин книг не подозревал, что собирает библиотеку для
будущих гардемаринов, поэтому увлекался больше французскими романами и
сочинениями по философии, не имеющей никакого отношения к морской стихии.
Но, как известно, дареному коню в зубы не смотрят, дар был принят, и о нем
забыли. Помнили о книгах только писарь, ставший называться библиотекарем, и
Оленев, читающий все подряд.

Фома Игнатьевич к Никите весьма благоволил. Жизнь длинная, неизвестно,
что с тобой станет, и желательно запасть в память долговязому студенту.
Может, и вспомнит потом сиятельный князь маленького человека.

Ловко раскладывая карты и деликатно покашливая, писарь пересказывал
Никите городские сплетни:

- На Арбатской улице пойманы вчера три разбойника с атаманом по кличке
Кнут. Теперь клеймо на лоб "Вор" да на каторгу. А то и вздернут... Какая
вина! Еще рассказывали, что большая баталия приключилась вчера у Земляного
вала. Полицейская команда два часа толпу разгоняла. Не только кулаки, но и
колья в ход пошли.

- Кто ж дрался?

- Зачинщик, сказывают, солдат Измайловского полка, а какие иные дрались
- неизвестно. В субботу в старом Головкинском флигеле, говорят, пожар был.

- Что сгорело? - Никита спрашивал без интереса, из одной цели
поддержать разговор и вдруг насторожился:

- Ты про какой флигель-то говоришь? Не про тот ли, в котором
представление было?

- Оно и послужило происшедшему. Все по-разному рассказывают. Кто, мол,
театральная зала сгорела, кто - реквизит, а иные утверждают, что от дома
только уголечки остались. Хорошо, драгуны подоспели, а то и люди б
сгорели...

- Господи! Да не пострадал ли от пожара Алешка Корсак? То - то его
нигде нет.

- Вашему Алешке и впрямь лучше сгореть. - Писарь деликатно склонился к
Никите. - На него дело заведено. Штык-юнкер Котов лично принес бумагу и
велел мне к утру переписать. - Он сбавил голос до шепота. - Корсак теперь
государев преступник.

- Что? - Никита в себя не мог прийти от изумления. - Совсем ополоумели.
Не может Алешка быть государевым преступником! Он Котову по роже съездил,
тот теперь и куражится!

- Про битую рожу в той бумаге нет ни слова, а написано, что Корсак с
поручениями служил у графини Бестужевой, ныне арестованной, а посему много
может сообщить для прояснения дела.

Никита ошалело посмотрел на писаря, потом обвел глазами комнату, словно
пытался осмыслить, что это за место такое, где возможно сказать вопиющую
бессмыслицу и глупость.

- Повтори еще раз, Фома Игнатьевич. Что-то я не понял ничего. Писарь,
видя такую заинтересованность молодого князя чужими делами, перепугался,
поняв, что сболтнул лишнее, и, проклиная свою дрянную страсть - казаться
более осведомленным, чем прочие, заискивающе пролепетал:

- Вы, господин Оленев, понимаете, что дело зело секретное? Только мое
расположение к вам позволили мне...

- Подожди, Фома Игнатьевич, не тарахти... Где эта бумага, которую дал
тебе Котов?

- Донос-то? Видите ли... Бумагу штык-юнкер принес в субботу, а в
воскресенье должен был забрать у меня... уже начисто переписанную...

- Так он забрал?

- Господина Котова нет нигде. Но бумагу я в стол господина Котова
положил.

- Мне надо посмотреть эту бумагу, - решительно сказал Никита. Писарь
поежился.

- Послушай, трусливый человек, об этом никто не узнает, если ловко
сделать, - страстно зашептал Никита в ухо писарю. - Проведешь меня в
канцелярию вечером, когда школа будет пустая. Сторожа я сам напою, не твоя
забота. Впрочем, можно и не поить никого. Ты бумагу из котовского стола
возьми, а завтра принеси ее сюда в библиотеку. Да не отнекивайся ты! -
воскликнул Никита с раздражением. - Я же не задаром прошу.

- Места лишусь, - твердил писарь, пряча глаза. - Неважно, что
штык-юнкер куда-то исчез. Кажется, нет его, а он тут как тут.

Чем настойчивее сопротивлялся Фома Игнатьевич, тем очевиднее было
Никите, что бумагу эту надо непременно посмотреть, и не только посмотреть,
но и уничтожить. О последнем он, конечно, и не заикнулся перепуганному
писарю.

¶-9-§

Белов пришел к Никите только вечером. Он был хмур, озабочен и все время
кусал костяшки пальцев. Саша давно пытался избавиться от этой несветской
привычки, даже горчицей пальцы мазал, но в минуту раздражения или тревоги
опять забывался и обкусывал суставы до крови.

- Сашка! Я ищу тебя два дня!! Где ты был?

- Спроси лучше, где я не был.

- Это я знаю и так. Ты не был у меня. Что с Алешкой? Ты знаешь, что в
театре был пожар? Может, Алексей в госпитале?

- Нет его в госпитале. Я узнавал! - Саша опустил глаза в пол. - И
пожару никакого не было. Похоже, что Алеша сбежал.

- Час от часу не легче. Куда?

- Наверное, в Кронштадт, хотя, помнится, он говорил, что ему туда не
нужно. - Саша виновато посмотрел на друга. - Это я во всем виноват. Мы
уговорились бежать вдвоем...

- И оба в Кронштадт, в который вам не надо? Почему меня с собой не
позвали? Может, мне тоже не надо в Кронштадт!

- Ах, Никита! Все так быстро и глупо получилось... Я наговорил Алешке
всякого вздору, он поверил и... Я его подвел страшно, чудовищно!

Саша подпер рукой щеку и с горестным видом уставился на горящую свечу.
Вот такая же свеча стояла на ее столике. Сколько раз она поменяла их за
ночь? Два, три, пять? Когда Анастасия дунула на последний огарок и встала,
чтобы закрыть окно, Саша с удивлением обнаружил, что уже светло, и услыхал,
как где-то рядом запел петух.

Потом он бежал по предрассветным улицам, потом будил нищих на паперти
собора Грузинской богоматери: "Не видели здесь молодого человека?
Миловидного, с родинкой на щеке, в синем камзоле?" Он обежал всю площадь,
обошел торговые ряды, обшарил крестьянские обозы, что привезли на продажу в
столицу дрова и овощи. Дома тонули в тумане, улицы были пусты, и только
бродяги из подворотен подозрительно ощупывали глазами суетливого барчука.
"О, женщины, крапивное племя! - шептал Александр, чуть не плача. - Вот так и
гибнет из-за вас мужская дружба!"

Алексея он так и не нашел, а воскресенье и понедельник потратил на
светскую болтовню, выспрашивая подробности субботнего представления. Все
ахали и охали, актеры-де чуть не устроили пожар. Об Алексее он не услышал ни
слова.

- А какого ты вздора Алешке наговорил? Саша понял, что Никита уже
третий раз повторяет свой вопрос.

- Я думал, что Котов его хочет арестовать по бестужевскому делу.
Предчувствие у меня было такое. Понимаешь?

- Все верно, только "дело" это называют лопухинским. Так в Москве
называют заговор против государыни. И к сожалению, предчувствие тебя не
обмануло. Котов уже донос на Алешку написал.

- Правда? Так, значит, его действительно могли арестовать? воскликнул
Саша с неожиданным восторгом. -

Оленев, ты снял груз с моей души.

- Один снял, другим нагрузил, - проворчал Никита. В столовой Гаврила
сервировал стол на две персоны. Молодой барин завел неукоснительный порядок
- сколько человек в доме, столько и трапезничают. Гаврила знал счет
хозяйским деньгам, а тут, прости господи, такая голытьба да дрань иногда
приходит, и тоже ставь прибор, бокалы. А этот Белов франт франтом, а любит
подхарчиться за чужой счет.

- Гаврила, принеси что-нибудь горькое, горло болит, - крикнул Никита и
добавил, обращаясь к Саше: - Котов, между прочим, исчез, и писарь Фома
Игнатьевич обещал завтра принести бумагу, то есть донос, в библиотеку.

У тебя деньги есть?

Александр присвистнул.

- Вот и у меня эдак же! "В кошельке загнездилась паутина", как сказал
поэт.

Волоча ноги и всем видом показывая недовольство, явился Гаврила с
полосканием в пузатом кувшинчике в одной руке и тазом в другой.

- Спасибо, поставь. Да принеси денежную книгу. - Никита старался
говорить не то чтобы строго, а так, чтобы у камердинера даже мысль не
появилась, что отказ возможен.

Гаврила, однако, решил, что только отказ и возможен. Он нахмурился,
вытянул руки по швам и замер, укоризненно светя глазами в лицо барину. Не
иначе как глаза Гаврилы обладали гипнотическим свойством, потому что Никита
не выдержал взгляда, отвернулся.

- Сколько я тебе должен? - стараясь выглядеть непринужденным, спросил
он.

- Нам вся школа должна, - проворчал Гаврила.