Чтение 27–й страницы книги ~Зима тревоги нашей~

глупо, если мы не воспользуемся его советом.

- Не лежит у меня к этому душа, Мэри. А вдруг он ошибается? Ты же
останешься ни с чем.

- Слушай, Итен, если ты этого не сделаешь, так и знай, я сама к нему
пойду со своими деньгами. Вот увидишь!

- Дай мне подумать. Я ни во что не хочу впутывать тебя.

- И не надо. Ведь счет в банке у нас общий. Помнишь, что вышло на
картах?

- О господи! Опять эти карты!

- Да! Я им верю.

- Если я потеряю твои деньги, ты же меня возненавидишь.

- Нет. Мое богатство в тебе. Так Марджи нагадала.

- То, что Марджи нагадала, так мне в голову запало, что, покуда буду
жить, буду в памяти хранить.

- Оставь свои шуточки.

- Может, это и не шуточки. Как бы богатство не повредило тихим радостям
нашей нескладной жизни.

- Не понимаю, каким образом небольшие деньги могут чему-то повредить. Я
не говорю о больших деньгах, а так... Чтобы хватало.

Я молчал.

- Ну, Итен!

Я сказал:

- О прекрасная принцесса! Не бывает так, чтобы денег хватало. Одно из
двух: денег нет совсем или денег не хватает.

- Неправда.

- Нет, правда. Помнишь техасского миллиардера, который недавно умер? Он
жил в гостиничном номере с одним чемоданчиком. Не оставил после себя ни
завещания, ни наследников, но при жизни денег ему не хватало. Чем человек
богаче, тем ему больше и больше нужно.

Она сказала ироническим тоном:

- Да, это, наверно, великий грех, но мне хочется купить новые занавески
в гостиную и поставить котел побольше, так чтобы четыре человека могли
принять ванну в один и тот же день, а я вдобавок - и вымыть посуду.

- Я не о твоих грехах сокрушаюсь, дурочка, а отмечаю факт, закон
природы.

- Мало же в тебе уважения к человеческой природе.

- Не к человеческой, дорогая моя Мэри, а к природе вообще. Белки
запасают орехов в десять раз больше, чем им потребуется. У хомяка брюхо того
и гляди лопнет, а он все сует и сует за щеки, будто в мешок. А сколько умные
пчелки съедают меда и сколько они, умницы, его выделывают?

Когда Мэри теряется, чувствуя себя сбитой с толку, она брызжет гневом,
как спрут - чернильной жидкостью, и прячется в этом темном облаке.

- Противно слушать, - сказала она. - Хочется хоть немного порадоваться,
так где там, разве ты позволишь!

- Нет, родная, не радость меня страшит, а горечь неудовлетворенности,
сумятица, чванство, зависть - все, что несут с собой деньги.

Бессознательно она, вероятно, боялась того же. Она так вся и
ощетинилась; поискала, где у меня больное место, нашла и с вывертом всадила
туда колючки слов:

- Вот, полюбуйтесь! Продавец из бакалейной лавки, ни гроша за душой, а
разглагольствует о вреде богатства. Можно подумать, ты в любую минуту
способен добыть кучу денег, стоит тебе только захотеть.

- И добуду.

- Каким образом?

- Вот в том-то и вся загвоздка.

- Ничего ты не можешь, а если бы мог, давно бы у тебя все было.
Хвастовство - и больше ничего. Обычная твоя манера.

Желание причинить другому боль рождает в нас злобу. Лихорадка уже
овладела мной. Свинские, исступленно яростные слова поднимались во мне, как
яд. Я ненавидел угрюмой ненавистью.

Мэри сказала:

- Смотри! Вон, вон там! Видел?

- Где? Что?

- Вон, мелькнуло под деревом - и прямо к нам во двор.

- Кто мелькнул? Мэри! Ну, говори! Что ты там увидела?

Я почувствовал, как она улыбнулась в темноте уму непостижимой женской
улыбкой. Это называют мудростью, но тут дело, пожалуй, не в мудрости, а в
том даре всепонимания, при котором и мудрость не нужна.

- Ничего ты не видела.

- Нет, видела - ссору... но она убежала.

Я обнял ее и повернул назад.

- Давай обойдем квартал, прежде чем домой.

Мы пошли туннелем ночи и больше ни о чем не говорили, да нам это и не
требовалось.

ГЛАВА VIII

В детстве я с наслаждением преследовал и убивал мелкую живность, когда
только мог. Кролики, белки, мелки" пташки, а позднее дикие утки и гуси
валились наземь окровавленными комочками из костей, шерстки и перьев. В атом
было какое-то остервенелое самоутверждение без примеси злобы, ненависти или
чувства вины. Война отбила у меня аппетит к смертоубийству; так ребенок,
объевшийся сладким, отворачивается от еды. Ружейный выстрел уже не исторгал
из моей груди вопля неистового счастья.

В эту первую весну к нам в сад повадилась пара кроликов. Больше всего
им пришлись по вкусу красные гвоздики моей Мари, и они начисто обгладывали
их лепестки.

- Тебе придется покончить с ними, - сказала Мэри.

Я достал свою мелкокалиберную, всю жирную от смазки, нашел старые
завалявшиеся патроны с дробью N 5, сел вечером на ступеньки заднего крыльца
и, дождавшись, когда оба кролика оказались рядом, уложил их обоих с одного
выстрела. Потом я похоронил пушистые останки вод старой сиренью и
почувствовал тоску где-то в желудке.

Я просто-напросто отвык от кровопролития. Привыкнуть человек может ко
всему. К убийству, к ремеслу бальзамировщика и даже заплечных дел мастера.
Привыкнешь - и дыба и клещи станут для тебя просто рабочим инструментом.

Когда дети легли спать, я сказал:

- Пойду погуляю немного.

Еще несколько дней назад Мэри стала бы допытываться - куда, зачем? - а
сейчас только спросила:

- Поздно вернешься?

- Нет, не поздно.

- Я ждать не буду, мне спать хочется, - сказала она. Став на некий
путь, моя Мэри, видимо, ушла по атому пути дальше меня. А я все eige
терзался из-за кроликов. Может быть, это вполне естественно, когда человек,
уничтоживший что-то, старается что-то создать и тем самым восстановить в
себе равновесие? Не это ли послужило для меня толчком?

Я ощупью пробрался в зловонную конуру, где жил Дэнни Тейлор. Рядом с
его койкой горела на блюдечке свеча.

Дэнни был совсем плох - лицо изможденное, какое-то синее со свинцовым
отливом. Меня чуть не стошнило так дурно пахло в этой грязной комнате, где
под грязным одеялом лежал давно не мывшийся "человек. Глаза у него были
открыты и тускло поблескивали. Я приготовился услышать горячечный бред. И
меня потрясло, когда он заговорил внятно, голосом и тоном прежнего Дэнни
Тейлора.

- Зачем ты пришел, Ит?

- Я хочу помочь тебе.

- Будто ты не знаешь, что это бесполезно.

- Ты совсем болен.

- Думаешь, я сам этого не знаю? Еще как знаю, лучше вас всех.- Он
потянулся за койку и достал оттуда бутылку "Старого лесничего", на две трети
пустую. Хочешь?

- Нет, Дэнни. А ведь это виски из дорогих.

- У меня есть друзья.

- Кто тебе его поднес?

- Не твое дело, Ит.- Он хлебнул из горлышка и сдержал отрыжку, хотя это
далось ему нелегко. Лицо у него сразу порозовело. Он засмеялся. - Мой друг
завел со мной деловой разговор, но я его околпачил. Он только-только
собирался начать, а я уже скис. Ему, видно, невдомек было, как мне мало
надо. А ты тоже с деловым разговором, Ит? Тогда я быстренько напьюсь до
бесчувствия.

- Дэнни, ты меня любишь? Веришь мне? Ну, хоть сколько-нибудь, любишь? 1

- Конечно, люблю, но если уж говорить начистоту, так я пьянчуга, а
пьянчуги больше всего любят виски.

- Если я достану тебе денег, ты будешь лечиться?

Больше всего меня испугало то, как быстро он пришел в себя, стал
держаться свободно, просто - по-прежнему.

- Я мог бы сказать да, Итен. Но ты не знаешь, какой они народ, эти
пьяницы. Деньги я возьму и пропью.

- Ну а если я внесу их прямо в лечебницу?

- Тебе же объясняют. Отправлюсь я туда с самыми благими намерениями, а
через несколько дней сбегу. На пьяниц полагаться нельзя, Ит. Никак ты этого
не поймешь! Я и соглашусь и сделаю, как надо, а потом все равно сбегу.

- Дэнни, неужели тебе не хотелось бы избавиться от этого?

- Да кажется, нет. И ты, конечно, знаешь, чего мне хотелось бы. - Он
снова поднес бутылку ко рту, и меня снова поразила быстрота действия
алкоголя. Мало того что он превратился в прежнего Дэнни, его восприятие, все
его чувства так обострились, такая в них была ясность, что он читал у меня в
мыслях.- Не обольщайся, - сказал он.- Это ненадолго. Алкоголь сначала