проходили.
маленькой?
встать пораньше и поеду на поиски ветеринара.
движок я не стану выключать. Завтракать утром будете?
муки, Робби привязывал лампочку на длинном шнуре к изголовью моего унылого
железного ложа.
поддержали здорово.
большая ответственность. А, Робби?
тот, что возил с собой, а водворившись здесь, вмешался не в свое дело. И
хотя обычно люди следуют чужим советам только в том случае, если и без них
собирались так поступать, не исключена была возможность, что мои дифирамбы
куаферам породят нечто чудовищное.
а так как скулить не в его привычках, я сразу встал с постели. Чарли
мучился, брюхо у него раздуло, нос и уши были горячие. Я вывел его и сам
пошел с ним, но ему так и не удалось облегчиться.
животное заболевает, чувствуешь себя совершенно беспомощным. Оно не может
рассказать о своих ощущениях, но, с другой стороны, и лгать не умеет и не
будет нагромождать симптомы болезни или предаваться утехам ипохондрии. Я не
собираюсь утверждать, что им вовсе не свойственно притворство. Даже Чарли,
честнейший пес, и тот иной раз начинает припадать на одну ногу, когда ему
вдруг покажется, будто его обидели. Написал бы кто-нибудь хороший, полный
справочник по лечению собак! Я бы сам за это взялся, да знаний у меня нет.
если не снизить все увеличивающееся давление на стенки мочевого пузыря. Это
можно было бы сделать катетером, да разве найдешь катетер здесь, в горах,
среди ночи? У меня был гибкий шланг для отсоса бензина, но он не подходил по
диаметру. Потом я вспомнил, что будто бы давление в мочевом пузыре вызывает
мышечное напряжение, а оно в свою очередь увеличивает давление и т.д. и т.п.
Значит, прежде всего следовало ослабить напряжение мышц. Моя аптечка не была
рассчитана на общую практику, но в ней нашелся флакон снотворного "секонал"
по полтора грана на прием. Какую же дозу ему дать? Вот тут-то домашний
лечебник и пригодился бы. Я открыл одну капсулу, половину порошка отсыпал,
капсулу опять закрыл и сунул Чарли под самый корень языка, чтобы он не
вытолкал ее. Потом задрал ему голову и стал поглаживать горло, пропуская
лекарство вниз по пищеводу. Потом взвалил его на кровать и тепло укрыл.
Прошел час. Чарли вел себя по-прежнему. Тогда я открыл вторую капсулу и дал
ему еще полпорошка. Мне кажется, что по весу Чарли полтора грана - доза
порядочная, но у него, видимо, была невосприимчивость к медикаментам. Он не
поддавался снотворному еще минут сорок пять, а потом стал дышать реже и
уснул. Я, наверно, тоже задремал. И вдруг слышу: Чарли повалился на пол.
Очумелый от порошка, он не устоял на ногах, но поднялся, опять споткнулся и
опять встал. Я отворил дверь и выпустил его. Мой способ лечения
подействовал, но каким образом в организме не такой уж крупной собаки могло
скопиться столько жидкости - это я отказываюсь понимать. Чарли кое-как влез
в машину, рухнул на коврик и заснул мгновенно таким глубоким сном, что я
забеспокоился, не слишком ли велика была доза снотворного. Но температура у
него упала, дыхание выровнялось, сердце билось ритмично, в полную силу. Я
плохо спал и, проснувшись на рассвете, увидел, что Чарли лежит в той же
позе. Я разбудил его, он меня признал, хоть и не сразу, и отнесся ко мне
благосклонно. Улыбнулся, зевнул и опять уснул крепким сном.
мы ехали - ничего не помню. На окраине Спокана я отыскал в телефонной книжке
адрес ветеринара, узнал, как туда проехать, и с Чарли на руках ворвался к
нему в приемную, требуя незамедлительной помощи. Фамилию врача называть не
стану, но такой ветеринар - это лишний довод в пользу издания хорошего
домашнего справочника по собачьим болезням. То ли он был дряхлый старик, то
ли искушал судьбу, но кто я такой, чтобы приписывать его состояние похмелью?
Дрожащая рука приподняла губу Чарли, потом оттянула кверху веко и отпустила
его.
ему полтора грана.
точный диагноз.
какие-нибудь немощи.
делать по этому поводу.
простудное.
Дело было не в том, любит или не любит этот ветеринар животных. По-моему, он
самого себя не любил, а в таких случаях человек обычно ищет, на кого бы
излить свою неприязнь. Иначе выход у него только один: признаться, что
относишься к себе с презрением.
сказать, собачникам, которые громоздят одно на другое все свои поражения на
жизненном пути и нагружают ими собаку. Такие люди сюсюкают со взрослыми,
умными животными, навязывают им собственные сантименты и под конец
превращают их в свое alter ego <Второе я (лат.).>. Из ложно направленной
любви эти люди способны, по-моему, подвергать животных длительным мукам,
отказывая им в удовлетворении их потребностей и естественных желаний, и в
конце концов собака, если она слабохарактерная, не выдерживает и
превращается в заплывшее жиром, одетое в собачью шкуру, астматическое
скопище неврозов.
человек, а собака, и это его вполне устраивает. Чарли понимает, что в своем
роде он существо первостатейное, и ему вовсе не хочется быть второсортным
человечишкой. Когда проспиртованный ветеринар коснулся Чарли нетвердой,
неумелой рукой, я уловил затуманенное презрение в глазах моего пса и
подумал: он видит этого человека насквозь; ветеринар, вероятно, тоже
догадывался, что Чарли его понимает. И, может быть, в этом-то и было все
несчастье. Как, наверно, тяжело чувствовать, что твои пациенты не верят
тебе.
тут был совсем другой - его подсластило сильное дыхание Тихого океана. На
дорогу из Чикаго до Скалистых гор времени у меня фактически ушло мало, но
ошеломляющие масштабы и разнообразие этих мест, множество дорожных эпизодов
и встреч невероятно растянули его. Ибо не правы те, кто утверждает, будто
интересно проведенное время летит быстро. Как раз наоборот: истинную
временную протяженность можно воссоздать в памяти, измеряя ее вехами
событий. Отсутствие их словно сплющивает часы и дни.
жизни, я вырос на его берегу, собирал морскую фауну на его отмелях. Мне
знакомы его причуды, его цвет, его нрав. И вот теперь я уловил дыхание
Тихого океана еще в глубине материка. Когда возвращаешься домой из дальнего
плавания, запахи земли приветствуют тебя издали. В равной степени это
относится и к морю, когда подолгу бываешь на сухопутье. Я будто слышал
аромат прибрежных скал, и водорослей, и взволнованного кипения прибоя, и
терпкость йода, и проступающий сквозь все это известковый дух вымытых и
перемолотых волной раковин. Эти еле уловимые, но хранимые памятью запахи
подкрадываются незаметно, и сначала даже не отдаешь себе отчета, что слышишь
их, только чувствуешь, как тебя вдруг электрическим током пронизывает буйная
радость. И я мчался по дорогам штата Вашингтон, точно кочующий лемминг,
стремясь поскорее попасть к морю.
Вашингтон и величавая река Колумбия, прославившая Льюиса и Кларка. И хотя
теперь на ней были плотины и высоковольтные передачи, все же она не очень
изменилась по сравнению с той, какую я помнил. Перемены, уму непостижимые,
начали обозначаться только на подступах к Сиэтлу.