кое, почти женственное. Я не удивился бы, узнав, что он склонен к
чувствительности и порой способен проливать слезы.
общить о нем капитану с наибольшим эффектом. Тут я вспомнил про свой
альбом. Достав его, я открыл набросок, изображавший капитана Трента и
его матросов, спасшихся с английского брига "Летящий по ветру".
дел капитана Трента в кафе во Фриско? Как он пришел туда со своими мат-
росами и один из них был гаваец и держал в руках клетку с канарейкой? И
о том, как я его увидел затем на аукционе, перепуганного насмерть, когда
он с таким же изумлением прислушивался к выкрикиваемым цифрам, как и все
остальные? Так вот, посмотрите на человека, которого я видел (я положил
перед ним свой альбом). Это Трент из Фриско и трое его матросов. Я буду
вам очень обязан, если вы укажете мне их на этой фотографии.
вится яснее. Мы и сами могли бы об этом догадаться, если бы подумали,
почему нам попалось двойное количество матросских сундучков.
совпадает, словно кусочки головоломки, если только отбросить то, как они
пытались во что бы то ни стало купить свой бриг. И тут мы оказываемся в
тупике. Но одно можно сказать с уверенностью, мистер Додд: дело здесь
нечисто.
себя. У нас с вами не хватит ума, чтобы сообразить, что за этим всем
кроется.
комфорт, любил все то, что мы зовем цивилизацией, поклонялся изобрази-
тельному искусству и с удовольствием захаживал в рестораны. В те дни у
меня был приятель, не художник, хотя он и был завсегдатаем нашего мирка,
где славился своей храбростью и меткими афоризмами. И он, поглядев на
длинное меню и колышущийся животик одного из типичных французских гурма-
нов, которым я, признаюсь, немного подражал, заклеймил меня прозвищем
"растителя ресторанного жирка". И, пожалуй, он был отчасти прав. Если бы
все шло гладко, то теперь я, наверное, наружностью напоминал бы бочонок,
а умом и душой того, кто, в сущности; ничуть не отличается от самого за-
урядного буржуа и филистера, а именно художника, который ничем не инте-
ресуется, кроме своего искусства. Я считаю, что над любой художественной
школой следует написать золотыми буквами слова Пинкертона: "Не понимаю,
почему ты не хочешь заниматься ничем другим". Скучные люди становятся
скучными не от природы, а потому, что их совершенно поглощает одна ка-
кая-нибудь сторона человеческой деятельности. Это тем более опасно, если
занятие такого человека однообразно и обрекает его на такую же однооб-
разную жизнь. В результате большая часть его природных качеств не разви-
вается, а остальные уродуются благодаря перенапряжению. Меня часто удив-
ляла самоуверенность господ, которые, проведя всю свою жизнь в четырех
стенах и не имея ни малейшего представления о всем многообразии челове-
ческой жизни, позволяют себе высказывать о ней безапелляционные сужде-
ния. Те, кто трудится в кабинетах и мастерских, возможно, умеют созда-
вать прекрасные картины или увлекательные романы, но им не следует поз-
волять себе судить об истинном предназначении человека, ибо об этом они
ничего не знают. Их собственная жизнь - уродливое порождение мгновения,
которое пройдет и будет забыто среди прихотливых капризов истории. А из-
вечная жизнь человека - это физическая работа под солнцем и дождем. И
она остается такой с начала времен.
и художников моего времени. Я хотел бы, чтобы они испытали все то, что
пришлось испытать мне: бесконечные дни разочарования, жары, непрерывного
труда, бесконечные ночи, когда болит все тело и все-таки ты погружаешься
в глубокий сон, вызванный физическим утомлением. Я хотел бы, чтобы они
услышали грубоватую речь моих товарищей, увидели бы их обветренные лица
и залитую ослепительным солнцем палубу, спустились бы в душные сумерки
трюма, услышали бы пронзительные крики бесчисленных морских птиц, а
главное, испытали бы это чувство отрезанности от всего мира, от всей
современной жизни - здесь, на острове, день начинался не с появления ут-
ренних газет, а с восхода солнца, и государства, народы, религии, войны,
искусство словно совсем перестали существовать.
лись товары судовой лавки, трюм был почти полон рисом, нижняя палуба -
чаем и шелками. И то, и другое, и третье следовало перегрузить на нашу
шхуну. Но это было только началом. Трюм был перегорожен на множество от-
делений, и некоторые из них, очевидно, предназначавшиеся для более цен-
ных грузов, были обшиты к тому же дюймовыми досками. Где-то здесь, а мо-
жет быть, в каютах, а может быть, в самых бортах корабля находился тай-
ник. Поэтому нам пришлось сорвать большую часть внутренней обшивки ко-
рабля и простукать все оставшееся так, как доктор выстукивает грудь ча-
хоточного больного. И, когда звук становился глухим, мы брались за топо-
ры и врубались в подозрительное место. Тяжелая и очень неприятная рабо-
та, потому что из-под топоров летели тучи гнилой пыли. К концу каждого
дня внутренности "Летящего по ветру" обнажались все сильнее, все новые
балки распиливались и раскалывались в щепу, все новые доски отдирались
от бортов и отбрасывались в сторону, и к концу каждого дня мы испытывали
новое разочарование. Я не утратил энергии, но начинал терять надежду, и
даже Нейрс стал молчаливым и угрюмым. Вечером, после ужина, мы больше
почти не разговаривали. Я листал какую-нибудь книгу, а Нейрс хмуро, но
упорно высверливал раковины. Человеку постороннему могло показаться, что
мы поссорились, на самом же деле в молчаливые часы совместной работы на-
ша дружба крепла.
ность, с которой матросы кидались выполнять любое приказание капитана.
Они не питали к нему привязанности, но, несомненно, восхищались им. Сло-
во сухого одобрения из его уст ценилось выше самой лестной похвалы и да-
же доллара, если они исходили от меня. А когда его обычная взыскательная
строгость немного смягчалась, вокруг закипало веселое усердие, и, приз-
наюсь, мне начало казаться, что его теория поведения капитана, хотя он и
перегибал палку, имела под собой некоторое основание. Однако время шло,
и ни восхищение перед капитаном, ни страх уже не могли нам помочь. Мат-
росы устали от безнадежных, бесплодных поисков и изнурительного труда.
Они все чаще ворчали и стали работать спустя рукава. Наказания только
усиливали их недовольство. С каждым днем они все хуже выполняли поручен-
ное им дело, и по вечерам, сидя в своей маленькой каюте, мы, казалось,
физически ощущали неприязнь наших помощников.
хорошо знал, что мы ищем, а кроме того, кое-кто заметил и те несообраз-
ности, которые так изумили капитана и меня. Я несколько раз слышал, как
матросы обсуждали рассказ капитана Трента и выдвигали самые различные
предположения относительно того, где может быть спрятан опиум, - раз они
подслушивали наши разговоры, я счел себя вправе отплатить им той же мо-
нетой. Таким образом, я мог судить о настроении матросов и о том, нас-
колько подробно известна им тайна "Летящего по ветру". Как-то раз, услы-
шав один из таких разговоров, не оставлявший сомнения, что матросы очень
недовольны, я вдруг придумал план, показавшийся мне весьма удачным.
Окончательно обдумав его в течение ночи, наутро я поделился им с капита-
ном.
сказал я.
тесь, - ответил Нейрс, - но других у нас нет, а вы - суперкарго.
полным согласием, и вот команда была вызвана на ют. Капитан начал свою
речь, так грозно нахмурив брови, что все, несомненно, ожидали громового
разноса.
Додд собирается предложить награду первому, кто найдет опиум на бриге.
Осла можно заставить бежать двумя способами: дать ему морковки или нада-
вать пинков. Оба эти способа по-своему неплохи. Мистер Додд решил попро-
бовать морковку. И вот что, дети мои, - при этих словах он остановился
и, заложив руки за спину, повернулся к матросам, - если через пять дней
этот опиум не будет найден, я испробую пинки.
кто-нибудь сам найдет опиум, он получит все сто пятьдесят, а если
кто-нибудь наведет нас на след, он получит сто двадцать пять, а ос-
тальные двадцать пять пойдут тому, кто первый найдет самый опиум.
долларов от себя.
дует оценить наше предложение и обсудить его, как вперед вышел кок и об-
ратился к Нейрсу.
шесть лет служил на почтовом пакетботе. Я много чего видел.
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Прозоров Александр
Панов Вадим