Басе, занимали меня и заполняли все мое время. Убежать отсюда было не-
возможно, поэтому я пользовался полной свободой и исследовал всю скалу,
лазая повсюду, где только можно было ступить ногой. Я не оставил без
внимания запущенный тюремный сад, где росли одичавшие цветы и огородные
растения, а на старой вишне попадались спелые ягоды. Чуть пониже сада
стояла не то часовня, не то келья пустынника; неизвестно, кто ее постро-
ил и кто в ней жил, и древний ее вид вызывал раздумья. Даже тюрьма, где
я ютился вместе с горцами-скотокрадами, была памятником исторических со-
бытий, мирских и духовных. Я дивился, что множество святых и мучеников,
томившихся в этих стенах, не оставили после себя даже листка из Библии
или выскобленного на камне имени, а грубые солдаты, стоявшие в карауле
на сторожевых башнях, усеяли скалу памятками, главным образом сломанными
трубками - я поражался их количеству - и металлическими пуговицами от
мундиров. Временами мне чудилось, что я слышу пение псалмов из подземе-
лий, где сидели мученики, и вижу солдат, попыхивающих трубками на кре-
постной стене, за которой из Северного моря встает рассвет.
знал историю скалы Басе до мельчайших подробностей, вплоть до имен рядо-
вых солдат, среди которых в свое время был и его отец. Кроме того, он
обладал природным даром рассказчика; когда я слушал его, мне казалось,
что я вижу и слышу живых людей и участвую в их делах и поступках.
стану отрицать, что он пришелся мне по душе, и вскоре я понял, что тоже
нравлюсь ему; сказать по правде, я с самого начала старался завоевать
его расположение. Странный случай, о котором я расскажу позже, заставил
меня убедиться, что он расположен ко мне больше, чем я думал, но даже и
в первое время мы жили дружнее, чем полагалось бы пленнику и тюремщику.
скале Басе было беспросветно тягостным. Здесь мне было покойно; я как бы
укрылся на этой скале от всех своих тревог. Со мной обращались нестрого,
скалы и море лишали меня возможности предпринимать попытки к бегству,
ничто не угрожало ни моей жизни, ни чести, и временами я позволял себе
наслаждаться этим, как запретным плодом. Но бывали дни, когда меня одо-
левали другие мысли. Я вспоминал решительные слова, которые говорил Ран-
килеру и Стюарту; я думал о том, что мое заключение на скале Басе, не
так уж далеко от файфского и лотианского берегов, может показаться вы-
думкой, и в глазах по меньшей мере двух джентльменов я окажусь хвасту-
нишкой и трусом. Правда, это меня мало беспокоило; я говорил себе, что
покуда Катриона Драммонд думает обо мне хорошо, мнения других людей для
меня ничто; и я предавался размышлениям, которые так приятны для влюб-
ленного и, должно быть, кажутся читателю удивительно скучными. Но тотчас
же меня начинали терзать иные опасения: мое самолюбие возмущалось тем,
что меня, быть может, станут сурово осуждать, и это казалось мне такой
несправедливостью, которую невозможно перенести. Тут мои мысли переска-
кивали на другое, и стоило подумать о том, какого мнения будут обо мне
люди, как меня начинали преследовать воспоминания о Джемсе Стюарте в его
темнице и о рыданиях его жены. И тогда меня обуревало неистовое волне-
ние, я не мог простить тебе, что сижу здесь сложа руки; будь я настоящим
мужчиной, я бы улетел или уплыл из своего спокойного убежища. В таком
состоянии, стремясь заглушить угрызения совести, я еще больше старался
расположить к себе Энди Дэйла.
скалы, я намекнул, что могу заплатить за помощь. Он поглядел на меня и,
закинув голову, громко расхохотался.
взглянете на эту бумагу, то отнесетесь к моим словам иначе.
же, которую я показал Энди, была распиской от Льнопрядильного общества,
дающей мне право получить значительную сумму.
подкупный.
знаю, где тут собака зарыта. Вам велено держать меня здесь до четверга,
двадцать первого сентября.
вас, ежели не будет другого приказа, в субботу, двадцать третьего.
именно в тот день, когда будет слишком поздно, и поэтому, если я захочу
оправдаться, мой рассказ покажется совсем неправдоподобным. Меня охватил
такой гнев, что я решил идти напролом.
над тем, что я скажу, - начал я. - Мне известно, что тут замешаны важные
лица, и я не сомневаюсь, что вы знаете их имена. С тех пор, как началось
это дело, я виделся кое с кем из них и сказал им в лицо то, что думаю.
Какое же преступление я совершил? И что они со мной делают? Тридцатого
августа меня хватают какие-то оборванцы с гор, привозят на кучу старых
камней, которая уже не крепость, не тюрьма, а просто жилище сторожа ска-
лы Басе, и отпускают на свободу двадцать третьего сентября так же втихо-
молку, как и арестовали, - где тут, по-вашему, закон? И где тут правосу-
дие? Не пахнет ли это какой-то подлой и грязной интригой, которой сты-
дятся даже те, кто ее затеял?
- сказал Энди. - И не будь те люди хорошими вигами и истинными просвите-
рианами, я бы послал их к черту на рога и не стал бы ввязываться в такие
дела.
рианин!
связываться не стану, так что не старайтесь попусту.
я и рассказал ему все, что счел нужным.
думался.
все это, и не очень мне верится, что так оно и есть, как вы говорите,
может, совсем и не так, хоть вы сами, сдается мне, честный малый. Но я
все же постарше вас и порассудительней, я могу видеть то, что вам и нев-
домек. Скажу вам честно и прямо. Ничего дурного не будет, если я вас
здесь продержу, сколько надо; пожалуй, будет куда лучше. И для страны
тут ничего дурного нет; ну, повесят вашего горца - и слава богу, одним
меньше будет. А вот мне-то не поздоровится, если я вас отпущу. Говорю
вам как хороший виг и как честный ваш друг, а еще больше друг самому се-
бе: оставайтесь-ка здесь с Энди и бакланами, и все тут.
чем не повинен.
рил наш мир, что не все выходит, как нам хочется.
ронниками Джемса Мора, поэтому его причастность к моему заключению была
несомненна. Все они знали по-английски не больше двух-трех слов, но один
только Нийл воображал, будто может свободно изъясняться на этом языке;
однако стоило ему пуститься в разговоры, как его собеседники быстро
убеждались в обратном. Горцы были люди смирные и недалекие; они вели се-
бя гораздо учтивее, чем можно было ожидать, судя по их неприглядной
внешности, и сразу же выказали готовность прислуживать мне и Энди.
тюрьмы, среди постоянного и непривычного для них шума моря и крика морс-
ких птиц на них нападал суеверный страх. Когда нечего было делать, они
либо заваливались спать - а спать они могли сколько угодно, - либо слу-
шали Нийла, который развлекал их страшными историями. Если же эти удо-
вольствия были недоступны - например, двое спали, а третий почемулибо не
мог последовать их примеру, - то он сидел и прислушивался, и я замечал,
что он все тревожнее озирается вокруг, вздрагивает, лицо его бледнеет,
пальцы сжимаются, и весь он точно натянутая тетива. Мне так и не дове-
лось узнать причину этого страха, но он был заразителен, да и наша вре-
менная обитель была такова, что располагала к боязливости. Я не могу
найти подходящего слова по-английски, но Энди постоянно повторял по-шот-
ландски одно и то же выражение.
жали жуткие звуки - стенания бакланов, плеск моря и эхо в скалах. Так
бывало в тихую погоду. Когда бушевало море и волны разбивались о скалу с
грохотом, похожим на гром или бой несчетных барабанов, было страшно, но
вместе с тем весело; когда же наступало затишье, человек, прислушиваясь,
мог обезуметь от ужаса. И не только горец, я и сам испытал это не раз,
такое множество глухих, непонятных звуков возникало и отдавалось в рас-
селинах скал.
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Перумов Ник
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий