Роберт Луис Стивенсон

Сент Ив

Изд. "Правда", Москва, 1981 г.

OCR Палек, 1998 г.

ГЛАВА I

РАССКАЗ О ЛЬВЕ, СТОЯЩЕМ НА ЗАДНИХ ЛАПАХ

В мае 1813 года счастье изменило мне, и я все-таки попал в руки неп-
риятеля. Я знал английский язык, и это определило род моих занятий в ар-
мии. Хотя у меня, конечно, и в мыслях не было, чтобы солдат мог отка-
заться от опасного предприятия, однако быть повешенным как шпиону - что
может быть ужаснее! Поэтому, когда меня объявили военнопленным, на душе
у меня сразу полегчало. В Эдинбургский замок, стоящий посреди города на
вершине огромной скалы, меня бросили вместе с несколькими сотнями това-
рищей по несчастью; все они, как и я, были рядовые и волею случая почти
все - невежественные парни из простонародья. Знание английского языка,
которое ввергло меня в эту беду, теперь весьма ощутимо мне помогало. Оно
давало множество преимуществ. Часто я исполнял роль толмача: по просьбе
одних переводил приказы, по просьбе других" - жалобы, перезнакомился с
офицерами охраны, и кое-кто из них относился ко мне вполне благожела-
тельно, иные же едва ли не по-приятельски. Один молодой лейтенант охотно
сражался со мною в шахматы - а игрок я был весьма искусный - и в награду
за это, миты угощал меня превосходными сигарами. Майору крепостного ба-
тальона я давал во время завтрака уроки французского языка, и в благо-
дарность он иной раз приглашал меня разделить с ним трапезу. Звали его
Шевеникс. Он был важен, как тамбурмажор, и себялюбив, как истый англича-
нин, но ученик в высшей степени добросовестный и человек в высшей степе-
ни честный.

Мог ли я предположить в ту пору, что этот прямой, как палка, офицер с
непроницаемым лицом станет в дальнейшем между мною и самыми заветными
моими мечтами, что по милости этого аккуратного, педантичного, невозму-
тимого офицера корабль судьбы моей едва не потерпит крушение! Нельзя
сказать, чтобы од пришелся мне по сердцу, но я относился к нему с дове-
рием, и хотя это, быть может, пустяк, однако мне приятно было получить
от него табакерку, в которой лежал золотой. Ибо, как ни странно, видав-
шие виды мужи, испытанные солдаты способны едва ли не впасть в детство;
проведя недолгий срок в тюрьме, а ведь это в последнем счете почти все
равно, что в детской, они погружаются в мир ничтожных ребяческих интере-
сов и мечтают и строят планы, как бы разжиться сахарным печеньем или по-
нюшкой табаку.

Мы, заключенные, являли собою жалкое зрелище.

Все офицеры обещали не участвовать более в военных действиях, и их
под честное слово выпустили из крепости. Почти все они снимали комнаты в
предместьях Эдинбурга у небогатых семейств, наслаждались свободой и
рьяно поддерживали дурные вести об императоре, которые почти все время
приходили в Англию. Случилось так, что среди оставшихся в крепости воен-
нопленных один только я был благородного происхождения. Меня окружали по
большей части невежественные итальянцы из полка, которому жестоко доста-
лось в Каталонии, да еще землекопы, давильщики винограда и дровосеки,
неожиданно, против их воли приобщенные к славному племени солдат. Нас
связывал лишь один общий интерес: каждый, у кого были не вовсе уж неуме-
лые руки, проводил долгие часы плена, изготовляя разные забавные пустяч-
ки и "парижские безделушки", и всякий день, в установленное время,
тюрьму нашу наводняли толпы местных жителей: они приходили порадоваться
нашему несчастью или - эта мысль не так обидна - упиться своим торжест-
вом. У одних доставало благоприличия смотреть на нас со смущением либо с
сочувствием. Другие же вели себя попросту оскорбительно, глазели на нас,
разинув рты, точно на бабуинов, пытались обратить нас в свою грубую се-
верную веру, точно мы были дикари, или мучили нас рассказами о бедстви-
ях, которые терпит французская армия. Но все эти назойливые посетители -
и те, кто был к нам расположен, и недоброжелатели, и равнодушные - все-
таки облегчали нашу участь: почти каждый покупал что-нибудь из наших не-
совершенных изделий. И оттого среди пленников воцарился дух соперничест-
ва. У одних руки были на редкость искусны (ведь французы всегда слави-
лись своей одаренностью), и они выставляли на продажу истинные чудеса
мастерства и вкуса. Другие обладали довольно привлекательной внешностью;
красивое лицо, как и красивый товар, в особенности же юный возраст (он
вызывал у наших посетителей сострадание) тоже становились источниками
дохода. А третьи, кое-как знакомые с английским языком, умели лучше
расхвалить посетителям свои немудреные изделия. О преимуществах искусных
мастеров мне нечего было и мечтать, ибо руки у меня были, как крюки. За-
то другими преимуществами я отчасти обладал и, находя, что коммерция
вносит в нашу жизнь разнообразие, отнюдь не желал, чтобы они пропадали
втуне. Я никогда не презирал искусства вести беседу, в каковом искусстве
- и это составляет предмет нашей национальной гордости - может преуспеть
любой француз. Для каждого рода посетителей у меня имелась своя манера
обращения, и даже наружность моя менялась по мере надобности. Я никогда
не упускал случая польстить посетительнице либо, если имел дело с мужчи-
ной, - военной мощи Англии. А ежели похвалы мои не достигали цели, ухит-
рялся прикрыть отступление уместной шуткой, и меня нередко называли
"оригиналом" или "забавником". Таким образом, хотя игрушечных дел мастер
я был никудышный, из меня вышел недурной коммерсант, и у меня вполне
хватало денег на те скромные лакомства и поблажки, о которых так мечтают
дети и заключенные.

Едва ли из моего рассказа вырисовывается личность, склонная к мелан-
холии. Да я и в самом деле не таков; по сравнению с моими товарищами у
меня было довольно причин не унывать. Во-первых, я был человек бессемей-
ный, сирота и холостяк, во Франции никто меня не ждал - ни жена, ни де-
ти. Во-вторых, оказавшись военнопленным, я все не переставал этому радо-
ваться: хотя военная крепость отнюдь не райские кущи, она, однако же,
предпочтительнее виселицы. В-третьих, совестно признаться, но я находил
известное удовольствие в самом расположении нашей тюрьмы: эта древняя,
времен средневековья крепость стояла очень высоко, и, откуда ни глянь,
взору открывались поразительные красоты - не только море, горы и долина,
но и улицы столицы, днем черные от снующих по ним толп, вечером сверкаю-
щие огнями фонарей. И, наконец, хотя нельзя сказать, чтобы я был не-
чувствителен к строгости крепостного устава и к скудости рациона, мне
вспоминалось, что в Испании, бывало, ел я так же плохо да в придачу дол-
жен был стоять в карауле либо шагать по двенадцать лье в сутки. Больше
всего неприятностей мне доставляла, разумеется, одежда, которую мы вы-
нуждены были носить. В Англии есть ужасное обыкновение - обряжать в не-
лепую форму и тем выставлять на посмешище не только каторжников, но и
военнопленных и даже учеников школ для бедных. Одежда, в которую нас об-
рядили, была, верно, остроумнейшей выдумкой какого-то злого шутника: зе-
леновато-желтые или горчичные куртка, жилет и штаны и белая в синюю по-
лоску ситцевая сорочка. Эта грубая дешевка бросалась в глаза и обрекала
нас на насмешки - бывалые солдаты, привыкшие к оружию, притом некоторые
со следами благородных ран, мы походили на каких-то мрачных фигляров из
ярмарочного балагана. Скалу, на которой высилась наша тюрьма, в старину
(так мне потом говорили) называли "Раскрашенная гора". Что ж, теперь на-
ше платье выкрасило ее всю в ядовито-желтый цвет, и вместе с солдатами
английского гарнизона в неизменных красных мундирах мы давали недурное
понятие о преисподней. Снова и снова глядел я на своих товарищей по пле-
ну, и во мне поднимался гнев, и слезы душили меня при виде того, как над
нами насмеялись. В большинстве своем, как я уже говорил, это были
крестьяне, которые, пожалуй, несколько пообтесались под твердой рукою
сержанта, но все равно остались неуклюжими, грубыми парнями, преуспевши-
ми разве что в казарменном остроумии: право же, вряд ли где-нибудь еще
наша армия была представлена хуже, нежели здесь, в Эдинбургском замке.
Стоило мне вообразить, как я выгляжу, и я заливался краской. Мне мни-
лось, будто моя более изящная осанка лишь подчеркивает оскорбительность
этого шутовского наряда. И я вспоминал те дни, когда носил грубую, но
почетную шинель солдата, и еще более далекую пору - детство, когда меня
с любовью пестовали люди благородные, великодушные и добрые... Но мне не
должно дважды обращаться к этим нежным и горьким воспоминаниям - о них
речь впереди, а сейчас надобно сказать о другом. Коварная насмешливость
британского правительства ни в чем не выражалась так ясно, как в одной
особенности нашего содержания: нас брили всего лишь дважды на неделе.
Можно ли придумать большее унижение для человека, который привык всю
жизнь ходить чисто выбритым? Бритье происходило по понедельникам и чет-
вергам. Вообразите же, каково я должен был выглядеть в воскресенье вече-
ром! А по субботам, когда вид у меня был едва ли не такой же отталкиваю-
щий, у нас бывало более всего посетителей.

На наш базар приходили люди всех сословий: мужчины и женщины, тощие и
дородные, некрасивые и очень недурные собою. Право же, если человеку да-
но понимать силу красоты, он уже за одно это должен вечно благодарить
Венеру, а за счастье поглядеть на хорошенькую женщину не жалко и запла-
тить. Обычно наши посетительницы не отличались особенной красотой, и,
однако же, сидя в углу, стыдясь себя самого и своего нелепого вида и
глядя на какие-нибудь милые глазки, которые я больше никогда не увижу,
да и не захочу увидеть, я вновь и вновь испытывал редкостное, поистине
неземное наслаждение.

Цветок живой изгороди, звезда в небесах восхищают и радуют нас, но
еще того более - вид прелестного создания, что сотворено, дабы носить в
чреве своем, и вскармливать, и сводить с ума, и пленять нас, мужчин!

Среди наших посетительниц особенно хороша была одна молодая особа лет
девятнадцати, высокая, с величавой осанкой и дивными волосами, в которых