буду любить тебя. Иди, и да хранит тебя господь.
но глаза ее горели решимостью и вызовом.
теперь их было уже трое, ибо за ними поспешал в качестве доезжачего и
мой дородный кузен, - повернули и бегут за мной; я перескочил через ру-
чей и помчался прямо к заполненной народом огороженной части луга. У
входа в ограду сидел на складном стуле сонный толстяк, рыхлый и пухлый,
как перина; он дремал перед столиком, на котором стояла чашка с шести-
пенсовиками. Я бросился к нему и протянул крону.
розовых билетиков.
ду.
Впереди теперь бежал Молескиновый жилет, он уже достиг ручья, за ним,
поотстав шага на три, пыхтел рыжий, а мой кузен, задыхаясь - я с удо-
вольствием подумал, что нелегко ему дается такая гонка, - уже почти сбе-
жал с восточного склона холма. Толстяк, опершись о свою загородку, все
еще провожал меня глазами. Я был без шляпы, во фраке, и он, без сомне-
ния, принял меня за прожигателя жизни, эдакого шалого гуляку, который не
находит себе места утром после весело проведенной ночи.
снисходительна к пьяным. Я немедля постарался изобразить из себя распут-
ного пьянчужку: икая, спотыкаясь и покачиваясь, я протискивался все
дальше, заплетающимся языком цветисто и пространно извинялся перед всеми
и каждым, и мне давали дорогу; зеваки расступались передо мной со
свойственным им добродушием.
смешок - надобно же им было развлечься. В жизни не видал я сборища, ко-
торое так безрадостно дожидалось бы обещанного представления. Правда,
дождь уже перестал, и засияло солнце, но обладатели зонтиков никак не
соглашались опустить их и все еще держали над головой с таким мрачным
видом, точно бросали вызов сжалившейся над ними наконец природе и судо-
рожным усилиям худшего во всем городе оркестра, который пытался их раз-
веселить.
филда, а на его похороны, все глядели бы куда веселей.
шар, размалеванный бурыми и голубыми полосами, и хмуро и деловито отда-
вал распоряжения. Впрочем, быть может, он просто прикидывал, сколько
продано билетов. Я протиснулся вперед в ту минуту, когда его помощники
убирали кишку, по которой в шар накачивали водород, и "Люнарди" посте-
пенно распрямлялся и натягивал канаты. Кто-то шутки ради подтолкнул ме-
ня, и я оказался на свободной площадке под шаром.
и опора преклонных лет! Как поживаете?
сятка канатов, что удерживали воздушный шар, и вид у него был такой,
точно все происходящее - дело единственно его рук и его искусства; он
был так неописуемо и непревзойденно пьян, что все ухищрения, с помощью
которых я пробрался сквозь толпу, показались мне попросту бездарным,
жалким кривляньем.
не сомкнули. Байфилд нас покидает, он жаждет скитаться в мирах, где еще
не ступала нога человека...
Один удар ножа (я все надеюсь, что он придется не по моей руке) - и ка-
нат разрублен, наш общий друг парит в эмпиреях. Но он вернется. О, не
грусти, он будет здесь опять и снова примется за эти окаянные полеты. По
Байфилду, это и есть закон тяготения.
рожку почтовой кареты; я взглянул вверх и увидел над краем корзины голо-
ву и плечи Байфилда,
дения и громко застонал.
Вы двое обращаете мой полет в посмешище.
лестницу! Сто гиней, если вы возьмете меня с собой! - Я уже заметил в
толпе человек за десять от меня рыжую голову второго сыщика.
Убирайтесь или хоть ведите себя пристойно. Я буду говорить речь. - Он
прокашлялся: - Леди и джентльмены...
вы! Они тут, в толпе!
ворю вам, не могу! - Он глянул через плечо в глубь корзины. - ...Вашим
просвещенным вниманием, не требует долгих объяснений и похвал.
возвысил голос.
мозгу Монгольфье и Чарльза... А, к черту! Никакой я не оратор. Какого
дьявола...
рогу. Уголком глаза я на миг увидел его багровую, вспотевшую физиономию
- он перепрыгивал через баллоны, из которых в шар перекачивали водород.
И тут Байфилд выбросил мне веревочную лестницу, закрепил ее, и вот я уже
карабкаюсь по ней, как кошка.
убийца!
ному облегчению, я увидел, что Далмахой старается изо всех сил. Чья-то
рука ухватила меня за пятку. Под рев толпы я отчаянно лягнул ногой и по-
чувствовал, что удар достиг цели - каблук пришелся кому-то по зубам. И в
тот миг, когда толпа рванулась за мною, шар закачался и прянул ввысь, а
я подтянулся на руках и перевалился через край корзины внутрь.
на прощание словечко-другое, но, увидав сотни запрокинутых искаженных
лиц, я онемел, как от удара. Вот где моя истинная погибель - в этой жи-
вотной ярости внезапно сбитой с толку толпы. Это стало мне ясно как
день, и я ужаснулся. Да Ален и не услыхал бы меня: когда я ударил ногой
Молескиновый жилет, сыщик повалился прямо на моего кузена, и оба они
скатились с лестницы наземь, причем грузный наемник всей своей тяжестью
придавил Алена, и тот лежал, раскинув руки, как пловец, зарывшись носом
в жидкую грязь.
Крики под нами обратились теперь в низкий рокочущий гул. И вдруг сквозь
этот гул прорвался женский крик - отчаянный, пронзительный вопль, - и за
ним наступила тишина. Потом, точно залаяла стая гончих, новые - голоса
подхватили этот крик, он все разрастался, и вскоре весь луг гремел тре-
вогой.
лось? - И он кинулся к борту корзины. - Господи, да это же Далмахой!
болтался этот злосчастный олух. Он первым обрубил привязь - и притом ни-
же того места, за которое ухватился; пока остальные рубили другие кана-
ты, Далмахой изо всех сил удерживал свой конец и даже из какой-то дурац-
кой осторожности дважды обмотал его вокруг кисти. И когда шар рванулся
вверх, у Далмахоя, разумеется, земля ушла из-под ног, а он спьяну не до-
гадался высвободиться и спрыгнуть. И теперь, изо всех сил цепляясь обеи-
ми руками за обрывок каната, он уносился ввысь, точно ягненок, выхвачен-
ный коршуном из стада.
Флинт Эрик
Сертаков Виталий
Маркелов Олег
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий