до предела. Я услыхал шум летящего где-то самолета и даже успел подумать,
как было бы замечательно оказаться там, на борту, сидя в мягком кресле у
иллюминатора с бутылкой "кока-колы" и разглядывая блестящую, извилистую
ленту незнакомой мне реки. Я видел каждую щепочку, каждое волоконце шпалы,
на которую присел, а в уголке глаза поблескивал рельс, за который я все
держался. Я отдернул руку - ладонь продолжала вибрировать, как будто
тысячи мелких иголок пронзили одновременно нервные окончания. Слюна во рту
приобрела вкус свернувшегося молока и стала какой-то наэлектризованной. Но
самое ужасное то, что я _н_е_ с_л_ы_ш_а_л_ приближающегося поезда, поэтому
не мог понять, откуда он появится - сзади или спереди, и на каком он
расстоянии. Это был поезд-невидимка, единственным признаком которого
оказался дрожащий рельс. Перед глазами промелькнула жуткая картина:
растерзанное тело Рея Брауэра, сброшенное в придорожную канаву. И нас ждет
то же самое, по крайней мере меня с Верном, а может, и меня лишь одного.
Мы сами заказали себе похороны.
стороны я был, наверное, похож на чертика из табакерки, но самому мне мои
движения казались ужасно медленными, как при подводной съемке, когда
кинокамера следит за водолазом, медленно поднимающимся на поверхность с
глубины в пятьсот футов.
оцепенение.
паралича, рванулся с места.
искреннее изумление, но, увидев, как я, сломя голову, перепрыгивая с одной
шпалы на другую, он мгновенно понял, что это не шутка, и тоже бросился
бежать, уже не смотря под ноги.
хмырь уже был _в _б_е_з_о_п_а_с_н_о_с_т_и_. Я увидел, как он,
далеко-далеко впереди, на противоположном берегу, склонился, чтобы
пощупать рельс.
взмахнул руками, но тут же восстановил равновесие и опять помчался, теперь
уже сразу вслед за Верном. Миновав середину моста, я, наконец, услышал
поезд. Он приближался сзади, со стороны Касл-рока. Звук этот, поначалу
низкий и невнятный, становился с каждой секундой громче, и уже можно было
разобрать отдельно рев мотора и мерный, вселяющий ужас перестук колес по
рельсам.
торчащими лопатками мелькала у меня перед глазами, мышцы ходили ходуном, а
позвонки то выпирали, то куда-то проваливались. Он, так же, как и я, не
выпускал из рук свернутые в скатку одеяла. Вдруг он чуть-чуть не
оступился, притормозил, и мне пришлось еще раз хлопнуть его по спине.
мысли, что мне вдруг... начинает это нравиться.
доску. Мне нравилось погонять Верна Тессио, словно теленка, которого ведут
на бойню...
разъезда, где мы швыряли камешки в семафор. Я ждал, что мост вот-вот
завибрирует, и это будет конец.
смерти: У-У-У-А-А!!!
ощутил крик Тедди и Криса: "_П_р_ы_г_а_й_т_е_! Прыгайте же!" В тот же миг
мост задрожал, и мы с Верном прыгнули.
прямо на него. Поезда я так и не увидел. Не знаю даже, заметил ли нас
машинист. Спустя пару лет я предположил, что, может быть, и не заметил,
однако Крис сказал на это: "Вряд ли он стал бы так гудеть, лишь только
чтобы попугать ворон..." А почему бы, собственно, и нет? Так или иначе,
тогда это было совершенно неважно. В момент, когда поезд проходил мимо, я
закрыл ладонями уши и чуть ли не зарылся головой в песок, лишь бы не
слышать оглушительного грохота и лязга, не ощущать обдавшей нас волны
раскаленного воздуха. Взглянуть на него не было ни сил, ни желания. Состав
оказался длиннющим, но я на него так и не посмотрел. На шею мне легла
теплая ладонь, и я сразу понял, что она принадлежала Крису.
у_д_о_с_т_о_в_е_р_и_л_с_я_, что он прошел), только тогда я все еще
опасливо поднял взгляд. Наверное, точно так же солдат высовывается из
блиндажа после долгого артиллерийского обстрела... Верн, дрожа всем телом,
лежал ничком, а Крис сидел по-турецки между нами, положив руки нам на
плечи. Верн поднял голову, все еще дрожа и нервно облизывая губы.
не бывало.
чащобу. Местность тут к тому же была заболоченной, тучи комаров висели в
воздухе, словно армады истребителей-бомбардировщиков, но был во всем этом
и один громадный плюс: прохлада, благословенная прохлада.
накинули на плечи рубашки, а Крис с Тедди остались, как и были, голыми по
пояс, несмотря на насекомых. Не прошло и пяти минут, как Верну
понадобилось уединиться в кустиках, что послужило поводом для шуточек и
прибауточек.
Крис с Тедди, когда он снова появился, натягивая штаны.
штаны?
А у самого поджилки до сих пор трясутся.
о_т _у_ж_а_с_а_!
слово...
молча допивая "кока-колу". В ту минуту я, наверное, был действительно
счастлив: мне удалось избежать смертельной опасности, жизнь казалась такой
замечательной штукой, и я был в мире с самим собой. А кроме того, у меня
великолепные друзья. Что же еще нужно для счастья?
обыкновенный человек становится сорвиголовой. Пару лет назад я заплатил
двадцать долларов, чтобы присутствовать при неудачном прыжке Эвела Найвела
через каньон Снейк-ривер. Жена моя, вместе со мной лицезревшая этот
головокружительный прыжок, пришла в ужас, но не от самой трагедии, а от
моей реакции. Она заявила, что если бы я жил в Древнем Риме, то непременно
был бы завсегдатаем кровавых казней первых христиан, которых сажали в
клетки со львами. Тут она была, конечно, неправа, хоть я и вряд ли смог бы
объяснить почему (впрочем, она сама была уверена, что я всего лишь хотел
этим досадить ей). Дело в том, что я выбросил двадцатку вовсе не затем,
чтобы полюбоваться гибелью человека, хотя у меня с самого начала не было
сомнений относительно исхода смертельного трюка, транслировавшегося,
кстати, по телевидению на всю страну. Нет, думаю, у многих в жизни бывают
моменты, когда возникает непреодолимое желание бросить вызов таинственной
тьме, о которой Брюс Спрингстин поет в одной из своих песен, сделать это
н_е_с_м_о_т_р_я_ на то (а может, скорее, _б_л_а_г_о_д_а_р_я_ тому), что
Господь сотворил нас смертными...
Крис, привставая.
моих "историй", - и это несмотря на то, что они пользовались неизменным
успехом. Первым, кто узнал о моем желании стать, когда вырасту, писателем,
был Ричи Дженнер, парнишка, который состоял полноправным членом нашей
компании, пока его семья не переехала в 1959 году в Небраску. Уже не
помню, чем мы занимались у меня в комнате, когда Ричи обнаружил в книжном
шкафу под комиксами пачку исписанных от руки листков. "Это-то что такое?"
- спросил он, заинтригованный. "Так, ничего..." Я попытался выхватить у
него листки, хотя, признаться, не слишком настойчиво. В душе моей
авторская гордость боролась с застенчивостью (кстати говоря, борьба эта
продолжается и по сей день...) Пишу я всегда в одиночестве, отгораживаясь
ото всего мира, как будто совершая нечто постыдное, словно юнец,
Лукьяненко Сергей
Мацумото Сэйте
Буркатовский Сергей
Флинт Эрик
Суворов Виктор
Каргалов Вадим