Похищения, поджоги, ограбления, драки захлестывали нацию, как кровь
из рваной раны. От взрыва бомбы в Лос-Анджелесе погибло десять и
серьезно пострадало втрое больше человек (возможно, он в это самое
время ворочался во сне), в Атланте произошло массовое убийство (он как
раз поплотнее закутывался в одеяло), в Нью-Йорке гремела перестрелка
(покуда его глаза под веками метались в погоне за снами). Верх страницы
был отдан самоубийству, нижняя колонка - брошенным детям. Взрыв
трамвая в Лондоне, самосожжение монаха на улицах Нью-Дели, угрозы
группы пражских террористов медленно, одного за другим, убивать
заложников во имя Господа.
страстями. Открывались старые раны, оживала давнишняя ненависть, и
становились слышны только свист пуль и грохот взрывов. Да и те нынче
попритихли. Может статься, очень скоро в ночи грянет самый громкий
из всех голосов, тот, что потрясет народы и обратит в пыль города. И
когда, проснувшись поутру, он взглянет на газетные заголовки, то,
возможно, не увидит их, ни единого, только знак вопроса, ибо тогда все
слова на свете будут бессильны.
боль грядущей ночи уже была нестерпимой. Он знал, что не одинок в
своих терзаниях: многие его коллеги по университету испытывали такое
же разочарование от того, что их слова не находили отклика.
философии и теологии, но, хотя в академических кругах его книги имели
успех, все они тихо почили на этой крошечной арене. Теперь-то он
понимал, что никакой книге не изменить человека, никакой книге не
замедлить сверхстремительный темп городской жизни, не исцелить
города от лихорадки насилия. Возможно, философы ошибались, и меч
сейчас был гораздо более мощным оружием, чем книга. Начертанные
мечом страшные багряные строки вдруг перевесили черные буквы на
белых страницах. Скоро, подумал он, размышления выйдут из моды и
люди, как бездушные роботы, схватятся за оружие, чтобы оставить
автограф в живой плоти.
темой его утреннего занятия были Книга Иова и человеческое страдание.
Его давно беспокоило то, как быстро бежит время; вот уже шестнадцать
лет изо дня в день он вел занятия в университете и всего несколько раз
нарушил заведенный порядок, посетив Святую Землю. Он испугался, что
навеки обречен либо ездить, либо корпеть над очередной книгой. В
конце концов, сказал он себе, мне уже минуло шестьдесят пять (через
несколько месяцев ему исполнялось шестьдесят семь), а время уходит. Он
боялся маразма, этого бича стариков, страшного призрака со слюнявыми
губами и равнодушным, бессмысленным взглядом - боялся отчасти
потому, что в последние годы у него на глазах состарилось несколько
коллег. Именно ему как главе кафедры вменялось в обязанность урезать
им учебные часы или возможно тактичнее предлагать заняться
ненависимыми исследованиями. Ему претила роль администратора-
палача, но спорить с ученым советом было бесполезно. Он боялся, как
бы через несколько лет самому не положить голову на эту
академическую плаху.
руке стал подниматься по широким ступеням Теологического корпуса,
мимо потрескавшихся от времени ангелов, готовых взмыть в небо, глядя,
как здание оживает в золотистом свете утра. Он пересек вестибюль с
мраморным полом и поднялся на лифте к себе на четвертый этаж.
она всегда приходила раньше его, чтобы привести в порядок его бумаги
и увязать расписание деловых встреч с расписанием занятий. Они
обменялись несколькими словами; он спросил о поездке в Канаду, куда
она собиралась через пару недель, и ушел за дверь с матовыми стеклами,
на которой черными буквами значилось "Джеймс Н. Вирга" и буковками
помельче "профессор теологии, заведующий кафедрой". В уютном
кабинете, устланном темно-синим ковром, он уселся за письменный стол
и принялся разбирать свои заметки к Книге Иова. В дверь постучали.
Секретарь принесла расписание на сегодня.
представление о том, что его ждет. Встреча за чашкой кофе с
преподобным Томасом Гриффитом из Первой бостонской методистской
церкви; в одиннадцать заседание финансового совета университета, на
котором планировалось составить примерный бюджет на следующий
финансовый год; сразу после обеда - специальный семинар с
профессорами Лэндоном и О'Дэннисом на тему о Распятии, подготовка к
записи на телевидении; ближе к вечеру встреча с Дональдом Нотоном,
представителем младшего поколения профессуры и близким личным
другом. Вирга поблагодарил секретаршу и попросил оставить вечер
пятницы свободным от встреч и приглашений.
крупным почерком прослеживалось вероятное происхождение Иова,
устанавливающее его тождество с Иовавом, вторым царем Едомским.
склоняясь к тетрадям, то вновь поднимая головы, если Вирга
подчеркивал свои слова размашистыми жестами.
человек вдруг стал задумываться над тем, почему, собственно, он должен
страдать. Почему? - Вирга воздел руки. - Почему я, Господи? Я не
сделал ничего дурного! Почему же страдать должен я, а не парень,
который живет в пещере на другой стороне расселины?
логичный, люди задают себе и поныне. Мы не в силах понять такого
Бога, который предстает перед нами как добрый Отец и тем не менее не
делает ничего - по крайней мере, в нашем ограниченном понимании -
чтобы избавить от страданий невинные души. Возьмем Иова, или
Иовава. Всю жизнь он придерживался мнения, что он честный,
порядочный человек, грешный, как все мы, но не более того. И тем не
менее в самом расцвете его поразила проказа, осложненная тем, что
сейчас мы называем слоновой болезнью. Его тело страшно распухло, и
при каждом движении кожа лопалась, а ткани рвались; его верблюжьи
стада угнали халдейские воры; семь тысяч его овец истребила буря;
десять его детей убил ураган. И все же Иов, зная себя, заявляет, что
невиновен. Он говорит: "Доколе не умру, не уступлю непорочности
моей!" Поразительна глубина его веры: даже испытание не отвратило
Иова от Господа.
размышление о неисповедимых путях Господа. Здесь же исследуются
отношения между Господом и Сатаной; Господь наблюдает за тем, как
Сатана испытывает силу веры Иова. В таком случае возникает вопрос: не
является ли человеческое страдание плодом вечного противобрства Бога
и Дьявола? Быть может, мы лишь пешки в потрясающей воображение
игре, и плоть дана нам исключительно для истязания?
записывать.
это Иов. И мы либо терпим неизбежно приходящее страдание, взывая о
помощи, либо, подобно библейскому Иову, утверждаем
~непорочность~. Вот философское ядро книги. Непорочность. Чистота.
Мужество. Самопознание.
чашку кофе, набрасывая план семинара по Распятию. Вернувшись с
последней пары, он уселся за недавно опубликованный труд "Христиане
против львов", пространное исследование на тему раннего христианства
в Риме, принадлежавшее перу его друга и коллеги, преподавателя
Библейского колледжа. В окно за его плечом светило послеполуденное
солнце. Вирга внимательно прочитывал страницу за страницей, браня
себя за то, что стал так небрежен с друзьями: он ничего не слышал о
книге, а вот сегодня она объявилась в утренней почте. Он решил завтра
же позвонить автору.
еще не было сорока, но за три года, проведенные им в университете, его
светлые волосы заметно отступили от лба к темени. Человек тихий,
Нотон редко бывал на кафедральных обедах и чаепитиях, предпочитая в
одиночестве работать у себя в кабинете в конце коридора. Вирге он
нравился своим консерватизмом, который делал его спокойным,
добросовестным преподавателем. Сейчас Нотон занимался историей
мессианских культов; необходимые исследования отнимали огромное
количество времени, и в последние несколько недель Вирга редко
виделся с ним.
сесть. - Как дела?
письменного стола.
Русанов Владислав
Белов Вольф
Гуревич Георгий
Березин Федор
Апраксина Татьяна
Орловский Гай Юлий