переполненная окурками пепельница и немытый стакан. Дверь в спальню отца
была закрыта. Коди задержался, чтобы открыть два окна, потом, зажав
подмышкой вешалку для галстуков, двинулся к себе в комнату.
отцовская дверь. Ноги Коди налились свинцом. А потом скрежещущий, как
покоробленная пила, голос невнятно (дурное предзнаменование!) выговорил:
пристально разглядывать одну из синих роз, вытканных на нитяном коврике.
Джент" стал сильнее. К нему присоединился запах немытого тела. И,
разумеется, одеколона: папаша расплескивал эту дрянь по лицу, шее и
подмышками и называл это "помыться". Шаги прекратились.
окаянное солнце не нужно.
захлопнулись, отсекая солнечный свет, превращая его в пыльную серую дымку.
- Не люблю солнце, - сказал папаша. - От него бывает рак кожи.
как по телу под одеждой медленно пополз пот. Шаги опять направились в его
сторону, и Коди дернули за сережку-череп. Он поднял глаза и увидел лицо
отца.
костистого лица с квадратной челюстью смотрели глубоко посаженные
грязно-серые глаза, окруженные сетью морщин. - Все бы поняли, что ты
сдвинулся совсем, а не наполовину.
пошел к дивану и плюхнулся на него. Взвизгнули пружины. Керт был таким же
жилистым, как сын, с такими же широкими плечами и тощими бедрами.
Припорошенные сединой и редеющие на макушке темно-каштановые волосы он
зачесывал назад, намертво закрепляя кок "Виталисом". Курчавые светлые
волосы Коди унаследовал от матери, которая умерла, давая ему жизнь в
Одесской больнице. Керту Локетту было всего сорок два года, но тяга к
"Кентакки Джент" и долгим вечерам в клубе "Колючая проволока" состарили
его по крайней мере лет на десять. Под глазами набрякли большие мешки, а
по обе стороны от тонкого точеного носа лицо бороздили глубокие морщины.
Сейчас на нем был любимый наряд: ни ботинок, ни носков, заплатанные на
коленях джинсы и огненно-красная рубаха с вышитыми на плечах ковбоями,
набрасывающими лассо на волов. Вынув из кармана пачку "Уинстона", Керт
прикурил от спички. Коди смотрел, как колеблется огонек в трясущихся
пальцах отца. - Скоро моченые всю землю подомнут, - объявил Керт, выдохнув
полную грудь дыма. - Все захапают и еще захотят. И остановить их можно
только одним: напинать по заду. Скажешь, нет?
голос снова тормознул его.
глубоко затянулся. - На работу пойдешь?
пачечку?
остальные.
думать по-другому, сын, Мендоса тебя наколет.
мальчишка, подумал он. Деревянная башка! - А я тебе говорю, все они одним
миром мазаны, и точка. Так принесешь курево или нет?
взгляд отца и был вынужден сказать:
затянулся, и пепел засветился красным. - Это что за хреновина?
подмышкой. Что это?
взмокли, по шее струился пот. Нестерпимо хотелось глотнуть свежего
воздуха. Глядеть на отца парнишке всегда было трудно, словно глаза не
переносили вида Керта, и каждый раз, как он оказывался рядом с папашей,
внутри что-то обмирало и делалось тяжелым, созревшим для похорон. Но, что
бы там ни обмирало, иногда оно выкидывало поразительные коленца, так что
могильщикам с ним было не разделаться.
который отступил на шаг и только потом спохватился. - Подними-ка,
посмотреть хочу. - Керт протянул руку, и Коди позволил ему коснуться
вешалки. Пятнистые от никотина пальцы отца ласково прошлись по гладкому
палисандру и квадратикам поддельного перламутра. - Ты сделал? А кто
помогал?
Сколько ж времени ты ее делал?
сильнее.
да. Никогда не думал, что ты можешь сделать такую штуку, сын. Кто тебя
научил?
От них весь фасон, верно?
осмелился переступить границу, которую они провели между собой
давным-давно, после ночных скандалов, холодного молчания, пьяных драк и
ругани. Сердце Коди бешено колотилось.
диковатые глаза с вешалки для галстуков на лицо мальчика и обратно.
Медленно протянув обе руки, он взялся за вешалку. Коди отдал.
груди. - Бог ты мой. В магазине такую не купишь, верно?
руки человека, который с тринадцати лет рыл канавы, прокладывал трубы и
клал кирпич. Осторожно, как ребенка, прижимая к себе вешалку, он вернулся
к дивану и сел.
плыла паутина сигаретного дыма. - Было дело, работал я по дереву, - сказал
он, глядя в никуда. - Давным-давно. Брался за ту работу, какая
подворачивалась. Бывало, заворачивает мне твоя мама обед и говорит: "Керт,
сделай так, чтоб сегодня я то бой гордилась", а я отвечаю: "Бу сде,
сокровище мое." Это я так звал твою мамку - Сокровище мое. Ох, какая ж она
была хорошенькая. Глянешь на нее - и поверишь в чудеса. Такая хорошенькая
она была... такая хорошенькая. Сокровище. Вот как я звал твою мамку. -
Глаза отца повлажнели, и, сжимая вешалку обеими руками, он пригнул голову.
Коди услышал, как отец словно бы подавился. Сердце парнишки болезненно
сжалось, как от удара. Ему уже случалось видеть папашины пьяные слезы, но
сейчас дело обстояло иначе. Эти слезы пахли не виски, а болью. Мальчик не
знал, сумеет справиться с этим или нет и, поколебавшись, сделал шаг к
отцу. Второй шаг дался легче, а третий - совсем легко. Коди поднял руку,
чтобы тронуть отца за плечо.
приступе удушья, а потом вдруг поднял голову. Коди увидел, что, хоть глаза
у папаши были мокрыми, старик смеялся. Смех становился жестче, отрывистее,
пока из горла Коди-старшего не пошло ухающее ворчание дикого зверя.
Чертов кретин! Ты же знаешь, у меня нету галстуков!
По морщинкам возле глаз сбегали слезы. - Боже милостивый, что за дурака я
вырастил!
Березин Федор
Орлов Алекс
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Корнев Павел