Расстилавшийся подо мною океан все еще казался вогнутым; впрочем, облака
часто скрывали его от меня.
полетели, как я ожидал, но упали, как пуля, - всей кучей, с невероятною
быстротою, - и в несколько секунд исчезли из виду. Сначала я не мог
объяснить себе это странное явление; мне казалось невероятным, чтобы
быстрота подъема так страшно возросла. Но вскоре я сообразил, что
разреженная атмосфера уже не могла поддерживать перья, - они действительно
упали с огромной быстротой; и поразившее меня явление обусловлено было
сочетанием скорости падения перьев со скоростью подъема моего шара.
исправно; быстрота подъема, как мне казалось, постоянно возрастала, хотя я
не мог определить степень этого возрастания. Я не испытывал никаких
болезненных ощущений, а настроение духа было бодрее, чем когда-либо после
моего вылета из Роттердама! Я коротал время, осматривая инструменты и
обновляя воздух в камере. Я решил повторять это через каждые сорок минут -
скорее для того, чтобы предохранить свой организм от возможных нарушений его
деятельности, чем по действительной необходимости. В то же время я невольно
уносился мыслями вперед. Воображение мое блуждало в диких, сказочных
областях луны, необузданная фантазия рисовала мне обманчивые чудеса этого
призрачного и неустойчивого мира. То мне мерещились дремучие вековые леса,
крутые утесы, шумные водопады, низвергавшиеся в бездонные пропасти. То я
переносился в пустынные просторы, залитые лучами полуденного солнца, куда
ветерок не залетал от века, где воздух точно окаменел и всюду, куда хватает
глаз, расстилаются луговины, поросшие маком и стройными лилиями,
безмолвными, словно оцепеневшими. То вдруг являлось передо мною озеро,
темное, неясное, сливавшееся вдали с грядами облаков. Но не только эти
картины рисовались моему воображению. Мне рисовались ужасы, один другого
грознее и причудливее, и даже мысль об их возможности потрясала меня до
глубины души. Впрочем, я старался не думать о них, справедливо полагая, что
действительные и осязаемые опасности моего предприятия должны поглотить все
мое внимание.
с кошками. Мать, по-видимому, жестоко страдала, несомненно, вследствие
затрудненного дыхания; но котята изумили меня. Я ожидал, что они тоже будут
страдать, хотя и в меньшей степени, чем кошка, что подтвердило бы мою теорию
насчет нашей привычки к известному атмосферному давлению. Оказалось, однако,
- чего я вовсе не ожидал, - что они совершенно здоровы, дышат легко и
свободно и не обнаруживают ни малейших признаков какого-либо органического
расстройства. Я могу объяснить это явление, только расширив мою теорию и
предположив, что крайне разреженная атмосфера не представляет (как я вначале
думал) со стороны ее химического состава никакого препятствия для жизни и
существо, родившееся в такой среде, будет дышать в ней без всякого труда, а
попавши в более плотные слои по соседству с землей, испытает те же мучения,
которым я подвергался так недавно. Очень сожалею, что вследствие несчастной
случайности я потерял эту кошачью семейку и не мог продолжать свои опыты.
Просунув чашку с водой для старой кошки в отверстие мешка, я зацепил рукавом
за шнурок, на котором висела корзинка, и сдернул его с пуговицы. Если бы
корзинка с кошками каким-нибудь чудом испарилась в воздухе - она не могла бы
исчезнуть с моих глаз быстрее, чем сейчас. Не прошло положительно и десятой
доли секунды, как она уже скрылась со всеми своими пассажирами. Я пожелал им
счастливого пути, но, разумеется, не питал никакой надежды, что кошка или
котята останутся в живых, дабы рассказать о своих бедствиях.
тенью, которая быстро надвигалась, так что в семь без пяти минут вся видимая
поверхность земли погрузилась в ночную тьму. Но долго еще после этого лучи
заходящего солнца освещали мой шар; и это обстоятельство, которое, конечно,
можно было предвидеть заранее, доставляло мне большую радость. Значит, я и
утром увижу восходящее светило гораздо раньше, чем добрые граждане
Роттердама, несмотря на более восточное положение этого города, и, таким
образом, буду пользоваться все более и более продолжительным днем
соответственно с высотой, которой буду достигать. Я решил вести дневник
моего путешествия, отмечая дни через каждые двадцать четыре часа и не
принимая в расчет ночей.
меня остановило одно обстоятельство, о котором я совершенно забыл, хотя
должен был предвидеть его заранее. Если я засну, кто же будет накачивать
воздух в камеру? Дышать в ней можно было самое большее час; если продлить
этот срок даже на четверть часа, последствия могли быть самые гибельные.
Затруднение это очень смутило меня, и хотя мне едва ли поверят, но, несмотря
на преодоление стольких опасностей, я готов был отчаяться перед новым,
потерял всякую надежду на исполнение моего плана и уже подумывал о спуске.
Впрочем, то было лишь минутное колебание. Я рассудил, что человек - верный
раб привычек, и многие мелочи повседневной жизни только кажутся ему
существенно важными, а на самом деле они сделались такими единственно в
результате привычки. Конечно, я не мог обойтись без сна, но что мешало мне
приучить себя просыпаться через каждый час в течение всей ночи? Для полного
обновления воздуха достаточно было пяти минут. Меня затруднял только способ,
каким я буду будить себя в надлежащее время. Правду сказать, я долго ломал
себе голову над разрешением этого вопроса. Я слышал, что студенты прибегают
к такому приему: взяв в руку медную пулю, держат ее над медным тазиком; и,
если студенту случится задремать над книгой, пуля падает, и ее звон о тазик
будит его. Но для меня подобный способ вовсе не годился, так как я не
намерен был бодрствовать все время, а хотел лишь просыпаться через
определенные промежутки времени. Наконец я придумал приспособление, которое
при всей своей простоте показалось мне в первую минуту открытием не менее
блестящим, чем изобретение телескопа, паровой машины или даже
книгопечатания.
время, шар продолжал подниматься без толчков и отклонений, совершенно
равномерно, так что корзина не испытывала ни малейшей тряски. Это
обстоятельство явилось как нельзя более кстати для моего изобретения. Мой
запас воды помещался в бочонках, по пяти галлонов каждый, они были выстроены
вдоль стенки корзины. Я отвязал один бочонок и, достав две веревки, натянул
их поперек корзины вверху, на расстоянии фута одну от другой, так что они
образовали нечто вроде полки. На эту полку я взгромоздил бочонок, положив
его горизонтально. Под бочонком, на расстоянии восьми дюймов от веревок и
четырех футов от дна корзины, прикрепил другую полку, употребив для этого
тонкую дощечку, единственную, имевшуюся у меня в запасе. На дощечку поставил
небольшой глиняный кувшинчик. Затем провертел дырку в стенке бочонка над
кувшином и заткнул ее втулкой из мягкого дерева. Вдвигая и выдвигая втулку,
я наконец установил ее так, чтобы вода, просачиваясь сквозь отверстие,
наполняла кувшинчик до краев за шестьдесят минут. Рассчитать это было
нетрудно, проследив, какая часть кувшина наполняется в известный промежуток
времени. Остальное понятно само собою. Я устроил себе постель на дне корзины
так, чтобы голова приходилась под носиком кувшина. Ясно, что по истечении
часа вода, наполнив кувшин, должна была выливаться из носика, находившегося
несколько ниже его краев. Ясно также, что, орошая лицо мое с высоты четырех
футов, вода должна была разбудить меня, хотя бы я заснул мертвым сном.
будильника. Затем я немедленно улегся спать, вполне положившись на мое
изобретение. И мне не пришлось разочароваться в нем. Точно через каждые
шестьдесят минут я вставал, разбуженный моим верным хронометром, выливал из
кувшина воду обратно в бочонок и, обновив воздух с помощью конденсатора,
снова укладывался спать. Эти регулярные перерывы в сне беспокоили меня даже
меньше, чем я ожидал. Когда я встал утром, было уже семь часов, и солнце
поднялось на несколько градусов над линией горизонта.
выпуклость земли была теперь ясно видна. Подо мной, в океане, можно было
различить скопление каких-то темных пятен - без сомнения, острова. Небо над
головой казалось агатово-черным, звезды блистали; они стали видны с первого
же дня моего полета. Далеко по направлению к северу я заметил тонкую белую,
ярко блестевшую линию, или полоску, на краю неба, в которой не колеблясь
признал южную окраину полярных льдов. Мое любопытство было сильно
возбуждено, так как я рассчитывал, что буду лететь гораздо дальше к северу
и, может быть, окажусь над самым полюсом, Я пожалел, что огромная высота, на
которой я находился, не позволит мне осмотреть его как следует. Но все-таки
я мог заметить многое.
действовали исправно, и шар поднимался без всяких толчков. Сильный холод
заставил меня плотнее закутаться в пальто. Когда земля оделась ночным
мраком, я улегся спать, хотя еще много часов спустя вокруг моего шара стоял
белый день. Водяные часы добросовестно исполняли свою обязанность, и я
спокойно проспал до утра, пробуждаясь лишь для того, чтобы обновить воздух.
изменился вид океана. Он утратил свою темно-голубую окраску и казался
серовато-белым, притом он ослепительно блестел. Выпуклость океана была видна
так четко, что громада воды, находившейся подо мною, точно низвергалась в
пучину по краям неба, и я невольно прислушивался, стараясь расслышать грохот
этих мощных водопадов. Островов не было видно, потому ли, что они исчезли за
горизонтом в юго-восточном направлении, или все растущая высота уже лишала
меня возможности видеть их. Последнее предположение казалось мне, однако,
более вероятным. Полоса льдов на севере выступала все яснее. Холод не
усиливался. Ничего особенного не случилось, и я провел день за чтением книг,
которые захватил с собою.
поверхность земли все еще была погружена в темноту. Но мало-помалу она
осветилась, и снова показалась на севере полоса льдов. Теперь она выступала
очень ясно и казалась гораздо темнее, чем воды океана. Я, очевидно,
приближался к ней, и очень быстро. Мне казалось, что я различаю землю на
Буджолд Лоис
Лукьяненко Сергей
Василенко Иван
Андреев Николай
Березин Федор