Откуда взялась уверенность, что дискурсивное мышление более общеобязательно,
чем интуиция? От понижения уровня духовного общения до минимума.
Дискурсивное мышление есть царство середины, никогда не начало и не конец.
Концы и начала всегда скрыты в интуиции. В дискурсивном мышлении, взятом
самом по себе, есть неотвратимая необходимость, принудительность и
безвыходность, порочный круг. Дискурсивное мышление, предоставленное себе,
попадает во власть дурной бесконечности, плохой множественности. Тут нет
разрешающего конца, как не было и начала, не виден исток. Дискурсивное
мышление есть формальный, автоматический аппарат, приводящийся в действие
силами, вне его лежащими. В конце концов, дискурсивное мышление - лишь
орудие интуиции, которая зачинает и завершает. Дискурсивное мышление -
аппарат, прекрасно приспособленный к операциям над навязанной мировой
данностью, в нем есть необходимость приспособления к необходимости мировой
данности. Лишь насколько люди понизили свое духовное общение до
серединности, они ищут исключительной опоры и обоснования своего познания в
серединности дискурсивного мышления, они видят оправдание познания в
необходимости. Повышенное духовное общение, общение в свободе и из свободы,
а не в необходимости и не из необходимости, должно и в философском познании
признать самооправдание творческой интуиции. Такая общность, соборность
сознания сделает философа в его интуитивном творчестве менее одиноким и
разделит ответственность за его дерзновение. При духовном же разобщении
ответственность принимают лишь за серединность дискурсивной мысли, лишь за
приспособление к необходимости в познании. При таком понимании ясно, что
философская интуиция кажется менее общеобязательной, чем научное
дискурсивное мышление, лишь от понижения до минимума духовной общности,
общности сознания. В действительности интуиция есть симпатическое вживание,
вникновение в мир, в существо мира и потому предполагает соборность. Для
христианского общения, для церковного сознания истины о Троичности Божества
и о богочеловеческой природе Христа не менее общеобязательны, чем истины
математики, чем законы физики. От философа требуют оправдания его интуиции
научными, дискурсивными, принудительными критериями, лежащими вне философии
и вне творческой интуиции потому лишь, что оставляют его одиноким,
отчужденным в его прозрениях. Но философ не обязан понижать себя и свое дело
до низшего уровня общения на почве необходимости. Интуиция философа должна
оставаться на высоте и там оправдывать себя, как бы он ни страдал от
разобщенности и от возникшего на почве этой разобщенности отрицания
общеобязательности в его творчестве. Творчество не должно быть понижено в
качестве для большей общеобязательности, т.е. большей приспособленности к
низшим формам общения, - это грех против Духа Святого. Философ может быть
более всех приобщен к соборному, вселенскому разуму, но он может быть одинок
и не понят среди людей, разобщенных с этим разумом и потому отвергающих
общеобязательность его дела. Критерий соборности, общности, вселенскости не
есть критерий количественный, критерий большинства. Соборность есть качество
сознания. Требование, чтобы наука обосновывала и ограничивала философскую
интуицию, есть лишь постановление большинства голосов, приспособляющихся к
необходимости. Для философа, покорного лишь голосу вселенского разума, это
человеческое требование не обязательно и воспринимается как неприятный шум.
Призванный философ не согласится понизить качество своего дела в мире - он
ждет, чтобы до больших высот дошел уровень духовной общности и чтобы в
соответствии с этим изменился критерий общеобязательности. Первородную
свободу преступно уступать требованиям необходимости. Меньшинство может быть
более приобщено к разуму вселенскому, чем большинство, и потому философия не
должна быть непременно для всех, не приобщенных, не должна опускаться до
минимума, которому дано имя "научность". Во все времена по-разному философы
отстаивали свою самостоятельность и свое противление мировой данности,
говоря, что цель их познания - свобода, а не природа, дух, а не материя,
ценность, а не действительность, смысл, а не необходимость, сущность, а не
являющееся. Философия, как и всякий творческий акт, устремлена к
трансцендентному, к переходу за грани мировой данности. Философия не верит,
что мир таков, каким нам по необходимости навязан.
сферах. Нельзя не видеть серьезного кризиса научной, общеобязательной,
объективированной философии. Никогда еще не было такого желания сделать
философию до конца научной. Ныне и идеализм, который прежде был
метафизическим, стал наукообразным или мнит себя таким. И никогда еще не
было такого разочарования в научности, такой жажды иррационального. Ныне и
позитивизм признают дурной метафизикой, и в научности самой науки готовы
усумниться. Повсюду есть глубокая неудовлетворенность рационализмом и
стремление освободить иррациональное в жизни. В современном неокантианстве
есть эта глубокая двойственность крайнего рационализма и крайнего
иррационализма. Критицисты нового типа вдохновляются и научностью и
иррациональностью. Научные гносеологи заигрывают с мистикой, любят
вспоминать то о Плотине, то об Экхардте8. Научно хотят освободить и
оправдать сферу мистически-иррационального, не замечая, что этим уже ставят
ее в рабскую зависимость. Саму философию превращают в науку о ценностях, о
том, что gilt9 (Виндельбандт, Риккерт, Ласк). Так создают для науки объект
по существу вненаучный и сверхнаучный, а ценности исследуют методом,
которому они неподсудны. Наука о ценностях есть в конце концов один из видов
метафизики сущего, метафизики смысла мира, и всего менее научной. Научно
ценность не только нельзя исследовать, но нельзя и уловить. Философия
Риккерта, как и всякая философия, стремится за пределы мировой данности,
мировой необходимости, к мировому смыслу и мировой свободе. Но не может
порвать эта половинчатая философия с властью необходимости, с неволей
научности и наукообразности. Философия как наука о ценностях всегда
находится в порочном кругу и в дурной бесконечности. Если гносеология есть
наука о ценностях, то принцип критицизма требует предварительной гносеологии
этой науки о ценностях, т.е. гносеологии гносеологии. Потом потребуется
гносеология гносеологии гносеологии и так ad infinitum10. Критическая
гносеология должна требовать не формы познания, но также формы формы и формы
формы формы. Ласк очень остроумно потребовал логики самой философии,
напомнив о том, что кроме логики научного познания, которой почему-то только
и занимались философы, должна быть логика самого философского познания и
соответствующее учение о категориях9. Но дальше я потребую логики самой
логики философии, самого учения о категориях категорий и о формах форм
философского познания10. Ясно, что этот путь мысли находится во власти
необходимости, скован безысходной дурной множественностью. И всегда будет
так, если философию рассматривать как необходимую науку, а не как свободное
искусство познания. Познание ценностей, т.е. того, что находится за
пределами мировой данности, навязанной действительности, есть дело философии
как творческого искусства, а не как науки и потому не требует логики
познания ценностей. Может быть логика наук - логики философии быть не может
и быть не должно. Философия может заниматься категориями научного познания,
но категории научного познания не могут заниматься философией. Интуиция -
последнее в философии, логика - предпоследнее. В интуиции философа есть
самооправдание и самосанкция, и ничто познавательное до нее не
предполагается. Это есть выход из дурной бесконечности логического ряда.
Философская интуиция --предшествует всякой логике и всякому учению о
категориях как изначальная и пользующаяся логикой лишь в качестве своего
подчиненного инструмента. А это значит, что философия не требует и не
допускает никакого научного, логического обоснования и оправдания. Наука и
ее логика всегда, лежат ниже философии и после нее. Логика есть лишь
лестница, по которой интуитивная философия спускается в мировую данность,
она лишь инструмент. Философия должна объяснить логику - логика не в силах
объяснить философии. Философское отношение к миру лежит вне той сферы, в
которой создается логический аппарат научного отношения к миру. Восприятие
мира как ценности или как смысла, по существу, не есть научное восприятие
мира это творческий акт, а не приспособление к необходимости. Философия
ценностей порывает с научностью. Нужно помнить, что философия есть
любомудрие. И есть первородство в пафосе любомудрия. И велико призвание
философа.
науке и в теории научного познания и давно признавался самими учеными.
Прагматизм научный силятся перенести в философию и тем по-новому сделать
философию наукообразной. Так нерационалистическая концепция науки приводит к
нерационалистической концепции философии. Но, в конце концов, прагматизм
англосаксонский требует лишь более много, образных форм приспособления к
мировой данности, к необходимости. Так создается очень чахлая философия и
отрицается ее творческий характер. Исключение нужно сделать для Бергсона,
прагматизм которого существенно отличается от прагматизма англосаксонского,
всегда позитивно-утилитарного уклона. Философия Бергсона - самое
значительное явление в кризисе научной, рационалистической философии. В
сознании Бергсона философия творчески рвется из тисков научной необходимости
и рационалистической скованности. В сущности, Бергсон защищает философию как
творческий акт и стремится приблизить ее к искусству. В философии видит
Бергсон жизненный порыв к творческому восхождению, к переходу за границы
необходимости. Бергсон сознает, что философия как творческий акт не есть
наука и не походит на науку. Но он половинчат, как и все современные
философы11. И он боится науки и зависит от науки. Его "L'йvolution
crйatrice"12 блестяще критикует все научные теории развития и обосновывает
творчество, но строится наукообразно и в рабской зависимости от биологии12.
Биологизм Бергсона - скандал его философии. Метафизика попадает в
зависимость от специальной науки. К интуиции прилипает тяжесть необходимости
со всем материалом аналитической науки. Бергсон признает жизненную
иррациональность действительности и с ней силится привести в соответствие
иррациональность в познании. И это все-таки оказывается формой
приспособления к мировой данности. Философия Бергсона - освобождающаяся, но
не свободная философия. Философия становится искусством, но боязливо еще
оглядывается на науку. Иррационализм Бергсона - слишком биологический
иррационализм, т.е. почерпнут из науки о жизни. Творческий философский
талант Бергсона скрашивает формальный грех его биологизма, его
Шилова Юлия
Якубенко Николай
Шилова Юлия
Панов Вадим
Каменистый Артем
Распопов Дмитрий