что он не только делал и пережил нечто необыкновенное, но и
происходило это на глазах у свидетеля. Молниеносно он схватился
за первую попавшуюся мысль, чтобы выйти из положения, которое
вдруг показалось ему в чем-то опасным и постыдным, чтобы силой
вырваться из-под власти волшебства этих необычайных мгновений,
столь неразрывно опутавших его и завладевших всем его
существом.
строгое, как маска, вдруг приняло ребячливое, глуповатое
выражение, какое бывает у неожиданно разбуженного от глубокого
сна человека. Он несколько раз чуть присел, пружиня в коленях,
с тупым изумлением взглянул в лицо учителя и с внезапной
поспешностью, словно вспомнил и боялся упустить что-то важное,
указующим жестом протянул правую руку к противоположному берегу
озера, еще лежавшему, как и половина его поверхности, в
глубокой тени, которую скала под натиском утренних лучей
постепенно все ближе стягивала к своему подножию.
мальчишеской горячностью, -- мы еще успеем добраться до того
берега раньше солнца!
состязании с солнцем, Тито могучим прыжком головой вниз
бросился в озеро, как бы желая, то ли из озорства, то ли от
смущения, как можно скорей удрать отсюда, энергичными
движениями заставить позабыть только что разыгравшуюся
торжественную сцену. Вода брызнула фонтаном и сомкнулась над
ним, и только спустя несколько мгновений вынырнули голова,
плечи, руки и, быстро удаляясь, выступали над
зеленовато-голубым зеркалом воды.
купаться или плавать, день для этого был чересчур прохладный, и
после дурно проведенной ночи он чувствовал себя слишком слабым.
Теперь, когда он стоял под теплыми лучами солнца, возбужденный
только что пережитым, а также товарищеским приглашением и
вызовом своего воспитанника, подобная смелость уже не казалась
ему столь безрассудной. Но больше всего он боялся, как бы все,
чему этот утренний час положил начало, все, что он возвещал,
снова не сгинуло, не исчезло, если Кнехт теперь бросит юношу,
одного, разочарует его, если в холодной взрослой
рассудительности откажется от предложенной пробы сил.
вследствие быстрого переезда в горы, предостерегало его, но кто
знает, может быть, надо пересилить себя, делать резкие
движения, и тогда он скорее преодолеет свое недомогание. Вызов
победил сомнения, воля -- инстинкт. Он быстро скинул легкий
халат, сделал глубокий вдох и бросился в воду в том же месте,
куда нырнул его ученик.
самые жаркие дни лишь для очень закаленных купальщиков, с
острой враждой пронзило его ледяным холодом. Кнехт приготовился
к изрядному ознобу, но не к этой свирепой стуже, которая
отовсюду охватила его, будто пылающим пламенем, и после
минутного ощущения ожога начала быстро проникать в его тело.
После прыжка он сразу вынырнул на поверхность, увидел далеко
впереди плывущего Тито, ощутил, как его одолевает ледяная,
дикая, враждебная стихия, и в воображении своем еще боролся за
цель заплыва, за уважение и дружбу, за душу юноши, когда на
деле он уже боролся со смертью, вызвавшей его на поединок и
охватившей его в борьбе. Все силы свои бросил Кнехт в эту
схватку и сопротивлялся до тех пор, покуда не перестало биться
сердце.
удовлетворением убедился, что Магистр бросился в воду вслед за
ним. Снова и снова он оборачивался, когда же заметил, что
наставник исчез из виду, забеспокоился, стал искать его глазами
и громко звать, потом повернул назад, торопясь ему на помощь.
Он не находил и все продолжал искать утонувшего, плыл и нырял
до тех пор, пока сам не обессилел от лютого холода. Еле держась
на ногах, задыхаясь, он выкарабкался наконец на берег, увидел
купальный халат Магистра, валявшийся на берегу, поднял его и
начал машинально растирать тело, туловище, руки и ноги, пока
окоченелые члены не согрелись. Словно оглушенный, он сел на
солнце, устремив взор на озеро, зеленовато-голубая гладь его
казалась ему сейчас непривычно пустынной, чужой и злобной, и
все большая беспомощность и глубокая печаль овладевали им по
мере того, как проходила физическая слабость и все явственней
проникало в него сознание ужаса происшедшего.
смерти! И только теперь, когда не перед кем было показывать
свою гордость, когда некому было сопротивляться, он понял всей
горестью своего смятенного сердца, как дорог стал ему этот
человек. И в то время, как он, вопреки всем отговоркам,
осознавал себя виновным в смерти Магистра, на него священным
трепетом нахлынуло предчувствие, что эта вина преобразит его
самого и всю его жизнь, что она потребует от него гораздо
большего, нежели он сам когда-либо ожидал от себя.
гласит старинное речение об этой знаменитой школе. По сравнению
с другими касталийскими школами той же ступени, здесь более
всего царствовали музы, и если в остальных школах, как правило,
преобладала какая-нибудь наука, например, в Койпергейме --
классическая филология, в Порте -- логика Аристотеля и
схоластов, в Плаивасте -- математика, то в Вальдцеде, напротив,
по традиции господствовала тенденция к универсальности, и
соединению братскими уаами науки и искусства, и наивысшим
воплощеинем этого была Игра в бисер.
преподавали официально, нигде она не была обязательной
дисдиплипои; зато почти все ученики Вальдцеля посвящали ей свое
свободное время, к тому же городок Вальдцель был, так сказать,
официальной столицей Игры и всех ее учреждений: здесь
находилась знам.енитая зала, где проводились торжественные
Игры, здесь же помещался огромный Архив Игры, здесь же
располагалась и резиденция Магистра Игры. Несмотря на то что
все эти институты были совершенно самостоятельны и
вальдцельская школа никак не была с ними свазаяя, все же дух
Игры чувствовался во всей атмосфере городка, в нем всегда
витало что-то от священнодействия публичных Игр. Городок и
впрямь гордился не только школой, но и Игрой. Учеников школы
жители называли студентами, а обучающихся в школе Игры и их
гостей "лузерами" (искаженное "lusores"{2_2_01} ). Кстати,
вадьлцелыжая шкова была самое малочасденной из всех
касталииских школ, редко когда в ней одновременно обучалось
бопее шестидесяти учеников, и, конечно же, это обстоятельство
придавало ей характер чего-то исключительного,
аристократяческого. Саздавалось впечатление, будто школа эта
отличается от других, являясь как бы элитой среди элиты; да и
то сказать, за последние десятилетия из стен этой достойнейшей
из школ вишли многие Магистры и все Магистры Игры. Следует,
вднако, отметить, что слава эта далеко не для всех была
неоспоримой, кое-где высказывалось мнение о вадьлцельцах как о
надменных эстетах, избалованных принцах, ни к чему, кроме Игры,
не пригодных; наступали времена, когда в других школах о
Вальдцеле ходили весьма суровые и горькие отзывы, но ведь
именно острота и резкость подобных нападок говорят о наличии
причин для зависти. Как бы то ни было, а перевод в Вальдцель
являлся неким отличием; Иозеф Кнехт знал это и, хотя был лишен
вульгарного честолюбия, принял это отличие с радостью и даже
гордился им.
пешком. Исполненный нетерпеливых ожиданий, он миновал южные
ворота и сразу же был покорен древним городком и широко
раскинувшимися достройками цистерцианского монастыря, в котором
теперь размещалась школа. Так и не скинув дорожного платья,
только легко перекусив в привратницкой, Иозеф один отправился
на прогулку открывать свою новую родину, довольно скоро
обнаружил тропинку, бегущую вдоль берега по развалинам
старинной городской стены, ненадолго задержался на сводчатом
мосту, послушал шум плотины, доносившийся со стороны мельницы,
спустился по липовой аллее мимо погоста и за высокой изгородью
увидел и сразу признал маленькое обособленное селение
посвятивших себя Игре: торжественную залу, Архив, лекционные и
гостевые помещения, а также домики учителей. Из дверей одного
из них вышел человек в одежде мастера Игры, и Иозеф подумал,
что здесь, должно быть, и есть какой-нибудь легендарный lusor,
а может быть, и сам Magister Ludi. Подобно волшебству, окутала
пришельца эта атмосфера, все здесь было таким древним, полным
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Андреев Николай
Ильин Андрей
Шилова Юлия