большинству людей, которые, имея еще возможность спастись человеческими
средствами, после того как их в беде покинут явные надежды, обращаются к
надеждам скрытым, к мантике, предсказаниям, ко всему тому, что ведет
питающихся надеждою к гибели" (V 103). На это мелоссцы отвечают не менее
путано: "Мы верим, что судьба, управляемая божеством, не допустит нашего
унижения, потому что мы, люди богобоязненные, выступаем против людей
несправедливых, на помощь же недостаточным силам нашим прибудет союз
лакедемонян: они обязаны подать нам помощь хотя бы в силу родства с нами и
собственного чувства чести. Таким образом, решимость наша вовсе уже не так
неосновательна" (V 104). Получается, что судьба подчиняется богам и, значит,
мелоссцы благодаря этому должны победить, а если боги и не помогут, то
мелоссцы и сами обойдутся, призвав спартанцев себе на помощь.
фукидидовских героев в качестве незыблемой силы, но, по-видимому, и
человеческая "природа" в своем историческом развитии тоже трактуется в виде
какой-то незыблемой инстанции. Сам же Фукидид рассуждает так (III 82):
"Вследствие междоусобиц множество тяжких бед обрушилось на государства, бед,
какие бывают и будут всегда, пока человеческая природа останется тою же.
Беды эти бывают то сильнее, то слабее, и различаются они в своих проявлениях
в зависимости от того, при каких обстоятельствах наступает превратность
судьбы в каждом отдельном случае". Это указание на какую-то незыблемую
человеческую природу не разрешает, а только усугубляет у Фукидида ту
религиозно-мифологическую путаницу, на которую мы сейчас указывали.
пишет: "Быть может, изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным
для слуха; зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают
иметь ясное представление о минувшем, могущем по свойству человеческой
природы повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде.
Мой труд рассчитан не столько на то, чтобы служить предметом словесного
состязания в данный момент, сколько на то, чтобы быть достоянием навеки" (I
22). По-видимому, и здесь тоже предполагается какая-то вечная человеческая
природа, от которой зависят все случайности человеческой истории. Важно
отметить, что на этот раз подобного рода ответственное суждение
высказывается уже не теми или другими историческими героями, но не больше и
не меньше как самим же Фукидидом.
исключается, он еще не нашел такой универсальной модели, которая бы заменила
ему мифологию и которая бы единообразно определяла собою всю его
историческую методологию.
стал нам вполне ясным с точки зрения философии истории, мы должны
определить, какую форму приобрело у него новое понимание времени и
пространства в связи с отходом от мифологических объяснений.
означало, что мифология должна была отсутствовать у него прежде всего в
пространственно-временном потоке жизни. Но что такое пространство и время,
из которых исключена всякая мифология? Пространство и время в этом случае,
очевидно, должны остаться только в виде отвлеченных принципов, которые могут
не заполняться мифологическими образами и могут вообще ничем не заполняться,
а быть абсолютной пустотой, лишенной всяких оформлений и красок.
лишенный всякого заполнения принцип; и поскольку этот принцип мыслится
реально существующим, то и получается картина абсолютно однородного времени,
абсолютно бесформенного времени и полной пустоты, не имеющей ни начала, ни
середины, ни конца.
бесконечное время, как и такого же рода пространство. Время и пространство
тут уже вполне отделимы от заполняющих их вещей и событий. Они ничего не
определяют в характере этих вещей и событий, а только распределяют их в
одном безразличном и вполне бессодержательном плане, поскольку все
содержание пространства и времени создается только самими же вещами.
Однородное и бесконечное пространство и время есть именно результат
исключения из них всяких вещей и событий и, прежде всего, всякой мифологии.
Конечно, точно проводимая хронология есть тоже результат отхода от
мифологии, поскольку читатель теперь, не имея никаких других объяснений,
должен прибегать к единственно доступному для него объяснению вещей, именно
к объяснению сложного из простого, а для перехода от простейших форм жизни к
сложнейшим необходима всегда одинаковая временная последовательность, т.е.
хронология.
предполагаемого учреждения Олимпийских игр, т.е. с 757 г. до н.э., обозначая
дату того или иного события указанием на то или иное четырехлетие, в которое
происходили очередные Олимпийские игры. Этот счет по олимпиадам
представляется Фукидиду слишком ненаучным, потому что он считает невозможным
устанавливать дату начала этих игр из-за недостатка соответствующих
исторических доказательств. Указание на время правления того или другого
архонта тоже представляется ему слишком наивным. Он считает время по
солнечным годам, а каждый год выступает у него либо как зимнее, либо как
летнее время в широком значении этого слова, когда весна присоединяется к
лету, а осень - к зиме. Поэтому он изображает события Пелопоннесской войны,
переходя от первого ее года ко второму, от второго - к третьему и т.д. И эта
концепция календаря действительно соответствует у Фукидида вполне
однородному и во всех своих моментах одинаково протекающему пустому времени.
разрыва времени и наполняющих его вещей. Ссылки на то или иное архонтство у
него, во всяком случае, не отсутствуют. Уже самое начало Пелопоннесской
войны он определяет так: "На пятнадцатом году (после четырнадцатилетнего
сохранения тридцатилетнего договора, заключенного в связи с покорением
Евбеи) в сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе, когда эфором в Спарте
был Энесий, а архонтству Пифодора в Афинах оставалось до срока четыре
месяца, на шестнадцатом месяце после сражения при Потидее, в начале весны,
триста с небольшим фиванских граждан под командой бестархов Пифангела, сына
Филида, и Диемпора, сына Онеторида, вторглись с оружием в начале ночи в
беотийский город Платею, бывший в союзе с афинянами" (II 2). Здесь, в
противоположность своему намерению определять время событий по отвлеченному
и вполне однородному солнечному календарю, Фукидид пользуется весьма
смешанной хронологией, когда наступление события исчисляется также и при
помощи указания на разных лиц, современников этого события. Это
обстоятельство, несомненно, нужно считать нарушением того абстрактного
календаря, по которому Фукидид вознамерился обозначать наступление
исторических событий.
мифологии, Фукидид должен был представлять себе это время в виде целиком
пассивного начала. Когда при мифологическом понимании времени последнее
никак не отделялось от наполняющих его событий, время было так же активно,
как и наполняющие его события. Теперь же у Фукидида впервые оказалось, что
единственно активные деятели истории - это только сами же люди, т.е. люди
без всякого потустороннего вмешательства. Однако понятие человека как
движущей силы истории во времена Фукидида еще не было не только разработано,
но и не было даже предметом философского рассмотрения. Поэтому "человек" и
"люди" понимались только в самой общей и неопределенной форме. Яснее всего
было то, что человеку нужно было жить, а для жизни нужны были разные
средства существования. Поэтому люди изображались или в их борьбе с
природой, или в их борьбе между собою. Но никому не было известно, что такое
экономическая борьба, что такое политическая борьба, что такое бытовая
борьба и что такое идеология. Все эти моменты человеческой жизни различались
чрезвычайно слабо и случайно, а то и вовсе никак не различались.
прагматизма в нашем смысле слова. Он дошел до концепции однородного и
пустого времени и пространства, лишив их всякой активности и всю активность
взвалив на человека. После исключения мифологии Фукидид все-таки не дошел до
такой универсальной модели исторического исследования, где человек выступал
бы в своем более или менее дифференцированном виде. Движущей силой истории
для него стали сами люди, а в том, что такое эти люди, он и сам хорошенько
не разбирался.
хорошо говорит английский ученый Ф.М.Корнфорд, цитату из которого для нас
сейчас будет весьма уместно привести.
историографией состоит в следующем: тогда как ученые нового времени
инстинктивно заняты непрерывными поисками влияния общественных условий,
экономических и типологических факторов, политических сил и процессов
эволюции (причем все эти элементы они пытаются подвести под законы,
отличающиеся максимальной всеобщностью и абстракцией), - древних
интересовали только чувства, мотивы и характеры отдельных людей и целых
персонифицированных государств. Помимо вмешательства сверхъестественных сил
это (и только это), по их мнению, формировало ход истории человечества. Этот
контраст обнаруживает коренную разницу во взглядах на положение человека в
космосе, и именно здесь нам открывается центральная особенность точки зрения
древних... Они делали молчаливое и бессознательное допущение, что причинами,
которые могут быть приняты во внимание в историческом труде, являются только
непосредственные поводы и переживания отдельных людей или олицетворенных
государств... Первопричиной является (так думал еще Аристотель) цель
действующего лица, а она определяется его характером" [36, с. 66].
времени и исторического процесса Фукидид хотя и стал на антимифологическую
точку зрения, но не смог выдержать ее до конца. Пустое, пассивное,
однородное и бесконечное время иногда все-таки характеризуется у него и
более содержательно. Содержательность эта слабая и случайная. Правда,
Русанов Владислав
Мацумото Сэйте
Маркелов Олег
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Каргалов Вадим