существовать такого рода райское блаженство и кто же будет трудиться? С
неимоверной откровенностью
около каждой красавицы существуют здесь всякие горничные и гардеробщицы.
Кроме того, около самого аббатства целый городок прислужников, которые
снабжают жителей этого аббатства не т олько всем необходимым, но и всем
максимально красивым. В этом городке живут ювелиры, гранильщики,
вышивальщики, портные, золотошвеи, бархатники, ткачи. И опять спрашивается:
кто же доставляет материалы, необходимые для всех этих работников, и кто
достав ляет им все необходимое для материального существования? На все
такого рода вопросы Рабле дает невинный и очень милый ответ: все это
попросту содержится за счет государства. Нам представляется, что большей
критики и большего издевательства над всем возро жденческим индивидуализмом
нельзя себе и представить. И тут уже неважно, сознательно или вполне
бессознательно проявлялась у Рабле эта глупая мечта о самоутверждении
человеческой личности. Во всяком случае такая утопия не могла быть
осуществлена без план омерно проводимой системы рабства. И если этой
самокритики возрожденческого индивидуализма сам Рабле не замечал, то тем
хуже для него. Для нас это является во всяком случае примером жесточайшего
саморазоблачения стихийно-артистического самоутверждения че ловека в эпоху
Ренессанса. Это такая критика или, лучше сказать, самокритика эстетического
мировоззрения Ренессанса, лучше которой и глубже которой ровно ничего нельзя
себе и представить. Получается, что утопический социализм аббатства Телем
есть социали зм дармоедов и тунеядцев, вырастающий на
рабовладельчески-феодальных отношениях.
эстетики (и последнему даже больше всего), - это чрезвычайное снижение
героических идеалов Ренессанса. Что бы мы ни думали о Ренессансе, это прежде
всего есть эпоха высокого героизма,
во всяком случае как мощного героя, благородного, самоуглубленного и
наполненного мечтами о высочайших идеалах. Совершенно противоположную
картину рисует нам знаменитый роман Рабле, где вместо героя выступает
деклассированная богема, если не просто шпана, вполне ничтожная и по своему
внутреннему настроению, и по своему внешнему поведению. Печать какой-то
деклассированности и даже нигилизма лежит на этих "героях" Рабле. В этом
смысл е весьма хорошую характеристику одного из таких героев, а именно
Панурга, дает А.К.Дживелегов, который пишет: "Панург - студент, умный циник
и сквернослов, дерзкий, озорной бездельник и недоучка, типичная "богема"...
В его голове хаотически навалены всев озможные знания, как в его двадцати
шести карманах навалена груда самого разнообразного хлама. Но и его знания,
подчас солидные, и арсенал его карманов имеют одно назначение. Это
наступательное оружие против ближнего, для осуществления одного из шестидес
яти трех способов добывания средств к жизни, из которых "самым честным и
самым обыкновенным" было воровство. Настоящей, крепкой устойчивости в его
натуре нет. Он может в критическую минуту пасть духом и превратиться в
жалкого труса, который только и спос обен испускать панические
нечленораздельные звуки. В момент встречи с Пантагрюэлем Панург был типичным
деклассированным человеком с соответствующим прочно сложившимся характером,
с которым он не может разделаться и тогда, когда близость к Пантагрюэлю оку
нула его в изобилие. Его деклассированное состояние воспитало в нем
моральный нигилизм, полное пренебрежение к этическим принципам, хищный
эгоизм. Таких авантюристов много бродило по свету в эпоху первоначального
накопления" (57, 266).
монотонно. Он, конечно, вообще говоря, есть полное ничтожество. Но лишить
его всяких черт обаяния тоже невозможно, хотя обаяние это достаточно грубое:
"В нем столько нескладного бурса цкого изящества и бесшабашной удали, он так
забавен, что мужчины прощают ему многое, а женщины млеют. И сам он обожает
женщин, ибо природа наделила его вулканическим темпераментом. Ему не
приходится жаловаться на холодность женщин. Но беда той, которая о твергнет
его домогательства. Он устроит с ней самую последнюю гадость, вроде каверзы
с собаками, жертвою которой стала одна парижская дама" (там же).
ничтожестве, каких-то смутных ожиданий лучшего будущего. "Он смутно, но
взволнованно и с энтузиазмом предчувствует какое-то лучшее будущее, в
котором люди деклассированные, как он, найдут себе лучшее место под солнцем,
будут в состоянии трудиться и развивать свои способности" (там же). Однако
эту черту Панурга мы приводим только ради научной справедливости при
характеристике этого героя. Это его смутное мечтательство, конечно, ест ь
только жалкий остаток благородных иллюзий старого и добротного Ренессанса.
Оно нисколько не возвышает образ Панурга в наших глазах; он все равно
остается нигилистическим и деклассированным ничтожеством, которое может
свидетельствовать только о гибели в еликих мечтаний Ренессанса.
Ренессанса и переход его высокой и благородной эстетики в свою
противоположность вовсе не ограничивается у писателя только изображением
отдельных героев. Существует и другое, пожалу й, даже еще более важное
обстоятельство, характерное для антивозрожденческой эстетики Рабле. Дело в
том, что материализм подлинного Ренессанса всегда глубоко идеен и земное
самоутверждение человеческой личности в подлинном Ренессансе отнюдь не
теряет сво их возвышенных черт, наоборот, делает его не только идейным, но и
красивым и, как мы хорошо знаем, даже артистическим. У Рабле с неподражаемой
выразительностью подана как раз безыдейная, пустая, бессодержательная и
далекая от всякого артистизма телесност ь. Вернее даже будет сказать, что
здесь мы находим не просто отсутствие всяких идей в изображении телесного
мира человека, а, наоборот, имеем целое множество разного рода идей, но идеи
эти - скверные, порочные, разрушающие всякую человечность, постыдные,
безобразные, а порою даже просто мерзкие и беспринципно-нахальные. Историки
литературы часто весьма спешат со своим термином "реализм" и рассматривают
эту сторону творчества Рабле как прогресс мирового реализма. На самом же
деле о реализме здесь можно г оворить только в очень узком и чисто
формальном смысле слова, в том смысле, что в реализме Рабле было нечто
новое. Да, в этом смысле Рабле чрезвычайно прогрессивен; те пакости, о
которых он с таким смаком повествует, действительно целиком отсутствовали в
предыдущей литературе. Но мы, однако, никак не можем понимать реализм столь
формалистически. А если брать реализм Рабле во всем его содержании, то перед
нами возникает чрезвычайно гадкая и отвратительная эстетика, которая,
конечно, имеет свою собственну ю логику, но логика эта отвратительна. Мы
позволим себе привести из этой области только самое небольшое количество
примеров. Часть этих примеров мы берем из известной книги М.М.Бахтина о
Рабле (14), однако нисколько не связывая себя с теоретико-литератур ными
построениями этого исследователя, которые часто представляются нам весьма
спорными и иной раз неимоверно преувеличенными.
обжирания, пищеварения и вообще животного акта еды, пьянства, чрезмерного
роста тел, их совокупления и беременности, разверзшегося лона,
физиологических актов отправления. Героями отд ельных эпизодов романа прямо
являются кишки, требуха, колбасы и т.д. Так, образ жаркого на вертеле
является ведущим в турецком эпизоде Пантагрюэля, пиром и обжорством
кончаются все вообще многочисленные войны Гаргантюа и Пантагрюэля. Из
разверзшегося лон а рожающей матери Пантагрюэля выезжает обоз с солеными
закусками. 2-я книга начинается эпизодом убоя скота и обжорства беременной
матери Гаргантюа Гаргамеллы, которая объелась кишками, в результате чего у
нее самой выпала прямая кишка и ребенок, вылезший через ухо, сразу же заорал
на весь мир: "Лакать! Лакать! Лакать!" В 4-й книге дается прославление
Гастера (желудка), превозносимого как изобретателя и творца всей
человеческой культуры. Рассказывая о происхождении рода гигантов, потомком
которых являетс я Пантагрюэль, Рабле изображает чудовищно громадные горбы,
носы, уши, зубы, волосы, ноги, невероятной величины половые члены (своим
фалом они могут шесть раз обернуться вокруг своего тела) и т.п. В 1-й книге
много страниц занимает перечень подтирок, кото рыми пользовался Гаргантюа, и
их сравнительные оценки, причем в качестве подтирок здесь выступают
бархатные полу-маски, шейные платки, шляпы, наушники, чепцы, простыни,
одеяла, подушки, занавески, туфли, сумки, куры, петухи, цыплята, зайцы,
голуби, кошки , розы, репа, укроп, анис, ботва разных растений и пр. и пр.
Исключительное место занимают всюду испражнения. Так, в конце 4-й книги
Панург, наклавший от страха в штаны и затем оправившийся, дает 15 синонимов
кала, в передаче которых русский переводчик Н .Любимов проявил незаурядное
мастерство и изобретательность.
потопление в моче. Гаргантюа обливает своей мочой надоевших ему любопытных
парижан, которые тонут в количестве 260418 человек; Пантагрюэль затопляет
мочой лагерь Анарха; кобыла Гарга нтюа также затопляет в своей моче войско
врага.
платье размельченные половые органы суки, в результате чего за этой дамой
шли 600014 собак и мочились на нее. Находят свое место и менее значительные
выделения - слюна, рвота, пот и
экскрементом" (totus homo fit excrementum).
которую М.М.Бахтин называет материально-телесным низом. Брюхо, утроба,
кишки, зад, детородные органы упоминаются и описываются здесь в огромном
количестве со всеми возможными подробност ями и преувеличениями, с
неимоверным смакованием и упоением. Зад у Рабле - это "обратное лицо или
лицо наизнанку" (14, 405). "Сивилла задирает юбки и показывает места, куда
все уходит и откуда все происходит". В книге дается 303 эпитета для
характеристик и мужского полового органа в хорошем и дурном состоянии, из
которых 153 положительных и 150 отрицательных, причем Панург и брат Жан
Каргалов Вадим
Панов Вадим
Жюль Верн
Якубенко Николай
Березин Федор
Витковский Евгений