существ, способных или умеющих разгадывать шифры.) Так вот, он придумал для
этих целей прекрасную модель, которую я могу использовать для пояснения
проблемы рациональности. Он брал фишки домино, которые имеют цифры с двух
сторон, и рассуждал так. На невидимой нам стороне домино цифры расположены
упорядочение: один, два, три, четыре и т.д. Здесь есть правила счета,
известные тому, к кому они повернуты. А нам видна сторона, где нет никаких
правил, здесь цифры расположены в беспорядке. Мы не можем в них разобраться.
Но представим себе, что хаотические для нас перемещения фишек домино
повторяются определенное число раз, и мы в этом хаосе начинаем улавливать
регулярность и далее сможем вывести какой-то закон (как в примере со
стаканом). Закон, который (как ив случае стакана) не будет иметь, однако,
трансцендентального основания. Он будет нам индуцирован. Топос в данном
случае окажется на другой стороне фишек.
высказал Эйнштейн, имея в виду эту же проблему: нужно верить в то, что Бог
изощрен, но не коварен. Декарт понимал, что на одной только идее
регулярности, т.е. на идее непрерывно повторяющегося однородного опыта, не
может быть основано объективное знание. В принципе, считал Декарт, допустимо
систематическое сновидение, которое имеет свою регулярность. А ситуация
топоса не такова. Если предмет не имеет внутреннего, т.е. вывернут наружу,
артикулирован, то он объективно познаваем. А что такое вывернутость наружу?
Это - протяжение. И физика Декарта есть физика взаимных пространственных
расположении, а не предположений относительно существования каких-то
внутренних сил. Действующие предметы должны расположиться, и их расположение
и есть объяснение эффекта. А "силы" исключены, потому что по их поводу
нельзя иметь ясного понимания.
рассуждал примерно так: вполне вероятно (и так оно, видимо, и есть), что то,
что в нашей голове происходит в виде движения мысли, есть движение в нашем
теле. Просто мы этого не видим и не знаем. А в действительности происходит
движение каких-то частиц нашего тела, которое выражается в сцеплении тех или
иных мыслей в нашей голове. Декарт же возражал и говорил: невозможно!
Невозможно по той причине, что тогда мы не имеем дистинктного представления.
А дистинктно то, что понятно из самого себя, для понимания чего нам не нужно
прибегать к другим примерам. Вы говорите: движение произошло... Но движением
"каких-то частиц" нельзя объяснить не только мысль, но и наши чувственные,
осознанные состояния. Например, чувство боли. Вы испытали боль, но откуда
она, с чем она связана? С душой или телом? Объяснить чувство боли можно
лишь, взяв его в осознаваемой части, которая поддается ясному и отчетливому
представлению. А если вы хотите объяснить ее еще и чем-то, происшедшим в
теле, то вы смешиваете два разных объяснения и затемняете и то, и другое.
Если я начинаю рассуждать о телесном, то у меня нет возможности, говорит
Декарт, получить дистинктное представление. Ведь я могу, например,
неправильно локализовать источник боли. Оставаясь несомненной в своей
переживаемой части, она может быть локализована при этом совсем в другом
месте, чем я думаю. Почему? Да потому что понятно лишь то, что я могу
представить из самого себя.
которое как явление сознания тоже не имеет никакого отношения к сокращению
желудка. То, что чувство голода как осознаваемое чувство живет в мире нашей
психики, никакого отношения не имеет к желудочным сокращениям, в том смысле,
что не объяснимо ими, говорил Декарт. Желудочные сокращения я могу
анализировать, строя пространственную конфигурацию движения мышц, которая и
есть одновременно конфигурация сознательной жизни, когда мною руководит
чувство голода. Нельзя выходить за рамки сознания при его описании; нужно
найти в нем простые и абсолютные естества, а для тела "существуют" совсем
другие естества. Так же как Запад есть Запад, а Восток есть Восток, так есть
и тело, и душа, и вместе им не сойтись. Более того, здесь действует
трансцендентальное правило, которое я сформулировал бы так: можно иметь
ясные и объективные понятия лишь о таких предметах в мышлении, когда
одновременно (вместе с этими предметами) нам дана и нами осознана, доведена
до сознания схема их данности нашему сознанию. То есть, другими словами, мы
познаем лишь те предметы, относительно которых мы одновременно сознаем тот
способ, каким они нам даются.
сознания является пространство или пространственность предмета, но мы можем
познавать предмет только тогда, когда одновременно с познанием его
содержания держим в сознании схему его данности, т.е. в данном случае -
пространство. Лишь такие предметы мы познаем и понимаем рационально. Это и
есть, согласно Декарту, определение того, что такое ясные понятия. Во
французском языке ясность - это один термин, а отчетливость - другой.
Отчетливое - значит, дистинктное. Например, чувство голода, в той мере, в
какой я беру его как осознанное и не вношу в пространство, есть дистинктное
чувство.
на феномен осознавания, им эксплицированный и осмысленный, и через это вышел
к некоторой онтологии. Нет и не может быть никакой онтологии без феномена
осознавания; без него мы вообще не могли бы к ней выйти и оставались бы в
рамках того, что просто как люди наблюдали бы антропологически,
психологически, гносеологически или культурно-исторически, так ничего и не
узнав о нашем включении в космическое целое, о себе и своей эволюции в нем,
о трансчеловеческих константах и связностях (ограничениях) жизни сознания. В
том срезе или измерении, в которое мы попадаем через осмысляемый нами на
себе (в архимедовой точке!) феномен осознавания, самоактивности, и
появляется впервые возможная онтологическая проблематика и возможная
онтологическая позиция человека.
сих пор у нас лишь мелькала. Мы видели, какую роль феномен играет в
построении различения субстанций (телесной и мыслительной) в качестве метода
мысли, но еще не обобщили, не эксплицировали то место, какое занимает здесь
другое открытие Декарта (открытие, конечно, в условном смысле слова, потому
что в строгом смысле в философии нет открытий - в ней открывается лишь то,
что я назвал бы аргументами - "текстами текстов", тропами мысли в
синтаксически-стилистическом смысле слова, а вся система бытийных,
онтологических и других напряжений, "написаний" или "текстов" сознания,
которая стоит за фонтанированием аргументов и мыслительных троп у отдельных
лиц, не открывается, она всегда есть, была и будет, пока есть чувствующие,
сознающие существа). То есть я хочу сказать, учитывая эту условность, что в
феномене осознавания и его экспликации Декартом содержится также и открытие
им места "я" - как единичности, как факта существования. Это другая, очень
важная сторона копило, о которой пока мы не говорили. Попытаемся теперь в
этом разобраться.
различение мысли и материи в метод мысли, совершается в виде некоего
прохождения экранов. Один экран, который нужно пройти, чтобы к чему-то
выйти, вы уже знаете, хотя я и не называл его. Назовем его экраном сращения
динамического чувства сознания с объектом сознания или с предметом сознания.
Это разъяснение Декарта фигурирует, в частности, и в уже приводившейся
цитате, и, кажется, в ответе на шестое возражение по поводу "Метафизических
размышлений", где он строит свою речь так: "я думал", "мне казалось", "я
предполагал", "мне навязывалось представление". Какое именно представление?
Что я, как чувствующее, сознающее существо, сознаю силы, действующие во мне,
и предполагаю одновременно наличие этих сил в мире. Что если есть что-то,
что мною движет (а я на своем опыте знаю, что именно душа движет), то и в
предметах, в мире, если в нем что-то происходит, тоже есть какие-то силы,
какие-то агенты, которые движут. А на самом деле - это экран, который
загораживает нас от мира. И декартовская процедура направлена на то, чтобы
раздвинуть его и расцепить то, что в действительности является просто
сращением динамического чувства сознания с наблюдаемым или воспринимаемым
событием или предметом в мире. В мире нет качеств и сил как условия
понимания его. Конечно, шары сталкиваются и блохи прыгают в мире. Но если мы
хотим понять это, то не должны наделять сталкивающиеся шары той силой,
которая является фактически проекцией сращения динамического чувства
сознания с движущимся объектом. Кстати говоря, здесь на новом уровне, в
новых словах, без каких-либо исторических ссылок воспроизводится стандартная
древняя процедура мысли, которая была проделана еще в античности.
фигурирует, например, у Аристотеля, когда он рассказывает о Демокрите в
связи с проблемой сна. Я вам говорил, что рассуждение о сне у Декарта - не
просто красивый оборот речи, а совершенно реальная и экзистенциально
переживаемая проблема "сновидения в мире", вождения нас кем-то и
последующего "освобождения", просыпания. Так вот, Аристотель, поясняя
Демокрита (эти пояснения обрывочны), пишет, имея в виду, в сущности, этот же
феномен сращения, что сон и просыпание являются феноменом, в котором объект,
т.е. причина, которая нас разбудила, и сам факт пробуждения совпадают с
сознанием просыпания. Мы не можем расцепить сознание того, что мы
проснулись, и то, что нас разбудило. Вслед за Демокритом, Аристотель
уподобляет это тому, как мы наблюдаем мир, когда не видим причин, почему
произвольное движение сознания становится или является причиной события.
Причин мы не видим в силу их малости, бесконечно малого. А можем увидеть (и
в этом состоял пафос античной мысли), если растянем слипшийся момент
динамического чувства сознания с объектом в некий интервал или окно, в
которое сможем заглянуть. И тогда, например, увидим атомы.
некоторой длительности во времени, в последовательности, в которой что-то
невосстановимо теряется в нас самих. Ведь что такое время, если дать ему
самое примитивное, хотя и интуитивно простое и ясное определение? Время -
это отличие предмета от самого себя. А пространство? Это отличие предмета от
Роллинс Джеймс
Самойлова Елена
Корнев Павел
Суворов Виктор
Орловский Гай Юлий
Афанасьев Роман