символом, обозначающим всю философскую работу или познавательный пафос, был
эрос. Эрос как символ стремления разорванных, разошедшихся половинок к
воссозданию своего первоединства. То есть фактически к разрешению
неустойчивого противостояния, где противостоящее одновременно стремится друг
к другу и исключает друг друга. А мы внутри этого. Вот еще одна странная
добавка, ограничительная или пояснительная, к тому, что философы называют
мыслью.
в которой оказывается мысль у Декарта. Декартовская мысль существует как бы
подвешенной над двумя пропастями. Человеком, который совершает акт когито,
воссоздается мыслительный акт над этими двумя пропастями в полном его
составе, со всеми его предпосылками, допущениями и вытекающими из него
следствиями. Или - формой этих следствий. В своем ответе Гиперасписту,
который мы уже обсуждали, Декарт говорит: когда я применяю слово "всегда" по
отношению к субъекту, который над этими пропастями, то я применяю его не в
обычном смысле. Обычно слово "всегда" применяют к тому, что есть и
существует как бы само по себе, идя через время, длясь, как устойчивый
субстрат, в любых своих изменениях. И даже если как материальный объект оно
разрушится, то как нематериальный будет существовать вечно. Нет, Декарт
имеет в виду не эту наглядно представляемую нами вечность во времени. У него
слово "всегда" означает лишь то, что мы делаем. Или, вернее, так: то, что
делаем каждый раз, когда представляется случай. Мы можем вообще не делать.
Так же, как мы мыслим не всегда. Мы спим, например, или, выполняя
рекомендованную Декартом процедуру, смотрим на птичек, твердо зная, что при
этом ровным счетом ничего не думаем. Но каждый раз, когда представится
случай, каждый раз, когда подумаем, и ровно настолько, насколько мы остаемся
в мысли, проявится нечто, что и будет называться вечным, в декартовском
смысле слова.
усвоив это из логики и из теории познания, что то, что называется мыслью,
или то, что называется логическими связями или логическими отношениями,
вневременно и внепространственно. Так как пространственные и временные
понятия не могут нами использоваться для расчленения и уяснения содержания
логических истин и логических отношений. Именно в этом смысле они
внепространственны и вневременны. Пространство и время в данном случае
являются лишними сущностями, и бритва Оккама должна их срезать. Они нам не
нужны для понимания мысли.
себе это стояние и дление субъекта над двумя пропастями. Над пропастью
материального, изменяющегося и порочного мира, как порочен всякий
материальный мир, и вот этого высшего, идеального мира, который тоже
пропасть, если мы приписываем ему какие-то неземные свойства недостижимого
нами вечного существования. Молодой теолог Бурман (я уже упоминал о нем),
тщательно изучивший философию Декарта и имевший счастье беседовать с ним и
задавать ему вопросы по всем беспокоившим его пунктам декартовского учения,
говорил, как о само собой разумеющемся, что мысль совершается вне времени, -
и здесь есть еще дополнительная лемма у этого представления, что нельзя
мыслить одновременно о нескольких вещах. Но этот оттенок нам не важен,
Декарт мимоходом замечает по этому поводу, что, конечно, мы все всегда
мыслим одновременно о нескольких вещах. Например, я мыслю о чем-то и в то же
время о том, что я это мыслю. Все это содержится в одном акте. Хотя это
разные вещи - предмет, о котором я мыслю, и мышление о мысли, мыслящей о
предмете. Этот акт как бы первично, исходно двоичен и латерален. И Декарт
отвечает Бурману: простите, как это мысль совершается мгновенно или вне
времени? Нет, она может совершаться только во времени. В том смысле, что
ведь нужно пребыть в мысли достаточное время, удержаться в ней, имея в виду
вот ту длительность, о которой я вам уже рассказывал и говорил, что это
основное онтологическое переживание Декарта. Что в этой длительности могут
пребывать только такие вещи, пребывание которых во времени является
дополнительной посылкой по отношению к их содержанию. То есть их содержание
не содержит признака дления или воспроизводства. И это живое декартовское
ощущение, что мысли именно пребывают, держатся в мире, проходит через все, о
чем Декарт думал и говорил. Внешне, терминологически, как я вам показывал,
это выражается в маниакальном повторении в решающих пунктах его рассуждения
слов: "тогда, когда мыслю"; "когда мыслю, мыслю" и т.д. Я уже не говорю о
роковом слове "потом" или "ещё": вот если что-то так, то лотом уже нельзя
(или можно). Помните, я спрашивал: может ли Бог создать в мире существо,
которое его же, Бога, ненавидело и считалось бы добрым? И гениальный ответ
Декарта: нет, теперь уже не может. Так вот, даже если взять просто одну эту
фразу, прибавив к ней то, что мысль совершается только во времени (в смысле,
что в ней нужно пребывать энное время - persister, как говорил Декарт), то,
расшифровывая ее, можно изложить всю декартовскую философию в виде следствий
из этого переживания (или из этих постулатов) длительности и даруемого чуда
встречи впереди с состоянием, удовлетворяющим стремлению мысли. Стрела
долетела! (Вспомним античные парадоксы, ведь они иллюстрировали
неочевидность аналитического содержания следования.)
выделение некоего онтологического измерения, в котором дление не есть дление
нашей реальной психологической жизни. Наша реальная психологическая жизнь
есть чередование моментов нашего пребывания в той длительности, где
упорядоченные предметы сами себя воспроизводят и длятся, или полос, неких
фаз нашего пребывания в реальном мире, где происходит рассеяние и распад.
Когда ничто не удерживается на своих основаниях и для философа чудом
является сама возможность мысли. Как можно в определенный момент времени
начать мыслить, а в следующий момент времени, имея эту мысль и плюс еще
новую, связать их необходимой связью? Ведь это чудо! Потому что из самой
последовательности времени это не вытекает, длительность или поток времени
не дает для этого оснований. Он не может держать такое событие. А оно
случается - и это факт. Ведь бывали же мысли! Случались! Но как это
возможно? Все эти мои восклицания кажутся чисто эмоциональным всплеском, но
в действительности я просто формулирую тем самым или придаю особую форму
старому исходному вопросу философии: почему вообще есть что-то, а не ничто?
Ибо вокруг него все как раз и происходит, раскручивается. Причем сам этот
вопрос как бы включает в себя два подвопроса. Во-первых, почему это, а не
иное? Почему в мире произошло именно это событие, а не другое? Ведь это
случайность. И из этого подвопроса вытекает или следует еще один: почему,
собственно, я здесь? Или - почему вы здесь? Очевидно, в такого рода фразах
слово "есть" используется особым образом. Когда философ задает вопрос,
почему вообще есть нечто, а не ничто, то ясно, конечно, что слово "есть"
относится к предметам особого рода. Другие предметы - это ничто, а те
предметы, к которым прилагаемо слово "есть", - действительно чудо. Чудо
мысли. И это чудо мысли у Декарта имеет еще одну интересную сторону,
используя которую он пластично восстановил всю внутреннюю пассионарность
исходного философского вопроса. То есть восстановил сознание как passion,
как страсть, как нечто пассионарное.
Допустим, я подвешен над теми двумя пропастями, о которых говорил ранее, и
должен держаться в мысли. Но здесь появляется следующий парадокс: я не могу
породить впереди себя новую мысль, а между тем, по определению, когда
говорится о познании, то говорится именно о новых мыслях. Значит, впереди
себя я не могу породить мысль простым желанием этой мысли. Так же как вы не
можете, например, сделать открытие только потому, что захотели бы его
сделать. Что-то вам, может быть, и откроется, но не более того. Согласно
Декарту и Сократу, впереди себя нельзя породить мысль как следствие уже
наличествующих мыслей, ибо последующий момент времени не вытекает из
предшествующего. Следовательно, моя мысль, как и мое бытие впереди в
качестве мыслящего что-то новое и не забывшего себя перед этим весьма
проблематичны, потому что, в принципе, можно в какой-то момент проснуться
или очнуться не самим собой - не к кому будет возвращаться. Почему,
собственно говоря, в следующий момент времени я - это я? Это загадка, это не
так просто. И в этом, повторяю, заключена вся философия: почему нечто, а не
ничто?
была мысль. Но если она все же есть, то, основываясь на чем я признаю ее в
качестве мысли? Ведь если я признаю ее, то, значит, я ее уже имел? - Очень
просто, чтобы что-то узнать, нужно это уже знать. Если то, что я хочу
узнать, лежит в каком-то направлении, то я в этом направлении и должен
сделать шаг. Если я сдвинулся в этом направлении, то я уже имею образ того,
к чему хочу прийти. То есть в этом смысле я уже знаю то, что должен узнать.
Но тем самым я вообще не могу двигаться? Получается противоречие. Как же
все-таки это движение происходит? Как вообще впереди что-то возникает?
покоится на высокой волне интенсивного существования, существования "я" в
зазоре между двумя временными моментами, которые не вытекают один из
другого. Ни назад я не могу пройти, сказав, что вышел из предшествующего
момента времени, ни вперед, сказав, что теперешний момент обосновывает
последующий. И таким образом, я стою, по Декарту, на волне интенсивного
существования, которое незаместимо; это и есть собранный субъект, являющийся
первой достоверностью, когда, с одной стороны, передо мной "врожденные
идеи", а с другой стороны, некие структуры понятности.
"врожденные идеи"? Здесь, кстати, есть одна сложность чисто лингвистического
порядка, связанная с различием между французским и латинским языками. Дело в
том, что в большинстве случаев (возможно, в силу своего лаконизма и других
качеств) латинский язык выигрывает перед французским, но иногда порождает и
недоразумения. По-латински "врожденный" - innatus - это, скорее,
прирожденный, натуральный, естественный. А французский вариант - innee, на
мой взгляд, гораздо точнее и не несет в себе этой двусмысленности. Повторяю,
если прямо переводить латинский термин, то "врожденные идеи" - это
прирожденные идеи. Прирожденные мне. А по-французски Декарт чаще всего
Панов Вадим
Василенко Иван
Доценко Виктор
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей