феномен пребывания всех греков в некоей зоне напряженного (и со-пряженного)
сознания. Греки располагали многими средствами, чтобы поддерживать это
напряжение. Они не случайно занимались философией, ставили трагедии - и не
случайно приходили на агору. Ведь именно тут кристаллизовалась гражданская
жизнь. Наша-то беда еще и в том, что у нас нет такой агоры. - Сейчас,
похоже, появляется - в "пространстве гласности", на газетных и журнальных
страницах, в телестудиях и даже на трибуне партконференций. - Речь не о
"месте", куда приносишь готовые мысли, хотя и это - возможность высказаться
- очень важное дело! Некоторые мысли (и, наверное, самые существенные для
человека) способны рождаться только на агорах... - Не в том ли социальная
функция театра, давно уже названного "кафедрой" и "храмом"? - Да, театр,
думаю, к тому и призван. Но только если мы не станем предполагать, что есть
готовая истина, которую можно сообщать со сцены, и готовый зритель, который
ее автоматически воспримет. - И готовый художественный язык... Вот,
например, любопытный и уже почти хрестоматийный фильм "Покаяние". Имею в
виду то, вокруг чего уже много копий сломано: адекватна ли его теме
"чрезмерность" формы; и вообще, что делает гротескная притча там, где
уместна была бы суровая хроника... - Абуладзе стоял перед головоломной
проблемой: как изображать бред, являющийся даже не частью жизни, а почти
заместивший ее собою. Ведь кроме "обычного" человеческого страдания,
насилия, несправедливости в самой действительности, слышится какой-то
дополнительный скрежещущий призвук, сообщающий трагедии фарсовые оттенки.
изобразить, чтобы трагедия не обернулась комедией? Он выбирает путь
рефлективного остранения. - И замечает в реальности элементы бесовского
карнавала... - И откровенно подхватывает их, идет на последовательную
карнавализацию сумасшедшей действительности. В этом, думаю, он глубоко прав.
театр. История некоего средневекового тирана (несмотря на восточный колорит,
все было вполне узнаваемо для грузинского исторического взгляда) и
звездочета как символа интеллектуала, видящего дальше и глубже других...
Тираническое угнетение искусства было тут выражено прямо и, казалось бы,
очень сильно! А я невольно думал: неужели в конце XX века проблемы тирании и
свободы мысли, социальной несправедливости стоят для нас на уровне такого
вот патриархального сознания трехсотлетней давности? В конце концов это даже
оскорбительно!
то, что и политические проблемы стоят в ней на таком же уровне! - Думаю, что
ложная "прямота" в постановке проблем связана и с ложной "простотой" языка
их описания. Принятые за норму у нас простоватые, так сказать, формы (они же
способы мышления художника) оказываются неспособными привести к
нетривиальному результату, даже эмоциональному. А если сменить
художественный код, то меняется и строение исследуемого мира. - Таким
образом мы помогаем самой реальности преобразоваться, выскочить из застывших
форм, их повторяемости. Во многих сегодняшних проблемах не столь важно
содержание, сколько именно повторяемость. Скажу даже так: дурная
повторяемость многих явлений российской жизни есть, в свою очередь,
важнейшее явление российской жизни.
реальности. Почему все время повторяется, скажем, фигура "голубого воришки",
или, как вариант, "идейного вора" (иначе говоря, корыстного демагога)? За
этим стоит феномен, который я бы назвал "идеологической концессией на паях".
То есть совершенно нетрадиционное образование, для которого у
социально-экономической теории нет даже терминов описания... А Платонов,
например, давно сразу оценил - один из героев его рвется в партию с
истерическим криком: "Пустите меня в пай!" Вот где раздолье театру, если он
сумеет такие вещи увидеть и выразить... - Что ж, получается, описав круг, мы
возвращаемся к вопросу точности мышления, к корректности его - и в
постановке проблем и в их решении. - Мы якобы умеем пользоваться плодами
позитивного знания, но совершенно не ведаем правил, по которым оно
добывается. А правила коренятся в глубокой духовной традиции, в частности, в
традиции отвлеченного мышления. Снова вернусь к Чаадаеву: он как раз и
требовал при подходе к социально-историческим явлениям строгого мышления, а
не одних лишь эмоций. Когда он говорил, что писатель (расширим - мыслитель,
интеллигент) прежде всего правдой обязан Отечеству, то имел в виду
профессиональную способность отдать себе отчет в собственных переживаниях.
Ценных, конечно, и самих по себе входящих в состав нравственной личности,
гражданина. Это не снимает необходимости разобраться, что же именно тебя
волнует, чему ты рад, на что гневаешься. А это большое искусство...
он ходит вокруг и около действительных своих ощущений честного и чуткого
человека, но как-то не может их распутать, понять настоящий источник. А в
этом ведь и заключается профессия писателя. Иначе - зачем ты пишешь? - Или -
снова расширим - ставишь спектакли, снимаешь фильмы. Или, например,
анализируешь то и другое, если не пытаешься вникнуть и в свои и в чужие
ощущения. То есть тут возникает и проблема критики в прямом профессиональном
смысле слова. Мы как-то забыли, что ее дело тоже практически философское:
уловить и постигнуть даже бессознательные импульсы художника, уяснить и
объяснить тип мышления, проступающий за любым высказыванием.
тому, что всех сейчас непосредственно заботит. Классический вопрос русской
культуры: что делать?.. В чем сегодня должна заключаться
культурно-созидательная работа - не только в рамках внутреннего
"духостроительства" и интеллектуального очищения, но и в зримых социальных
формах? - По-моему, единственное наше спасение - высвобождение свободных
социальных сил. Таких, которые рождаются и сцепляются друг с другом, минуя
обязательное государственное опосредование. Притом - сил самых разных: от
Общества филателистов до Союза театральных деятелей. Надо понять, как важно
умение людей данной культуры жить в условиях такой артикуляции общества,
когда рядом с тобой существует множество самостоятельных образований,
жизнеспособных самих по себе, которыми государство сознательно решило не
"управлять". Только тогда может высвободиться из-под спуда способность к
самоорганизации и развитию, - а в этом и есть основное свойство жизни... -
Закончим еще одной вашей цитатой: "Люди реально, на деле начинают мыслить
иначе - еще до того, как они выработали об этом какую-либо философию..."
мысли и ее невозможность, - кроме как путем чуда, - случаться в культуре, в
которой для осуществленной мысли тут же находятся и всегда существуют, как в
антимире, некие тени или образы, сами не отбрасывающие тени, и живущие,
говоря словами Франсуа Вийона, "без жизни". Собственно, имея дело именно с
этими образами, нам и приходится задаваться вопросом о мысли как вопросом о
том, "как можно вырваться из этого морока"? Особенно если этот морок носит
зачастую эпидемический характер. Характер внезапной и массовой эпидемии, за
которой отчетливо читается, на мой взгляд, какое-то внутреннее самоубийство.
То есть во многом вопрос о мысли является одновременно и поиском ответа на
вопрос о самоубийстве, только не совсем в том смысле, как об этом говорил,
например, Камю, а в ином - в смысле наличия, как выражались старые философы,
изначального зла в человеческой природе. А это изначальное зло, очевидно, в
той немоготе, что не по силам и самому человеку. Она, как саднящая заноза,
сидит, и человек хочет поскорее от нее избавиться. Но прежде он готов весь
мир обвинить в несовершенстве, не замечая, что тем самым и совершает
самоубиение вначале путем уничтожения мира вокруг, а затем и вырывания с
корнем себя. Иными словами, я хочу сказать, что этот корень как раз и
невыносим.
мышления.
духовность".
обращаться. Ведь она может быть весьма "низко" расположена - никто этого не
знает, так же как никто не знает, где расположено тело (я имею в виду
кантовский подход к этой проблеме). Чувство уравновешенности, гармонии, что
содержится в простейших капризах человеческих, в том числе, скажем, и в
лени, лишь постфактум выглядит как акт некоей духовности. То есть вся беда в
том, что локализовать духовность практически невозможно. Оперирование
высокими понятиями - самое большое искушение для человека, которому он
охотно поддается, думая, что уже сам факт обращения к ним возвышает его. А в
действительности проблема состоит в том, что понятия вообще как таковые не
содержат аналитически в самих себе состояний мысли.
случающийся вместе со значением понятий, в том числе и высоких. Случившись,
такое состояние неотличимо от понятия, в котором оно - увы - не содержится.
Живое лишь дает о себе знать своим присутствием, а ухватить различение
живого и мертвого в понятии мы не можем.
приблизиться к пониманию того, о чем мы действительно думаем или что нас в
действительности беспокоит, когда мы говорим о культуре. Исторический опыт
показывает, что культура не есть совокупность высоких понятий или высоких
ценностей. Она не есть это хотя бы потому, что никакие ценности, никакие
достижения и никакие механизмы не являются в данном случае гарантией. С
любых высот культуры можно всегда сорваться в бездну.
состоянием мысли, это некоторая историческая точка, точка
самоподдерживающаяся и пребывающая живой на безумно закручивающейся кривой.
И она имеет бескультурье не позади себя. Культура не есть нечто, возникающее
из хаоса. Хаос и бескультурье не сзади, не впереди, не сбоку, а окружают
каждую историческую точку. Так же как в математике рациональные числа
окружены в каждой точке иррациональными числами. В том числе и потому, что
Свержин Владимир
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Березин Федор