сама культурная форма существования наших мыслей (ибо без формы ничего не
бывает) фундаментально предполагает в себе незнание. То есть некую пустоту,
оставленную онтологическим устройством и мира, и мысли для того, чтобы
заполниться живым актом, живым, напряженным, волевым состоянием. Чтобы мысль
была, должна быть воля, чтобы была мысль. Это, кстати, и называется чистой
мыслью. Это тот случай, когда термин "мысль" как бы избыточен, поскольку
мысль производится не механически. Попытаюсь пояснить сказанное (по
аналогии) на примере веры.
"Верую, ибо абсурдно", "Верую, ибо невозможно" (в двух вариантах). Но ведь
тот, кто сказал это, прекрасно понимал, что значит состояние веры. В самом
деле, как можно верить в то, что производится неким механизмом, независимо
от самой веры. В приложении к таким состояниям термин "вера" просто излишен
- по правилу Оккама он должен быть афоризмом. О вере действительно можно
говорить лишь в том случае, если речь идет о чем-то, что не может
существовать помимо самого акта веры. То есть то, что невозможно иначе или
абсурдно иначе, только и может быть предметом веры или верой. И мистики это
давно знали, они прекрасно понимали суть дела, суть тех актов сознания,
которые здесь совершаются, сказав, что фактическим предметом веры является
сама вера, что это есть возобновление, возрождение самой способности и силы
верить. Другое дело, что такие акты уже в момент их свершения растворены
каким-то содержанием, которое открывается нам на основе этих же актов, и мы
поэтому сам акт не замечаем в чистом виде, но для этого (чтобы его ухватить)
и существует специальная техника - техника религиозного и философского
мышления.
том, как нам распорядиться существующими и нами помнимыми свершениями
человеческого духа, человеческого умения, а в том, насколько мы понимаем,
что все это несамодостаточно, не самоналажено, что хаос, как я сказал, не
позади, а окружает каждую точку культурного существования внутри самой
культуры. И дополнительным, все время восполняющим условием культуры
является свершение - всегда случайное - именно такого рода живых состояний
или живых актов, которые сами по себе не являются ценностными, полезными, а
являются тем, что Кант называл "бесконечными ценностями", или "бесцельными
целями". Ведь ценность, по определению, есть что-то конечное, а мы говорим о
"бесконечности ценности", т.е. о том, что никогда, ни в какой данный момент
времени не имеет никакой конкретной, размерной ценности, а является
разрывом, сдвигом.
достаточного числа людей, способных на поддержание этого на вершине
собственного усилия, то ничего нет. А если что-то и есть, то это всего лишь
тени, неотличимые от живого. Сошлюсь на один из примеров недостойности
нашего человеческого существования.
время из наших кинофильмов, телепередач стали исчезать простейшие
человеческие жесты, посредством которых человек поднимает бокал, чокается,
подносит его ко рту и выпивает. И поэтому, оказалось, можно из пушкинского
текста выбросить "и пунша пламень голубой" или "содвинем бокалы". Что это,
как не дурной хоровод теней? Два притопа, три прихлопа. Как будто все люди
обязаны выполнять что-то посредством дурного хоровода.
объяснение. Причины включения в этот хоровод всегда конкретны и человечески
понятны. Как понятно, например, и то, что где меньше всего совершается актов
понимания, там самым распространенным словом - если составлять частотный
словарь языка - становится слово "понимаешь": "ты же понимаешь", "конечно, я
понимаю", "мы понимаем".
понимание друг друга и являются логикой этого царства теней, в котором жить,
если есть хоть какая-то чувствительность, невозможно, потому что дело не в
том, что нам холодно или мы разуты, а в том, что мы прежде всего ранены в
бытии. И когда выполняется этот дурной хоровод в масштабе громадной страны,
претендующей на мировое значение, и посредством этого наносятся, казалось
бы, невидимые, но в действительности весьма ощутимые раны бытию, то чем это
может кончиться? На что способны люди, которые могут жить по таким вот,
якобы человеческим законам? Таких людей Ницше в свое время, обладая
поразительно обостренной чувствительностью, неслучайно, видимо, называл
"последними людьми". Обычно, когда говорят о Ницше, то вспоминают о его
"сверхчеловеке", но он не один стоит в его символике. У него как бы
трехшаговый символ: это "сверхчеловек", который не есть некое реальное
существо или реальная порода людей, которая была бы выше других, а есть
некое предельное для человека состояние, лишь устремляясь к которому человек
может стать человеком.
человеком, только если оно трансцендирует себя к сверхчеловеку. Ведь все
существующее, как выразился кто-то, должно превосходить себя, чтобы быть
самим собой.
совершает акта превосхождения себя.
знают, что такое звезда, и презирать себя не могут, и приговаривают: "мы
счастливы, мы счастливы" - и подмигивают", - это фактически буквальная
цитата из Ницше.
фактически вся проблематика культурологии и, самое главное, причины нашего
интереса к ней. Не к проблемам культуры, а к человеку в культуре. То есть
речь в данном случае идет о некоторых скрытых предпосылках развития и
существования культуры. И то, что я частично описал как мир теней, имеет,
конечно, самое прямое отношение к этим предпосылкам. К той реальной
катастрофе, которую мы все испытываем и которая страшнее всех других
катастроф. Я имею в виду катастрофу антропологическую, т.е. перерождение
каким-то последовательным рядом превращений человеческого сознания в сторону
антимира теней или образов, которые в свою очередь тени не отбрасывают,
перерождение в некоторое зазеркалье, составленное из имитаций жизни. И в
этом самоимитирующем человеке исторический человек может, конечно, себя не
узнать.
их посещению, а состоит в том чувстве бытия или небытия, которое я пытался
описать.
нашего выполнения акта мысли.
то я бы выразился так: культуры бессмертны. В плоскости любой культуры
никогда не появляется смерть. Поле любой культуры бесконечно. Оно сходно с
тем, что в свое время Витгенштейн говорил о глазе, что "поле глаза
бесконечно". Чтобы мы ни увидели, на каком угодно отдалении - это глаз
увидит; глаз видит то, что он видит. И в культуре то же самое. Культура
бесконечна. Однако у такого рода бесконечности есть, естественно, и элемент
дурной бесконечности. И, более того, выпадение из нее, обращение к мысли
обязательно связано с появлением символа смерти, потому что к мысли мы можем
прийти, только изменившись, перестав быть прежними. Следовательно,
онтологическое устройство бытия воспроизводит себя лишь с включением нашего
усилия, когда, во-первых, мы становимся другими, чем были до этого, и,
во-вторых, приходим к этому нашим непрерывным продолжением самих себя. Здесь
есть какая-то вертикаль, секущая культурные плоскости. И на этой вертикали
есть какая-то символика, в самих плоскостях никогда не данная.
новое состояние, т.е. знаемый или обдумываемый символ смерти, как состояние,
после которого открывается бытие, и мы можем оказаться в состоянии мысли.
Упражнением или простым продолжением наших наличных логических и культурных
средств мы этого сделать не можем. И отсюда я возвращаюсь к той духовности,
о которой говорил вначале, к трансформированным состояниям, в которых
воссоздается целое реальности, всегда иной, чем наши представления и
проецируемые из них логические возможности.
производящая в нас там, где мы отказались от самих себя, какие-то состояния,
чтобы мы были достойны того, что с нами может случиться.
определенных пограничных состояниях. Напомню великую кантовскую мысль,
которую очень часто неправильно понимают.
некоторые границы, дальше которых человек не может пойти: границы нашего
ума, действия и т.д. Но ведь то, что такие границы есть, само собой
разумеется, не в этом была проблема Канта. Дело не в границах человеческого
ума и человеческих возможностей. Кантовская проблема - это проблема
пограничных состояний, т.е. тех состояний, которые в принципе только на
границах и существуют. Проблема полей, напряжений, создаваемых
существованием самих этих границ. Например, чистая воля - это граничное
представление или граничное состояние, никогда не являющееся частью того
мира, который очерчивается границей, хотя благодаря этому в самом мире может
что-то произойти. Или, скажем, идеал есть граничное состояние. Я не имею в
виду, что оно ирреально, поскольку в мире нет справедливого, идеального
общества, которое было бы неким реальным фактом, на который мы могли бы
ориентироваться и к нему приближаться. У Энгельса в свое время появилась
довольно неудачная, на мой взгляд, метафора, заимствованная из обыденного
словоупотребления, метафора асимптоты, т.е. некоторого приближения, путем
сложения относительных суммирующихся истин, к абсолютной истине. Так вот,
этого не может быть по природе самих понятий, по тому, как устроены вообще
человеческие устремления. Чтобы было что-то в мире, достойное того, чтобы
называться прекрасным, справедливым и т.д., должны быть указанные осознанные
состояния. Внутри мира нет подобий или каких-то приближений; любое состояние
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Фазиль Искандер
Лукьяненко Сергей
Круз Андрей