чаще всего не способны отдать себе отчет даже в природе того, что они сами
испытали или пережили. Об их книгах нам приходится рассуждать так: сказав
то-то, он на самом деле хотел сказать другое, вот то-то и то-то, и это нечто
действительно есть, имеет право на выражение, от него действительно может
болеть душа. Но для любого профессионального литератора это должно быть
просто оскорбительно. Из современных прозаиков, в моих глазах и на мой вкус,
с задачами ясности справляются и в то же время привлекают меня своими темами
и идеями, талантом сердца и ума, способностью радостно удивить меня (а такое
удивление и есть источник любви... и философии) Окуджава, Быков, Битов,
Искандер, Абрамов, Семин, Маканин, Можаев. Я называю только русскоязычных
писателей и не говорю здесь о незнакомых вам грузинских писателях ...
нравственных и социальных проблем, но выбирают какие-то преломляющие все это
углы и участки в нашей культуре и жизни, в наших душах, освоить которые и
высветить в своей душе (ставя тем самым и себя на карту, а не кого-нибудь
поучая) им по силам. И справляются со своими задачами. Удивительное чувство
ответственности я вижу, например, у Быкова. Это и все-ответственность, т.е.
отказ от алиби для себя, способность сказать "это все - я", и
ответственность за то, чтобы такое сложное состояние и переживание не
осталось по эту сторону точного выражения и словесного бытия. Он выполняет
свои профессиональные обязанности, т.е. доводит литературным письмом до
абсолютной ясности то, что сам чувствует и переживает, доводит до
действительной меры и пропорции, в какой они "по природе" находятся, И тем
самым он рождается сам и существует, существует из самого себя.
не ждет, слава Богу, от писателя ответа на вопрос, как жить человеку и что
делать, он понимает, что такого ответа ни в какой ситуации не может быть, и,
тем более он не может быть заключен в формулу готовой истины. Читатель
требует от писателя прежде всего ясного и личностно-ответственного письма. А
ясность мысли всегда заставляет думать и обогащает, восполняет независимо от
направления самой мысли... - А из более ранних лет какое произведение вам
что-то по большому счету сказало? - Булгаков. С "Мастером и Маргаритой" к
нам - в те годы - пришла духовная раскованность. Люди, которые ничего не
понимали, что происходит в жизни, вдруг снова почувствовали: духовность -
это не болезнь. Как глоток воздуха был такой роман тогда необходим. Сам
стиль его автора нес в себе что-то радостное, радость самого слова, живущего
и движущегося по законам слова же (так в поэзии писал у нас Галактион
Табидзе). А молодежь читала роман и убеждалась: быть свободным и духовным,
быть человеком чести и идеала - нормально и весело! В нынешней литературе
такую радость письма я вижу в прозе Окуджавы и Татьяны Толстой. - Как вы,
философ, оцениваете, точнее, понимаете современного человека? Каков он с
точки зрения философа? - "Современного" человека не существует. В качестве
"современной" может лишь восприниматься та или иная мысль о человеке. А сам
он есть всегда лишь попытка стать человеком. Возможный человек. А это -
самое трудное, так же, как жить в настоящем. И он всегда нов, так же, как
всегда ново мышление - если мы вообще мыслим. Речь может идти лишь об
историческом человеке, т.е. существе, орган жизни которого - история, путь.
А его можно отсчитывать от грекороманского мира и Евангелия, и уже
необратимо - от эпохи Возрождения. Мы - люди XX века, и нам не уйти от
глобальности его проблем. А это есть прежде всего проблема современного
варварства, одичания. Это угроза "вечного покоя", т.е. возможность вечного
пребывания в состоянии ни добра, ни зла, ни бытия, ни небытия. Просто
ничего. Сокровища культуры здесь не гарантия. Такая катастрофа может
произойти до атомной. Ибо культура не совокупность, как я уже говорил,
готовых ценностей и продуктов, лишь ждущих потребления или осознания. Это
способность и усилие человека быть, владение живыми различиями, непрерывно,
снова и снова возобновляемое и расширяемое. В противном случае с любых высот
можно упасть. Это очевидно в сегодняшней антропологической катастрофе, в
появлении среди нас иносуществ, зомби, с которыми у "человека исторического"
нет ничего общего и в которых он не может узнать самого себя, а может лишь -
при случае - "вернуть билет". Вот мы обсуждаем: быть или не быть цивилизации
на Земле. Так вот, ее может не быть и до какой-либо атомной катастрофы и
совершенно независимо от нее. Достаточно необратимых разрушений сознания,
последовательного ряда перерождений структуры исторического человека. Это же
относится и к экологической катастрофе. Сначала умирает человек - потом
умирает природа. То есть, я хочу сказать, что сначала появляется человек "из
бумажки" (раз уничтожена социально-культурная часть ноосферы, та, которую я
назвал "телом истории и человеческого"), а потом уже эта безродная
потусторонность, не поддающаяся развитию, т.е. лишь имитирующая жизнь,
властвует над природой - и умирает эта последняя часть ноосферы, часть нашей
единственной естественности.
как проходят линия необратимости и направление человеческой истории.
Например, необратима ли революционная перестройка? Не знаю. Я знаю лишь, как
она может быть необратима. Необратимым нечто может быть лишь в человеке.
Нужны индивидуальные точки необратимости, и важно, сколько таких "точек", в
противодействие которых упирался бы любой обратный процесс распада и
разрушения. По ним и выведется тот или иной интеграл. Вера в человека только
это и означает. Можно верить и полагаться лишь на верящего человека,
способного, веря, самого себя переделывать и совершенствовать. В своей
точке, независимо от того или иного социального механизма. Ибо нет и не
может быть никакого социального механизма, даже самого изощренного и
совершенного, который мог бы обойти разрешающие индивидуальные точки:
результаты самой усложненной системы все равно устанавливаются по уровню их
разрешающей способности. Таковы минимальные задачи индивидуальной
метафизики. Вообще я все время вел речь об элементарных и минимальных
условиях жизнеспособности и полноты бытия общественных образований. -
Очевидно, вас здесь что-то задевает. Не кроется ли тут какая-то особая,
личная для вас философская тема? - Да, такой "пунктик" у меня действительно
есть. С тех пор как я себя помню, меня буквально завораживало существование
(как теперь, мне кажется, я понимаю) какой-то таинственной "топографии"
понимания человеком себя и мира, понимания, участвующего в том, как вообще
может состояться человек. Видите ли, теми же самыми действиями, какими мы
производим свою жизнь, мы, вместе с другими людьми, производим и ее образ.
Но, как правило, этот образ сразу же отклоняется от того, что случилось и
сложилось на самом деле, от действительной меры и пропорции вещей (именно
этот смысл имеет старое латинское слово "рацио"). Однако истина уже есть,
она никуда не бежит, не скрывается, она стоит на месте и зияет нам прямо в
лицо. Это мы бежим и... не видим. А то, что мы видим, может нас и губить.
Ведь мы не успели еще разобраться в своих впечатлениях и испытаниях, а уже
мыслим в этом "отклоненном образе", который сложился с превосходящей нас
скоростью и как бы без нас (вспомните "бегунов" в дантовском "Аду", с такой
прекрасной наглядностью изображенных в серии иллюстраций Эрнста Неизвестного
к изданию "Божественной комедии"). И только ценой мучительного вынуждения
нам удается обратить себя и вернуться к действительному "есть", к стоящему,
зреющему времени. Философия и есть умение отдать себе отчет в такой
очевидности. Для этого и необходимо какое-то схождение путей, проходимых
нами в пространстве "топографии" понимающего сознания, о которой я сказал. В
этом смысле мышление есть, по определению, "иначе-чем-уже" мышление, т.е.
инакомыслие. Поэтому столь же завораживающим для меня было и непонимание,
неспособность человека видеть очевидное, поскольку для него как раз нужно
мыслить иначе, повернуть "глаза души", а не искать и приводить факты.
люди, которые, бывает, стоят прямо перед лицом каких-то просто зияющих
истин, все равно их не видят и не понимают. Ведь если один человек видит, а
другой не видит, на это, очевидно, должны быть какие-то внутренние законы.
Формула, что кто-то умен, а кто-то глуп и несообразителен, здесь не
проходит. Это не проблема психологических, естественных дарований и
способностей. Здесь чувствуется действие как раз своего рода "топографии",
динамики путей, которые мы сами должны проходить (или не проходить). Когда и
где и как мы можем заглянуть вовнутрь своих собственных страстей и
неотвязчивых впечатлений, а когда, как и где - не можем? Каковы условия
"заглядывания" у одного и "незаглядывания" - у другого? Лично для меня
богатейший материал для анализа подобных вопросов дали Фолкнер и Пруст. И
вообще, здесь приходится обращаться к художественному и нравственному опыту
человечества, кстати, уже для великого Платона неотделимому от философии и
рационального мышления. А на заре европейской культуры Нового времени Данте
дал образец некоего романа странствий души, "воспитания чувств". С тех пор
этот образец повторялся и стал традицией. В наше время - это Фолкнер, Джойс,
Пруст, Музиль, Платонов, такие поэты, как Мандельштам, Элиот, Рильке. В
частности, примеры, которые можно найти у Фолкнера и Пруста, заключают в
себе почти хрестоматийную ясность. Фолкнер показывал, что нет большей
трагедии для человека, чем когда он не отдает себе отчет в своем собственном
положении. Ломая голову над такими вещами, я и подумал, что, может быть,
понимание начинается с того момента, когда ты оказываешься в ситуации ясного
сознания перед лицом некоей невозможной возможности. То есть ясного сознания
"должного", человеку "подобающего" - и невозможности именно этой
возможности! Когда от тебя требуется мужество невозможного. Мысль - отсюда!
Если угодно, "жизнь моя решается", как и то, каков мир, - вместе с мыслью.
Но именно от этой последней ясности человек обычно надежно защищен своими
чувствами, привязанностями, представлениями о допустимом и недопустимом
(даже наказуемом!), о возможном и невозможном, о добре и зле, правилами
социального дела и целесообразности. А видимая в очевидности своего сознания
возможность именно эти представления, как правило, колеблет. И до "добра" не
доведет. Но и что "зло" - непонятно. Нужно решиться. Но человек еще и себя
благополучно не видит, не видит собственных актов, что он делает на самом
деле. Он как бы говорит себе: то, что я делаю и говорю, - это не настоящий
я, у меня есть еще какая-то другая, глубокая суть, по сравнению с которой
все это не имеет значения, и это все "они", я лишь вместе с ними, вместе с
окружающими - среди людей ведь живу! Вместо того чтобы принять все на себя,
Посняков Андрей
Андреев Николай
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия