"революционности" - всеобщего нравственного подъема и брожения,
самоотверженности и энергии возмущения, - он не видит и революционности
европейского пролетариата, пролетариата высокоразвитых капиталистических
стран. И интересно, что провозглашение экзистенциализмом абсолютной свободы
человека, одинокого и "заброшенного в мир", утонченнейший индивидуализм
подобных концепций и в то же время их весьма пессимистический взгляд на
исторические возможности личности очень легко дополняются на практике столь
же абсолютным деспотизмом, претензией исправить и излечить ограниченность и
слабость личности посредством авторитарной и бюрократически централизованной
власти государства, в том числе деспотическим обобществлением требований
"революционности" как определенного морального состояния. Это вообще
внутренняя логика мелкобуржуазной революционности и бунтарства, которую
отлично понимал уже Достоевский. Отдельный ее представитель может и не
пройти весь путь этой логики, как этого не делает и Сартр. Это зависит от
свойств личности, от ее внутреннего чутья и стойкости в демократических
убеждениях и ее ненависти конституция всякому насилию. Но это ненадежный
критерий для того, чтобы движение не выродилось. Это недостаточно и для
самой личности, ибо отвергаются объективные научные ориентиры ее социального
поведения,
утопическое представление не соответствует реальной действительности, тем
больше появляется склонность искать практическое его воплощение в какой-либо
другой, совершенно иной действительности, например, в
национально-освободительной борьбе экономически слаборазвитых народов. И
появляется также общая для некоторых форм выражения современной
мелкобуржуазной революционности концепция перемещения центра революционного
движения в страны Азии, Африки и Латинской Америки. Эта мифологическая
трактовка проблемы "третьего мира" сложилась в кругах европейских
интеллектуалов, либералов, "демократов чувства" и т.д. и получила довольно
широкое распространение. У Сартра она выглядит довольно своеобразно. Он
неоднократно ставил судьбы революции в Европе и европейской культуре вообще
в зависимость от развертывания национально-освободительного движения в
странах Африки и Азии (особенно резко это выражено в предисловии Сартра к
книге Фанона "Проклятые земли"), ожидал, что подъем
революционно-освободительной борьбы в этих странах вольет революционную силу
в европейский пролетариат. Но нельзя сказать, чтобы эта концепция вытекала у
него из какого-либо конкретного анализа того, что действительно происходит в
"третьем мире" или из цельной политической концепции. Кроме инстинктивного и
благородного сочувствия освободительному движению угнетенных ранее народов и
желания сорвать маску самодовольства и морального квиетизма с буржуазной
подлости, она основывается у него на теоретическом, философском
предрассудке, свойственном многим интеллигентам Запада, порывающим
материальные и духовные связи с господствующим классом: они склонны считать,
что революционный порыв и эффективная революционная деятельность (со
свойственным ей революционным сознанием, нравственностью, эмоциями и т.п.)
возможны лишь при определенной неразвитости как материальной жизни общества,
так и форм организации действий людей. Экзистенциалистская философия
предполагает фактическую невозможность революционного социального
преобразования в рамках развитых и сложных сил человеческого общения и
производства, ибо в той мере, в какой оно совершается в форме и на основе
этих общественно-исторических сил, оно сразу же становится отчуждающим по
отношению к человеку, таким же отчуждающим, как и сохранение существующего
строя. Этот теоретический предрассудок и заставляет Сартра искать
возможности для развертывания революционного антикапиталистического процесса
там, где отсутствуют эти развитые и сложные силы общественного бытия.
оптимизмом энергии протеста и пессимистическим разочарованием как в своей
собственной деятельности, так и вообще во всяких возможностях революционной
деятельности. Между ними целая переходная гамма сложной, несводимой к одной
формуле деятельности и мысли Сартра. И наши расхождения с Сартром начинаются
именно в пункте перехода от общей антибуржуазной полемической позиции к
реальной массовой антибуржуазной деятельности, успех которой невозможен без
научно-объективного понимания исторического процесса. Задача интеллигенции
как раз и состоит в том, чтобы продвигать вперед научное понимание
фактических отношений общественной жизни и развития (а не в том, чтобы быть
представителями и носителями некоей романтической "совести" общества). Мы
оспариваем экзистенциалистские понятия в мышлении Сартра как раз потому, что
эти понятия, эти иррационалистические кристаллизации определенной массовой
реальности мешают рождаемому ею стихийному демократизму и бунтарству
оформиться в сознательное и эффективное историческое движение, сковывают все
те богатейшие возможности и силы, которые могут вырасти и часто вырастают из
святой ненависти демократа ко всякому насилию. Их тормозящее влияние
выражается не только в социальном масштабе, но и в личном (в драме таких
личностей, как Сартр), мешая их мысли стать революционной, а не
доктринерской или романтической.
и критического самоотчета исследователя. Это не случайно: Маркс входит в тот
весьма немногочисленный круг мыслителей в истории человечества - во всей
истории их можно перечесть по пальцам, - которые поднимали мыслью целые
пласты реальности, обнажали целые массивы новых предметных переплетений и
зависимостей. Отчетливо фиксируя условия и посылки подобного нового
"геологического обнажения", они на столетия вперед определяли сам стиль
познающего мышления, точки отсчета его движения, тип его рациональности.
После них в руках исследователей оказывалась масса неизвестных до этого и
требующих объяснения предметов, которых без интеллектуального подвига
мыслителей типа Галилея, Эйнштейна, Маркса просто не существовало бы для
мысли. Но новый предметный континент открыт именно для дальнейшей работы, и
мыслить по-старому уже невозможно.
подверглось и сознание как область исследований или просто как интуитивное
представление, полагаемое вообще социальным анализом. Последствиями этой
перестройки как раз и явилось то, что мы называем "современными" подходами к
сознанию, та особая проблематика и тот строй исследования сознания, которые
применительно к нему формулируются сегодня и которые были бы немыслимы
раньше, до Маркса. Эти последствия дают о себе знать - иногда странным и
запутанным образом - в таких трудно объяснимых, с точки зрения традиционного
просветительского рационализма, философских движениях современности, как
феноменология, экзистенциализм, социология знания, психоанализ,
структуралистика в исследованиях культуры и т.п. (что, кстати, является
дополнительной причиной того, почему так необходимо мысленное обращение к
подлинному смыслу Марксова анализа сознания). Именно Маркс ввел в научный
оборот ряд своеобразных предметов и эвристических схем мышления о сознании,
впервые прорвавших рамки традиционной классической философии. При этом
выявились такие стороны сознания, что стало уже невозможным говорить о
философской инстанции "чистого сознания", самодеятельным, творческим агентом
и центром которого является мыслящая, размышляющая, прозрачная для самой
себя единица - индивидуальный человек. Предметы исследования сознания
оказались в другом месте, его пронизали новые зависимости и совсем в иных
направлениях, чем раньше, а метод внутреннего наблюдения и понимающий
интроспекции, долгое время монопольно владевший исследователями сознания,
затрещал по швам.
исследования определенной общественной формации - капитализма, которое
конкретизировало (а частично развило в неожиданном направлении) касающиеся
сознания пункты материалистического понимания истории, открытого Марксом и
являвшегося до этого, по выражению Ленина, лишь гипотезой. В связи с этим
необходимо сделать несколько предварительных замечаний (поскольку у Маркса
нет отдельно теории сознания, как нет и отдельно учения о методе, о
диалектике и т.п.)51.
философскую работу, причем проделал ее в терминах самой экономической науки,
в плане ее собственных творческих задач. Эта работа и явилась условием и
содержанием переворота, осуществленного им в политэкономии, условием и
содержанием созданного им в этой области образа (или "парадигмы", как любят
сейчас говорить) философски сознательного научного мышления, имеющего на
своем счету существеннейшие (и именно политико-экономические) открытия,
перестроившего целые разделы этой науки, выработавшего новый тип теории и
т.д. Объективно в этом типе мышления имеется ряд новых философских гипотез и
эвристических мыслительных схем, развиваемых на языке экономической науки,
но тем не менее поддающихся выделению в качестве общефилософских категорий.
Это, например, положения, касающиеся природы "вещей
чувственно-сверхчувственных, или общественных" (Маркс), проблемы
объективации, отношения объективированных, общественно-предметных форм к
субъективно-деятельным способностям человека, отношения рационального
познания к экономической деятельности, вопроса о том, как эта реальность
может представляться непосредственно наблюдателю и почему возможны
иллюзорные ее отображения52 и т.д.
предполагают определенную теорию сознания. Она и имеется у Маркса, причем
настолько глубокая, что открытия ее стали полностью осознаваться лишь
гораздо позднее, а многие были заново сделаны, но в ложной форме и
приписываются другим (например, феноменологам, экзистенциалистам,
психоаналитикам и др.53).
обращают внимание, - это то, что она строится как объективное,
системно-структурное исследование своего предмета - экономических отношений
определенной социальной формации, то есть как такое их исследование, которое
не предполагает объяснения их свойств и переплетений из какой-либо
Лукин Евгений
Земляной Андрей
Березин Федор
Ильин Андрей
Орлов Алекс
Шилова Юлия