чувствовавшей себя некоей для себя прозрачной точкой, из которой якобы видны
все другие процессы и состояния. Но на самом деле такой точки нет, и
понимание этого как раз и выражено в нашем современном неклассическом
сознании.
право быть поверенным Провидения и право на чувство приобщенности к тайным
смыслам истории. Такое сознание было у Гегеля. У Маркса, к сожалению, тоже.
Мы должны это помнить, потому что это - трагедия мысли, в чем-то не
реализованной или внутри себя сломавшейся. А начинал он с вполне
современного вопроса, который есть вопрос XX века, но Маркс его задал в 40-х
годах XIX века. Это была оппозиция гегельянству, хотя сам Маркс считал, что
спорит с просветительством. С тем, что среда формирует человека и
воспитатели, знающие среду, могут воздействовать на человека. Маркс же
задавал вопрос: "А кто воспитывает воспитателя?" Первым вопросом, с
которого, собственно, и начался Маркс как философ, был вопрос о праве
воспитателя. Но потом этот вопрос о праве потерялся в социалистической
идеологии, где уже никто не спрашивал о своем праве преобразовывать мир на
основе ясности своего сознания. А вопрос этот небесполезно задавать себе и
сегодня, нам. И почаще. И на философском языке, и в переводе на обыденный
язык: а кто вы такие? А кто мы такие? И откуда нам (или вам) известно, что
история движется согласно продуманному нами (вами) предписанию? Это - не
подрыв марксистской идеологии, это - азбучное требование самой науки (и
философии в том числе): подвергай все сомнению. - Насколько я помню, такой
вопрос не выражен достаточно ярко в работах Ленина. Почему? Там все
сконцентрировано на другом: как практически преобразовать мир. - Я думаю,
это потому, что вопрос этот уже был предрешен до Ленина - в нечаевском
смысле. Поэтому, кстати, Ленин тщательно это имя обходил. Отчасти поэтому
архивы, в том числе нечаевские, были для исследователей недоступны в 20-х и
30-х годах, да и сейчас еще во многом недоступны. Тут есть какая-то тайная
внутренняя история эволюции этого самосознания, о которой мы пока еще почти
ничего не знаем. Мы с какой-то поспешной готовностью отгородились от этой
проблемы, идеологизировали ее или даже политизировали, сведя все к критике
бакунинского "альянса", анархизма и т.п., к неким этапам
социал-демократического движения, из которых вытекает только то, что все
доленинские или добольшевистские его этапы были лишь ступеньками к нашему
совершенству, годными разве что на то, чтобы по ним ступать, попирая их...
Но это - особая тема, которую я не хотел бы обсуждать бегло.
теорию сознания (для чего потребуется, естественно, введение определенных
постулатов) с моим отношением к философии, то есть с тем, что я о ней думаю
и что она для меня значит, я хотел бы начать с замечания биографического
характера.
обусловлены (как я теперь понимаю) не какими-то эмпирическими причинами
социального свойства и не проблемами общества, в котором я родился, а скорее
моим неосознанным желанием воссоединиться с чем-то, что мне казалось частью
меня самого, родным мне, но почему-то утраченным и забытым. Или, если
говорить определеннее, как я сужу об этом сегодня - с неким общечеловеческим
началом культуры. Кстати, тут же хочу заметить, что дорогу к этому
воссоединению преграждал тогда (я не случайно выделяю это слово) и
существовавший язык философии; язык учебников и философского образования,
обратившись к которому я, конечно же, не мог обрести то, что бессознательно
искал.
писал еще Кант, - "гражданин мира", характеризуя этим свое отношение к
глубинной сущности европейской христианской культуры. Сегодня мы хорошо
знаем, что означали эти слова "гражданин мира", или "космополит", в конце
40-х годов. То есть в годы моей молодости...
одно из правил мышления. Как известно, у него мышление сводится к трем
правилам. Первое правило: мыслить самому; второе - мыслить так, чтобы быть
способным смотреть одновременно на мыслимое или на свое дело глазами другого
(это и означает быть "гражданином мира"). И третье правило: мыслить
непротиворечивым образом. То есть мыслить так, чтобы не противоречить самому
себе. Или можно сказать иначе: чтобы мысль, находясь в движении, не
разрушала бы сама себя.
как бы изначально содержится сознание иного. Этим иным, или другим миром
может быть другой человек, другая точка зрения, другая перспектива, вообще
другой мир или другой космос. Все эти вещи стоят в одном ряду и являются
расшифровкой слова "иное". Иная реальность!
сознанием этого иного, которое меня мучило и которое я хотел расшифровать. Я
тогда еще не знал, что языком, на котором расшифровываются свидетельства
сознания, является философия. Я узнал это позже и теперь, как мне кажется,
знаю и могу этим поделиться.
сознаем, видим другой предмет, а в том смысле, что человек остранен2 от
привычного ему, обыденного мира, в котором он находится. В этот момент
человек смотрит на него как бы глазами другого мира, и он начинает казаться
ему непривычным, не само собой разумеющимся. Как белке, которая соскочила бы
с известного колеса и со стороны вдруг посмотрела бы на это колесо. Это и
есть сознание как свидетельство. То есть, я подчеркиваю, во-первых, что есть
сознание и, во-вторых, что термин "сознание" в принципе означает какую-то
связь или соотнесенность человека с иной реальностью поверх или через голову
окружающей реальности. Назовем это условно обостренным чувством сознания.
Оно связано в то же время с какой-то иномирной ностальгией.
какая-то точка в мире и вплетенность ее в мировые сцепление. Эта точка
выделена, и тем самым она дифференциальна, различительна. То есть сознание
есть одновременно и различение. Поскольку оно "появляется" только в
горизонте допущения иного, постольку и выделенная точка становится не
необходимой, а лишь возможной. Как одна из возможностей, которая
реализовалась.
начинает выступать при этом для человека, в душу которого запал осколок
такого зеркала сознания, как задача нового рождения в реальном мире, хотя он
является своеобразным гостем мира нереального, иного. Возможно ли такое
рождение? Можно ли, не забыв своего гражданства неизвестной родины, родиться
вторично гражданином уже этого мира? Можно ли существовать, будучи носителем
той смутно ощущаемой гармонии, которая сверкнула случайно в зеркальном
осколке сознания и превратила столь привычный до этого мир в нечто условное
и не само собой разумеющееся? И к тому же - существовать, не подозревая о
том, что указанная гармония (на что я хотел бы обратить особое внимание)
имеет свой режим жизни, в корне отличный от наших ежедневных психологических
состояний. Ибо он характеризуется не только мгновенной координируемостью
множества связей и элементов, но и одновременно какой-то неведомой
способностью удерживать эту координацию во все разрушающем потоке времени.
Ведь в обыденной жизни такого рода режимы в потоке времени разрушаются, и
тогда мы можем лишь вспоминать о том, что в какие-то мгновения находились
или пребывали в них.
существ, обладает сознанием. А это значит, что он имеет возможность
переживать, испытывать как раз те вещи или состояния, которые естественным
образом, в качестве продукта, скажем, какого-либо физиологического
механизма, получить нельзя. Например, нельзя иметь мысли, полученные простым
продолжением отпущенных человеку естественных психических сил, ибо это будут
не его мысли. Или иметь чувства в силу опять же лишь данных человеку
естественных психических способностей. В философии такого рода вещи по
традиции называют обычно "чистыми" ("чистое сознание", "чистая мысль",
"чистая любовь" и т.д.). Но не в смысле продукта абстракции или обобщающего
понятия, а в смысле, хотя и естественным образом для человека невозможного,
но тем не менее случающегося с ним в каких-то особых состояниях. Какие же
это состояния? Состояния, которые сопряжены или совмещены в человеке с
символами. То есть они возможны у человека, попадающего в поле их силовых
линий. Одним из таких символов (первичных для философии) является "смерть".
На первый взгляд, этот символ прост хотя бы по той причине, что мы можем,
как я сказал, увидеть иную реальность, гражданами которой мы себя осознали,
будучи готовы при этом расстаться с самими собой как не необходимыми, не
абсолютными и т.д. Но это на первый взгляд, поскольку в действительности
расстаться с собой оказывается очень трудно. И в то же время, если мы не
готовы при расшифровке или освоении символа смерти расстаться с собой, то не
увидим иное. Так как же тогда в принципе представить смерть? Очевидно, это
не просто случайность, подстерегающая жизнь, которая столь неудачно
расшифрована экзистенциалистами как личная смерть. Это довольно неудачная
расшифровка, затемняющая, как мне кажется, смысл того, о чем здесь
говорится. Потому что та смерть, о которой говорится в символе, не лично,
скажем, моя, а лично она моя потому, что она в единственном числе. Не бывает
много смертей, так же как сознание есть нечто, существующее в единственном
числе. Есть только одно сознание, как и одна смерть. И поэтому, замыкая то,
что я говорю сейчас, с тем, что было сказано перед этим, я могу, видимо,
сказать, что наше движение в сторону подозреваемой иной реальности есть не
что иное, как просто приближение к известной платоновской метафоре "пещеры".
Перед нами действительно "тени", не имеющие существования, а то, что
подозревается как иной мир, иная реальность, и есть та реальность, в которую
мы можем попасть лишь через свидетельское сознание, с помощью которого мы
смогли отстраниться от мира и остранить его. Как известно, такая операция
проделывалась в XX в. и чисто литературными средствами. Но литература ведь
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Майер Стефани
Березин Федор
Шилова Юлия
Суворов Виктор