вмещаются в эти границы. Я жил в высушенном стериализованном мире с бесконечным
числом запретов, наложенных на мою мысль. И внезапно эти необычные книги разбили
все стены вокруг меня, заставили меня думать и мечтать о том, о чём я раньше не
смел и помыслить. Неожиданно я обнаруживаю смысл в древних сказках; леса, реки и
горы становятся живыми существами; таинственная жизнь наполняет ночь; я снова
мечтаю о дальних путешествиях, но уже с новыми интересами и надеждами;
припоминаю массу необычных рассказов о старинных монастырях. Идеи и чувства,
которые давно перестали меня интересовать, внезапно приобретают смысл и
притягательность; глубокое значение и множество тонких иносказаний
обнаруживаются в том, что ещё вчера казалось наивной народной фантазией. И
величайшей тайной, величайшим чудом кажется мысль о том, что смерти нет, что
покинувшие нас люди, возможно, не исчезают полностью, а где-то и как-то
существуют, и что я могу снова их увидеть. Я так привык к 'научному' мышлению,
что мне страшно даже вообразить нечто вне пределов внешней оболочки жизни. Я
испытываю то же, что и приговорённый к смерти; его друзья повешены, а сам он
примирился с мыслью о такой же судьбе - и вдруг узнаёт, что друзья его живы, что
им удалось спастись, и что у него самого есть надежда на спасение. Но ему
страшно поверить во всё это, ибо всё может оказаться обманом, и ему не останется
ничего, кроме тюрьмы и ожидания казни.
Да, я знаю, что все эти книжки о 'жизни после смерти' крайне наивны; но они
куда-то ведут, за ними что-то есть - что-такое, к чему я приближался и раньше;
но прежде оно пугало меня, и я бежал от него в сухую и бесплодную пустыню
'материализма'.
'Четвёртое измерение!'
Вот реальность, которую я смутно чувствовал уже давно, но которая всегда
ускользала от меня. Теперь я вижу свой путь; вижу, куда он может вести.
Гаагская конференция, газеты - всё это так далеко от меня. Почему получается,
что люди не понимают, что они - лишь тени, лишь силуэты самих себя, и вся их
жизнь - не более чем силуэт какой-то другой жизни.
Проходят годы.
Книги, книги, книги... Я читаю, нахожу, теряю, опять нахожу и снова теряю.
Наконец в моём уме формируется некое целое. Я вижу непрерывность линии мысли и
знания; она тянется из века в век, из эпохи в эпоху, из одной страны в другую,
из одной расы в другую. Эта линия скрыта глубоко под слоями религий и
философских систем, которые представляют собой лишь искажения и лжетолкования
идей, принадлежащих основной линии. Я обнаруживаю обширную и испоненную
глубокого смысла литературу, которая до недавних пор была мне совершенно
незнакомой, а сейчас становится понятной, питает известную нам философию, хотя
сама в учебниках по истории философии почти не упоминается. И теперь я удивляюсь
тому, что не знал её раньше, что так мало людей слышали о ней. Кто знает,
например, что простая колода карт содержит в себе глубокую и гармоничную
философскую систему? Её так основательно забыли, что она кажется почти новой.
Я решаюсь написать книгу, рассказать обо всём, что нашёл. Вместе с тем я вижу,
что вполне возможно согласовать идеи этого сокровенного знания с данными точной
науки; и мне становится понятным, что 'четвёртое измерение' и есть тот мост,
который связывает старое и новое знание. Я нахожу идеи четвёртого измерения в
древней символике, в картах Таро, в образах индийских божеств, в ветвях дерева,
в линиях человеческого тела.
И вот я собираю материал, подбираю цитаты, формулирую выводы, надеясь показать
очевидную мне теперь внутреннюю связь между методами мышления, которые обычно
кажутся обособленными и независимыми. Но в самый разгар работы, когда всё уже
готово и приняло определённую форму, я внезапно чувствую, как мне в душу
заползает холодок сомнения и усталости. Ну хорошо, будет написана ещё одна
книга. Но уже сейчас, когда я только принимаюсь за неё, я заранее знаю, чем
кончится дело. Я угадываю границу, за пределы которой выйти невозможно. Работа
моя стоит, я не могу заставить себя писать о безграничности познания, когда вижу
уже его пределы. Старые методы не годятся, необходимы какие-то другие. Люди,
рассчитывающие достичь чего-то своими собственными способами, так же слепы, как
и те, кто вообще не подозревает о возможностях нового знания.
Работа над книгой заброшена. Проходят месяцы, я с головой окунулся в необычные
эксперименты, которые выводят меня далеко за пределы познаваемого и возможного.
Устрашающее и захватывающее чувство! Всё становится живым! Нет ничего мёртвого,
нет ничего неодушевлённого. Я улавливаю удары пульса жизни. Я 'вижу'
Бесконечность. Затем всё исчезает. Но всякий раз после этого я говорю себе, что
это было; а значит существуют явления, отличные от обычных. В памяти остаётся
совсем немного; я так смутно припоминаю свои переживания, что могу пересказать
лишь крохотную часть того, что со мной происходило. К тому же я не способен
ничего контролировать, ничего направлять. Иногда 'это' приходит, иногда нет;
иногда возникает только чувство ужаса, иногда же - ослепительный свет. Порой в
памяти остаётся самая малость, а то и вовсе ничего. Временами многое становится
мне понятно, открываются новые горизонты; но длится это всего лишь мгновение. И
мгновения эти оказываются столь краткими, что никогда нельзя быть уверенным в
том, что я нечто увидел. Свет вспыхивает и гаснет, прежде чем я успеваю
рассказать себе, что я видел. С каждым днём, с каждым разом пробудить этот свет
становится всё труднее. Нередко мне кажется, что уже первый опыт дал мне всё, а
последующие опыты были лишь повторением одних и тех же явлений в моём сознании,
лишь повторением. Я понимаю, что это не так, что всякий раз я приобретаю что-то
новое, но от этой мысли очень трудно избавиться. Она усугубляет то ощущение
беспомощности, которое возникает у меня словно при виде стены: через неё можно
бросить беглый взгляд, но настолько кратковременный, что я не в состоянии даже
осознать то, что вижу. Дальнейшие эксперименты лишь подчёркивают мою
неспособность овладеть тайной. Мысль не может ухватить и передать то, что порой
ясно угадывается, ибо она слишком медленна, слишком коротка. Нет слов, нет форм,
чтобы передать то, что мы видеть и сознаём в такие мгновения. Задержать их,
приостановить, удлинить, подчинить воле - невозможно. Мы не способны припомнить
найденное и впоследствии пересказать его. Всё исчезает, как исчезают сны. Быть
может, и сами эти переживания - не более чем сон.
И всё-таки это не так. Я знаю, что это не сон. Во всех моих экспериментах и
переживаниях есть привкус реальности, который невозможно подделать; здесь
ошибиться нельзя. Я знаю, что всё это есть, я в этом убедился. Единство
существует. Я знаю, что оно упорядоченно, бесконечно, обладает одушевлённостью и
сознанием. Но как связать 'то, что вверху' с 'тем, что внизу'?
Я понимаю, что необходим какой-то метод. Должно существовать нечто такое, что
человек обязан знать прежде, чем начинать опыты. Всё чаще и чаще я думаю, что
такой метод могут дать мне восточные школы йогинов и суфиев, о которых я читал и
слышал, если такие школы вообще существуют, если туда можно проникнуть. Моя
мысль сосредоточена на этом. Вопрос школы и метода приобретает для меня
превостепенное значение, хотя сама идея школы ещё не совсем ясна и связана со
слишком многими фантазиями и очень сомнительными теориями. Но одно мне очевидно:
в одиночку я не смогу сделать ничего.
И вот я решаюсь отправиться в далёкое путешествие, на поиски этих школ или
людей, которые могли бы указать мне путь к ним.
1912
Мой путь лежит на Восток. Предыдущие путешествия убедили меня в том, что на
Востоке до сих пор остаётся много такого, чего в Европе давно не существует.
Вместе с тем, у меня вовсе не было уверенности, что я найду именно то, что хочу
найти. Более того, я не мог с уверенностью сказать, что именно мне нужно искать.
Вопрос о 'школах' (я имею в виду 'эзотерические', или 'оккультные' школы)
по-прежнему оставался неясным. Я не сомневался, что эти школы существуют, но не
мог сказать, насколько необходимо их физическое существование на земле. Иногда
мне казалось, что подлинные школы могут существовать только на другом плане, что
мы способны приблизиться к ним только в особых состояниях сознания, не меняя при
этом места и условий нашего существования. В таком случае моё путешествие
оказывалось бесцельным. Однако мне казалось, что на Востоке могли сохраниться
традиционные методы приближения к эзотеризму.
Вопрос о школах совпадал для меня с вопросом об эзотерической преемственности.
Иногда я допускал непрерывную историческую преемственность; в другое же время
мне казалось, что возможна только 'мистическая' преемственность, линия которой
на земле обрывается и исчезает из нашего зрения. Остаются лишь её следы;
произведения искусства, литературные памятники, мифы, религии. Возможно, лишь
через продолжительное время те же самые причины, которые породили когда-то
эзотерическую мысль, снова начинают работу - и возобновляется процесс собирания
знаний, создаются школы, а древнее учение выступает из своих скрытых форм. В
этом случае в промежуточный период может и не быть полных или правильно
организованных школ, а разве что подражательные школы или школы, хранящие букву
древнего закона в окаменевших формах.
Однако это не отталкивало меня; я был готов принять всё, что надеялся найти.
Имелся ещё один вопрос, который занимал меня до путешествия и в его начале.
Можно ли пытаться делать что-то здесь и сейчас, с явно недостаточным знанием
методов, путей и возможных результатов?
Задавая себе этот вопрос, я имел в виду разнообразные методики дыхания, диеты,
поста, упражнений на внимание и воображение, прежде всего, методы преодоления
себя в минуты пассивности или лености.
В ответ на этот вопрос внутри меня раздавались два голоса:
- Неважно, что делать, - говорил один из них, - важно хотя бы что-то делать. Не
следует сидеть и ждать, пока что-то само придёт к тебе.
- Всё дело как раз в том, чтобы воздержаться от действий, - возражал другой
голос, - пока не узнаешь наверняка и с определённостью, что именно нужно делать
для достижения поставленной цели. Если начинать что-то, не зная точно, что
необходимо для достижения поставленной цели, знание никогда не придёт.
Результатом будет 'работа над собой' различных 'оккультных' и 'теософских'
книжек, т.е. самообман.
Прислушиваясь к этим двум голосам во мне, я не мог решить, какой из них прав.
Пытаться или ждать? Я понимал, что во многих случаях пытаться бесполезно. Как
можно пытаться написать картину? Или читать по-китайски? Сначала надо учиться,
чтобы уметь что-то сделать. Я сознавал, что в этих доводах немало желания
избежать трудностей или, по крайней мере, отсрочить их, но боязнь любительских
попыток 'работы над собой' перевесила всё остальное. Я заявил себе, что
двигаться в том направлении, в котором я хочу идти, двигаться вслепую
невозможно. К тому же я вовсе не хотел каких-либо изменений в самом себе. Я
Акунин Борис
Маккефри Энн
Орлов Алекс
Белов Вольф
Контровский Владимир
Курылев Олег