Анатолий Алексин.

Саша и Шура.

ДНЕ ЗАБУДЬ ПРО САМОЕ ГЛАВНОЕ!"

Всю свою сознательную жизнь я мечтал ездить и путешествовать.

Помню, например, когда я был еще совсем маленьким, я каждый день ездил с
бабушкой на трамвае в детский сад. Тогда я мечтал стать вагоновожатым. Дома
я вытаскивал на середину комнаты старый деревянный чемодан и ставил его "на
попа". Это был электромотор. Сам я усаживался на табуретке перед чемоданом
и три часа подряд вертел ручку от мясорубки. На "поворотах" я постукивал
чайной ложечкой по дну старой, закопченной алюминиевой кастрюльки - давал
звонки. "Лезут под самые колеса! Жизнь, что ли, надоела?" - бормотал я себе
под нос. Я слышал, что так именно ругаются вагоновожатые.

За моей спиной были расставлены стулья. На самом последнем стуле всегда
сидела бабушка с кожаной авоськой на груди (я приспособил к сумке
веревочные тесемки). Бабушка была одновременно и кондуктором и контролером.
Но только иногда бабушка засыпала, уронив голову на авоську, - наверное,
уставала от длинного пути. И тогда я вместо нее шепотом объявлял остановки
и шепотом кричал на пассажиров: "Ну, что остановились? Проходите вперед,
там люди на подножке висят!"

Но на самом деле в моем вагоне был только один взаправдашний пассажир -
черный кот по имени Паразит. Это бабушка его так назвала за то, что он
однажды съел целую миску куриных котлет. Больше кот никогда ничего не
таскал, а имя за ним так и осталось. Только называли мы его не как-нибудь
грубо, а, наоборот, очень даже ласково: Паразитиком или даже Паразитушкой.
Наш черный кот не был знаком с правилами уличного движения - он то и дело
выпрыгивал из вагона на полном ходу. Я резко тормозил, бабушка штрафовала
Паразита. Но это на него нисколько не действовало, и он снова выпрыгивал на
ходу, не понимая, что рискует жизнью.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды, в воскресенье, мы с мамой не
поехали в Химки. Там я первый раз увидел большие, какие-то очень важные и
неторопливые пароходы - и сразу захотел стать капитаном дальнего плавания.
Стулья расставлялись по-прежнему, но сам я залезал в перевернутую вверх
ножками табуретку, которую ставил на обеденный стол. Это был капитанский
мостик. Паразит даже в самые сильные штормы смело выпрыгивал за борт. А я с
мостика бросал ему надутую велосипедную шину - это был спасательный круг.

Но больше всего я мечтал поехать куда-нибудь далеко-далеко, без мамы, без
папы и вообще без взрослых. Чтобы никто не говорил мне, что пить воду из
бачка опасно (а вдруг недокипела!), стоять у открытого окна рискованно
(вдруг искра от паровоза в глаз попадет!), а переходить на ходу из вагона в
вагон просто-таки смертельно. И чтобы я мог, как Паразит, бегать и
выпрыгивать куда и как захочу.

Прошло много лет... И вот наконец моя мечта сбылась! Я поехал один, да еще
на поезде, да еще на все лето, и не куда-нибудь на дачу, а далеко - в
другой город, к маминому папе, то есть к моему дедушке.

Правда, мама попыталась с самого начала все испортить. Она как вошла в
вагон, так сразу тяжело вздохнула, словно у нее горе какое-нибудь случилось:

- Вот приходится сына одного отправлять. Может, возьмете над ним шефство,
товарищи?

У окна, спиной к двери, стоял военный. Он был невысокого роста, но такой
широкоплечий, что загораживал все окно, и мы сперва даже не могли увидеть
бабушку, которая стояла на перроне и тихонько помахивала нам одной только
ладошкой.

Услышав мамины слова, военный обернулся, и я увидел, что это
подполковник-артиллерист. Подполковник оглядел меня так внимательно, что
мне сразу захотелось поправить пояс и пригладить волосы.

- А что ж над ним шефствовать? - удивился он. - Взрослый, вполне
самостоятельный парень!

"Какой замечательный человек! - подумал я. - Настоящий боевой офицер! Вот,
наверное, сейчас скажет: "Да я в его годы..." Но подполковник ничего про
себя "в мои годы" не вспомнил, а снова отвернулся к окну.

И тут же я понял, что не одни только хорошие и сознательные люди на свете
живут.

На нижней полке полулежала толстая-претолстая, или, как говорят, полная,
женщина, с бледным, очень жалостливым лицом. Но я уж заметил: бывают такие
жалостливые люди, на которых только взглянешь - и сразу не захочется, чтобы
они тебя жалели или делали тебе что-нибудь доброе. Женщина лежала с таким
видом, как будто весь вагон был ее собственной квартирой и она уже
очень-очень давно жила в этой квартире. А вокруг было полно всякой еды,
завернутой в бумагу и засунутой в баночки, как бывает у нас на кухне перед
Новым годом.

В уголке сидел мальчик с таким же точно бледным и жалостливым лицом, только
очень худенький. На голове у него была бескозырка с надписью "Витязь". А
ноги его были накрыты пледом, на котором в страшных позах застыли огромные
желтые львы.

Полная женщина - ее звали Ангелиной Семеновной - приподнялась и схватила
маму за руку:

- Ах, мужчины этого не понимают! Конечно, я присмотрю за ребенком! (Так
прямо и сказала - "за ребенком"!) Я его познакомлю со своим Веником.

Я подумал: "Бывают же такие имена: "Веник"!.. Еще бы метелкой назвали!" - и
засмеялся.

- Вот видите, как он доволен! - воскликнула Ангелина Семеновна. - Меня все
дети любят, просто обожают!

Подполковник отвернулся от окна и удивленно взглянул на меня, точно хотел
спросить: "Неужели вы и в самом деле так уж ее любите?" За всех детей я
отвечать не мог, но мне лично Ангелина Семеновна не очень понравилась. И
вообще я не понимал, как можно про самого себя сказать: "Меня все обожают".

Оказалось, что Ангелина Семеновна и Веник тоже ехали в Белогорск, но
каким-то "диким способом". Что это значит, я тогда не понял. Мне сразу
вспомнилась школа, потому что математик Герасим Кузьмич часто нам говорил:
"Задача простая, а вы решаете ее каким-то диким способом".

- Мы - дикари! - сказала Ангелина Семеновна. - А это, - она нежно
наклонилась к Венику, - мой маленький дикареныш. Хочу залить его сметаной и
молоком.

Мне представилось, как бледный "витязь", по имени Веник, барахтается в
сметане и молоке и пускает белые, жирные пузыри. Я снова засмеялся.

- Вы оставляете своего сына в прекрасном настроении, - заявила Ангелина
Семеновна. - Он среди родных людей!

Но мама перед уходом все-таки обратилась к подполковнику:

- Вы уж тоже присмотрите, пожалуйста, за моим Сашей. Ладно?

Подполковник кивнул - и она перестала сутулиться, словно у нее гора с плеч
упала.

Потом мама пожелала всем счастливого пути, поцеловала меня и пошла на
перрон, к бабушке.

На перроне она сложила ладони рупором и крикнула:

- Не забудь про самое главное! Не забудь!.. И, разрушив свой рупор,
погрозила мне пальцем. Подполковник, тоже глядевший в окно, конечно, ничего
не понял.

А я все понял - и у меня сразу испортилось настроение.

КАК Я ЛЕТОМ ДВОЙКУ ПОЛУЧИЛ

Лишь только тронулся поезд, Ангелина Семеновна сейчас же начала
"шефствовать" надо мной.

Прежде всего она попросила, чтобы я уступил ее Венику свою нижнюю полку.

- Он у меня очень болезненный мальчик, ему наверх карабкаться трудно, -
сказала Ангелина Семеновна.

- Альпинизмом надо заниматься, - усмехнулся подполковник, которого звали
Андреем Никитичем.

- Веник обойдется без посторонних советов. У него есть мама! - отрезала
Ангелина Семеновна. Она вообще косо поглядывала на Андрея Никитича.

А я, конечно, с удовольствием уступил нижнюю полку, потому что ехать
наверху куда интересней: и на руках можно подтягиваться и в окно смотреть
удобней.

Но это было только начало.

Ангелина Семеновна очень точно знала, на какой станции что должны
продавать: где яички, где жареных гусей, а где - варенец и сметану. На
первой же большой остановке она попросила меня сбегать на рынок, который
был тут же, возле перрона.

"И так уж продуктовый магазин в вагоне устроила! - подумал я. - Куда же
еще?.." Мне очень хотелось побегать вдоль вагонов, добраться до паровоза,
посмотреть станцию, но пришлось идти на рынок. Сама Ангелина Семеновна
командовала мной сквозь узкую щель в окне: "Вон там продают куру! (Она
почему-то называла курицу курой.) Спроси, почем кура... Ах, очень дорого!..
А вон там огурцы! Спроси, почем... Нет, это невозможно!"

В результате я так ничего и не купил. Но Ангелина Семеновна объяснила мне,
что для нее, оказывается, самое интересное - не покупать, а прицениваться.

То же самое было и на второй большой остановке. А на третьей я не стал
спрыгивать вниз, нарочно повернулся носом к стенке и тихонько захрапел. Но
Ангелина Семеновна тут же растолкала меня. Она сказала, что спать днем
очень вредно, потому что я не буду спать ночью, а это отразится на моем
здоровье, за которое она отвечает перед мамой, - и поэтому я должен сейчас
же бежать на станцию за варенцом.

- Вы просто эксплуатируете детский труд, - не то в шутку, не то всерьез
заметил Андрей Никитич. - Послали бы своего Веника. Ему полезно погулять на
ветерке - вон какой бледный!

Ангелина Семеновна очень разозлилась.

- Да, Веник болезненный мальчик! - сказала она так, будто гордилась его
болезнями. - Но зато он отличник, зато прочитал всю мировую литературу! Он
даже меня иногда ставит в тупик.

- А за что это "зато" он отличник? - спросил Андрей Никитич своим спокойным
и чуть-чуть насмешливым голосом. - Можно подумать, что одни только хлюпики