Чтение 4–й страницы книги ~Путь кенгуренка~

Генри пустил мотор, и лодка заскользила по блестящей глади к самой большой
лебединой стае. Мы хотели сперва снять взлетающих птиц, чтобы лучше
показать, как их много. Взяв курс на участок, где из-за лебедей не было
видно воды, Генри развил предельную скорость, а когда осталось метров сто,
выключил мотор, и лодка продолжала идти по инерции. Птицы, все это огромное
скопище, попытались уйти от нас, но лодка шла быстрее, и вскоре самые робкие
предпочли взлететь. И сразу началась паника, пятьсот -- шестьсот птиц
отчаянно забили крыльями, спеша оторваться от воды. Пепельно-серое и черное
оперение, сургучно-красные клювы и ноги -- непередаваемое зрелище... Лебеди
вспенили тихую гладь, взлетели, и шум хлопающих крыльев уподобился грому
оваций в огромном, гулком концертном зале. Вытянув длинные шеи, птицы
кружили над нами, и, казалось, в воздухе распластались сотни черных крестов,
только белые кончики крыльев, словно огоньки, мелькали на фоне темного
оперения. Вскоре все небо над озером заполнилось лебединой круговертью,
гигантским вихрем черного конфетти. Жутко было смотреть на этот карнавал
пернатых и сознавать, что все началось с нескольких пар лебедей,
неосмотрительно завезенных в страну сто с небольшим лет назад. Можно ли
привести более выразительный пример того, какие грубые промахи совершает
человек, вмешиваясь в распорядок природы!

Мы продолжали скользить туда-сюда по озеру и встретили немало молодых
лебедей, которые явно не желали поддаваться панике. Изящно изогнув шею и
аккуратно сложив крылья, так что они сливались со всем оперением, будто
выложенным из раковин, они плавали степенно, невозмутимо, как приличествует
лебедям. Однако, по мере того как лодка начинала их настигать, они теряли
самообладание, постепенно расправляли крылья и вытягивали шею вперед,
выпрямляя ее. А лодка все ближе, ближе, и вот уже лебеди с недовольным
гуканием вспенивают воду ударами сильных крыльев и взлетают в каскадах
брызг, волоча за собой ярко-красные ноги.

Наконец все, что требовалось, было отснято, и мы пошли к берегу. Как
только лодка причалила, черная круговерть начала опускаться на озеро, и по
темной глади побежали широкие клинья. Вполне довольные отснятыми кадрами, мы
сложили аппаратуру, усидели еще один здоровенный чайник, закусили гренками и
приступили к следующему этапу нашего путешествия.

Нашей целью был город Роторуа, несомненно, один из самых необычных
городов в мире, необычных -- и ненадежных, ведь он построен в "питомнике
вулканов", иначе это место не назовешь.

Когда въезжаешь в Роторуа, так и кажется, что перед тобой Голливуд,
декорации для какого-нибудь ковбойского фильма. (Впрочем, то же можно
сказать о многих новозеландских городах.) Кажется, если заглянуть за фасад
деревянных домов на главной улице, там будет пусто. Но еще больше при въезде
в Роторуа поражает запах. В первый миг вы готовы приписать его миллиону
протухших яиц, но после второго или третьего вдоха узнаете чудесный аромат
сероводорода. Его в воздухе столько, что хоть топор вешай. Есть и другие, я
бы сказал, зловещие признаки, свидетельствующие о том, что этот город
непохож на прочие города. Тут и там вдоль тротуаров, а то и посреди мостовой
в дорожном покрытии видны трещины, из которых лихо бьет струя белого пара,
как будто захоронили небольшую паровую машину, а она возьми да оживи. Это
придает уличным сценам особую, жуткую прелесть, но иногда оборачивается
неприятностями. Незадолго до нашего приезда, рассказал Брайен, один местный
житель, работая в своем подвале, ударом кирки открыл выход струе пара, и она
убила его. Одержимый рвением, он, можно сказать, проколол аорту какого-то
вулкана и поплатился жизнью. Эта история произвела на Джима такое
впечатление, что он настоятельно потребовал, чтобы мы отказались от
задуманной ночевки в Роторуа и тотчас отправились дальше, однако его
предложение не нашло поддержки.

-- Вы просто сумасшедшие,-- убежденно произнес он.-- Попомните мои
слова, утром в наших постелях будет лежать вареное мясо. А запах... Как
прикажете есть в таком воздухе? Никакого вкуса не разберешь.

Что верно, то верно: все, что мы ни ели в Роторуа, отдавало тухлыми
яйцами. Я попытался утешить своих товарищей тем, что пища в рядовом
новозеландском отеле только выигрывает от запаха сероводорода...

Как только мы решили вопрос с жильем, Брайен повел нас смотреть, как он
выразился, "горячие источники". Честно признаюсь, я вовсе не жаждал их
увидеть, так как с этим названием у меня были связаны страшные воспоминания
о месте, где старики и калеки обоего пола на инвалидных колясках
передвигались от источника к источнику, кашляя, харкая и глотая самую
отвратительную (во всяком случае, если судить по запаху) воду, какая только
бьет из недр земли. Всякому, кто полагает, что знахарство уже в прошлом,
было бы крайне полезно взглянуть на такой, с позволения сказать, курорт.
Однако я вскоре убедился, что Брайен понимает под горячими источниками нечто
совсем иное, и я ничуть не жалею, что совершил эту экскурсию, потому что
зрелище было поистине удивительным.

Доехав до окраины Роторуа, мы вышли из лендровера и спустились пешком в
небольшую долину. Запах тухлых яиц сразу же неимоверно усилился, и воздух
стал более теплым и влажным. Поворот -- и нам почудилось, будто мы вдруг
перенеслись на миллионы лет назад, в эпоху, когда Земля была еще совсем
молодой, неостывшей и неоформившейся. Выходы коренной породы причудливо
смяты, скручены, испещрены отверстиями и трещинами, из которых периодически,
подчиняясь какому-то загадочному биению в недрах земли, словно кровь из
перерезанной артерии, вырывались струи пара -- местами короткие, а местами и
повыше, достигая двух -- двух с половиной метров. Пар курился даже над
самыми маленькими щелями, поэтому воздух буквально был пропитан влагой и все
было видно как бы сквозь колышащуюся вуаль. Самые мощные гейзеры выбрасывали
столбы пара высотой до четырех-пяти метров. Извержение длилось минут десять,
потом почему-то прекращалось, а через некоторое время возобновлялось,
сопровождаемое своеобразным гулом и свистом. И если вы, забывшись, станете
над таким "жерлом", это может стоить вам жизни -- ведь даже брызги, что
разлетаются в стороны от кипящего столба, погорячее воды в вашей ванной...

Через скользкий, коварный участок мы осторожно прошли к небольшому
говорливому потоку, который бежал по каменистому ложу, кутаясь в рваное
одеяло из пара. Температура воды в нем была вполне сносная, каких-нибудь
тридцать градусов с хвостиком. Форсировав поток, мы пошли дальше и очутились
у грязевых озер. Они оказались настолько любопытными, что я около получаса
буквально не мог от них оторваться.

Озера были разной величины, одни довольно большие, другие с маленький
круглый стол. Цвет их тоже разный: где густо-коричневый, где посветлее,
вроде кофе с молоком. Цветом и консистенцией грязь напоминала кипящий
молочный шоколад. Казалось, она и впрямь кипит, на самом же деле ее
заставляли бурлить струйки пара, пробивающиеся сквозь горячую вязкую массу.
Посмотришь -- озеро ровное, гладкое, такое соблазнительное на вид, что хоть
зачерпывай ложкой и ешь. Но тут на зеркальной поверхности вздувался пузырь
-- сперва маленький, с яйцо дрозда, он становился все выше и шире, достигая
размеров целлулоидного мячика, а то и апельсина (если грязь была достаточно
вязкая). В конце концов пузырь лопался с громким булькающим звуком, и
возникал крохотный "лунный" кратер. Постепенно кратер заполнялся, и опять
озеро гладкое, пока не накопится пар -- тогда все начнется сначала.

В некоторых озерках, где пар напирал сильнее, шесть-семь пузырей
выстраивались в круг и буквально "пели" вместе. Впрочем, "пение" это скорее
напоминало перезвон колоколов -- ведь пузыри были неодинаковые и лопались с
разным звуком. Через равные промежутки времени пар пробивался сквозь грязь и
пузатые пузыри исполняли свою мелодию: глоп.. плип... глуг... плип...
сплоп... плип... глуг.. плиш... сплоп... плип... Упоительная музыка; я
наклонялся то над одним, то над другим озерком, плененный этими
своеобразными оркестрами. Мне удалось найти семнадцать особенно одаренных
пузырьков, исполнявших нечто настолько сложное и гармоничное, что, пожалуй,
кроме Баха, этого никто не мог сочинить. И я уже прикидывал, как бы
заключить с ними контракт и переманить их в Англию, где они свободно могли
бы выступать в Лондонском концертном зале (скажем, под управлением сэра
Малькольма Сарджента), но тут меня грубо вернул с облаков на землю голос
Криса.

-- Пошли-ка, дружок,-- сказал наш режиссер, вынырнув из тумана с видом
убитого горем Данте.-- Хватит лепить пирожки из грязи. Я там нашел штук
шесть гейзеров, все они выстроились в ряд и извергаются, как черти. Мне
нужно, чтобы ты и Джеки прошлись перед ними.

-- Очаровательная идея! -- горестно произнес я, с трудом отрываясь от
поющих пузырьков и ныряя в туман следом за ним.

В самом деле, лихо пересвистываясь и аукаясь, стояли почти точно в ряд
шесть гейзеров высотой в четыре-пять метров.

-- Вот они,-- гордо сказал Крис.-- Теперь я хочу, чтобы вы с Джеки
прошли перед ними. Начнете вон у того камня и остановитесь примерно вон там.

-- А как насчет надбавки за риск? -- справилась Джеки.

Ее темные волосы были сплошь покрыты мельчайшими капельками воды, и
казалось, что она прежде времени поседела.

-- Надбавка будет лишь в том Случае, если сработает Большая
Берта,--ухмыльнулся Крис.

-- Это еще что за Большая Берта? -- спросил я.

Крис показал на большое отверстие в скале рядом с тем местом, где мы
должны были пройти.

-- Большая Берта находится вон в той дыре,-- объяснил он.--
По-видимому, это самый мощный из здешних гейзеров, но он извергается
нерегулярно, раз в десять -- пятнадцать лет. Зато уж как разойдется,
говорят, струя бьет метров на пятнадцать. Вот, должно быть, зрелище!

Я уловил в голосе Криса невысказанную мечту и строго посмотрел на него.

-- Ну так вот, заруби себе на носу,-- сказал я.-- Я не намерен ни при
каких обстоятельствах якшаться с пятнадцатиметровым гейзером!

Заняв позицию, которую нам указал Крис, мы с Джеки подождали, пока
приготовят съемочную и звукозаписывающую аппаратуру, затем по знаку
режиссера двинулись вперед. Маленькие гейзеры неистово фыркали, создавая
весьма впечатляющий фон.

Нам оставалось пройти примерно половину, как вдруг у нас под ногами