как никогда, и Самого не могло не пронять, если он не в полном маразме.
Коромыслову хотелось, чтобы нынешний царь узнал на сцене себя.
прошептал:
заранее дал указание добавить пленку с хорошими аплодисментами, чтобы
температурку в зале поднять. Но ты, Петрович, молодец. Спасибо, отец!
Погорячились мы с твоим уходом. Теперь я за тебя в огонь и в воду. Даже
против министра пойду. Проси, что хочешь, хоть полную ставку!..
старым рубакой, голос которого метался между слабостью и силой, меж
ненавистью и лаской. Коромыслов был уверен, что и зал, как всегда, поддался
его гипнозу.
расслабиться на диване, чтобы отдышаться, как вбежал Яфаров.
беспорядке. -- Ведь в середине еще акта я глядел, все было в ажуре. То есть
выражения, конечно, не угадал, темно, занавешена ложа. А сейчас нету в ней
никого, пустота!
Может, че-пе какое... Ну, войну кто объявил...
на пенсии. А если не понравилось?
почки... Он ведь постарше меня. Да просто спать захотел!
слушая встречных доводов. -- С кем посоветоваться? У кого узнать, почему не
досидел? Министру культуры доброхоты утром уже донесут. Ведь аплодировал
сперва... Плакали наши гастроли в ФРГ.
мы непривыкшие? Россия, братец, видывала разных царей. Кто их знает, что у
них на уме, какая вожжа под хвост попала... Плевать!
ним когда-то в санатории ЦК водочку кушал? Представь дело посолиднее,
побренчи заслугами театра, объясни: так, мол, и так, как следует трактовать?
Пусть спросит у папаши. Важно, мол, театру для творческого
совершенствования. Да не крути носом! Не мне надо -- народу. Вон Охлопков,
когда его назначили замминистра культуры, сказал: "Мне легко, я на сцене
царей играл". И тебе должно быть легко позвонить. Не откладывай. Попытай
счастья, голуба!
наверху, раз трясется и даже позвонить боится.
тяжелым напряжением сил, и его уверенность в себе колебаться не имела права.
Сам ушел, не дождавшись того места, где плакал. Значит, не в нем,
Коромыслове, дело, и он не может быть виноват. А в чем же эта неприятность,
постигшая театр? Яфаров прав: попытка -- не пытка. Чепуха так чепуха, а если
серьезно, узнать, что же именно. Сразу после спектакля и позвонить.
сцену внезапно свалившуюся ответственность и даже торжество: доказать
Яфарову и его людям, что он, Коромыслов, спаситель театра, который они
губят, использовать внезапно представившийся шанс. Давно он не волновался
перед выходом на сцену. Это была работа. Но тут, ожесточившись на самого
себя, он пребывал в напряжении, которое никак не мог подавить привычными
усилиями тренированной актерской воли. Вялость разлилась по телу и не
проходила.
беспокойтесь.
грудь.
Давайте я пока вам это место через край пришью, чтобы держалось, а после уж
переделаю.
парами, подсвечивая своды царских хором. Анфиса склонила голову ему на грудь
и зубами перекусила нитку.
перекрестила.
Страх просунул костлявые пальцы под ребра и больно сдавил сердце.
двадцать лет не меняли.
Его одежды, хотя и на марле, и мех не соболий -- синтетика, мешали дышать.
сразу загудел мотор.
Боль исчезла, а может, он забыл про нее. И вдруг снова сжало. Царь Федор
обтер пот с лица, как того требовала роль, и погрузился в государственные
бумаги. Ирина положила ему на плечо руку: "Ты отдохнул бы, Федор..."
устанавливалась тишина, хотя он еще не бросил ни реплики. А произнося
монологи, он умел полностью владеть залом. Мог смять его в комок или
расшевелить одним жестом, одной интонацией. Но тут тишина в зале стояла
особая. Никто не кашлянул, не задел о подлокотник биноклем, будто боль
коромысловского сердца передалась всем, и все боялись дыхнуть, чтобы у него
не кольнуло под лопаткой.
стало легче говорить. Но уже надо было встать, потому что вошел Клешнин "от
хворого от твоего слуги, от Годунова".
Все свершалось само собой. Режиссерские находки автоматизировались в нем,
исходили от самого его существа, и все бы катилось дальше, если б не эта
жгущая боль.
ему легче было глотать его. Стало совсем худо, и он вспомнил о
нитроглицерине. Нюша аккуратно клала ему трубочку во внутренний карман, на
всякий случай специально пришитый к его нижней рубашке, и напоминала: если
что, вынуть таблетку и пососать. Чтобы достать нитроглицерин, нужно
расстегнуть тяжелое платье. Он ощупал пуговицы, а той, которую надо
отстегнуть, не нашел. Одну полу к другой Анфиса пришила суровой ниткой.
Федор Петрович попробовал оторвать пришитое, но не хватило сил. Черт дернул
сказать Анфисе про пуговицу.
комплекции и здоровья.
бицепс.
сильно.
устроили в театре профилактический осмотр всех поголовно. Не хотелось
казаться упрямым стариком перед молодыми, и дал он себя щупать. Врачиха из
спецполиклиники, помяв ему живот, чуть-чуть послушала сердце, похлопала по
плечу и отошла пошептаться к коллеге. Коромыслов самодовольно усмехнулся. Но
они вернулись вдвоем, слушали обе и морщились. Потом вторая врачиха взяла
листок бумажки, написала номер своего кабинета и велела явиться назавтра к
ней в поликлинику.
анализы крови, мочи и еще чего-то скоро выросли в толстенную историю
болезни, которую он назвал таинственной комедией, сочиненной про его жизнь
врачами. Текст врачи, как известно, в руки пациентам не дают, а играть эту
комедию приходится.
который годился Федору Петровичу в сыновья, встал и поучительно положил ему
руку на плечо.
плохо и вам без театра...
рассказал Бродеру историю, которую ему поведал актер Абдулов. Тот лежал в
одиночестве с приступом грудной жабы. Еле-еле дополз до телефона и звонит
врачу. Врач отвечает, что болен. "Лучше приходите, -- говорит ему Осип, -- а
то будете отвечать". Врач пришел и упал. Абдулов притащил его на постель и,
слушая его указания, стал давать лекарства. Привел он врача в чувство, с
сердцем у того полегчало, и врач ушел домой. Через несколько дней, когда
Абдулов, отлежавшись, выздоровел, он опять позвонил врачу справиться о
здоровье. Ему ответили: "Доктор умер..."
Херберт Фрэнк
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Перумов Ник
Суворов Виктор
Василенко Иван