Виталий Коржиков.

Солнышкин плывет а Антарктиду.

КАЮТА ДЛЯ РОБИНЗОНА

Пароход "Даёшь!" торопился на юг, к жарким тропическим водам. Перед ним
вежливо раскланивались медузы, и молодые акулки, сворачивая налево и
направо, почтительно уступали ему дорогу.

Над мачтами качалось солнце, ныряло в каюты, и настроение у матроса
Солнышкина было самое солнечное. Он усердно мылил стены каюты, в которой
совсем недавно обитал драгоценный попугай бравого капитана, и вокруг
разлетались радужные мыльные пузыри.

Теперь попугай шатался со своим хозяином по Океанску, а Солнышкин смывал
их следы и слушал доносившуюся с палубы песенку, которую сочинил матрос
Федькин:

Шутки и песенки - их багаж;

Полночь, но не до сна им:

Что это, братцы, за экипаж?

Плавали, братцы, знаем!

По Антарктиде грохочет лёд,

Но и во льду - весна им!

Что это, братцы, за пароход?

Плавали, братцы, знаем!

Солнышкин окатывал переборки водой, и по ним золотистыми медузами
расплывались солнечные пятна. Он представлял, как внесёт в каюту Таин
чемодан и поставит на прежнее место, как она всплеснёт руками, а Марина
скажет: "Молодец, Солнышкин!"

Солнышкин засмеялся, и его руки забегали ещё быстрей.

Наконец он вытер пол, отжал тряпку, выставил на палубу ведро и постучал к
Марине в каюту.

- Да-да, входи, Солнышкин! - сказала Марина, и Солнышкин улыбнулся: она
узнала его стук!

Он распахнул дверь.

- Разрешите ваш чемоданчик! - попросил он, протягивая руки к Тае.

- Зачем? - удивилась Тая.

- Можете перебираться в свою каюту! Тая всплеснула руками, Марина хотела
что-то сказать. Но Солнышкин уже подхватил чемодан и, высоко подняв голову,
шагал к Таиной каюте.

В коридоре торжественно посвистывал встречный ветерок.

Через несколько шагов Солнышкин вскинул голову ещё выше: с
противоположного конца коридора к нему приближался его друг, старый
инспектор Океанского пароходства Мирон Иваныч, по прозвищу Робинзон.

- Здравствуйте, Солнышкин!

- Здравствуйте, Мирон Иваныч! - радостно кивнул Солнышкин. Но вслед за
этим на его лице появилось лёгкое недоумение и на носу проступили крупные
веснушки.

В руке у Робинзона тоже был чемоданчик. Под мышкой торчала свёрнутая
медвежья шкура, из которой внимательно поглядывал глазок подзорной трубы. И
остановился Робинзон у той же самой каюты.

- Кажется, эта каюта свободна? - спросил Робинзон.

Солнышкин мигнул, не зная, что сказать. Он готовил каюту для Таи. Но не
мог же он выпроводить и своего старого друга! Солнышкин покачал чемоданчиком
и смущённо оглянулся.

Марина и Тая остановились.

Робинзон тоже качнул чемоданчиком и усмехнулся:

- Вот так дела! Кажется, я забрёл не на своё место!

Солнышкин готов был провалиться сквозь палубу. Он думал, что бы
предпринять. Но сзади раздался голос Марины:

- Что вы, Мирон Иваныч! На своё! Солнышкин исподлобья посмотрел на неё.

- Но кажется, вы тоже направляетесь в эту каюту? - учтиво поклонился
Робинзон, поглядывая на чемоданчик в руке Солнышкина.

- Конечно! - сказала Марина.

- Конечно! - подтвердила Тая.- Мы пришли посмотреть, как Солнышкин
приготовил для вас каюту!

- Неужели для меня? - лукаво спросил Робинзон.- Но зачем же тогда ваш
чемодан?

- А увидите,- сказала Тая.

- Ну что ж, тогда прошу,- пригласил Робинзон.- Прошу! - И распахнул
дверь.

По переборкам струились солнечные блики. За иллюминатором перекатывались
зелёные волны, а с лёгким сквознячком в каюту влетал громкий крик чаек.

- Спасибо, Солнышкин! - сказал Робинзон и приподнял фуражку.

- Молодец, Солнышкин! - сказала Марина. А Тая вынула из своего
чемоданчика белую скатёрку.

- Вот видите,- сказала она и одним взмахом накрыла ею стол.

Солнышкину показалось, что всё вокруг наполнилось солнцем. Он готов был
мыть и драить все каюты, все корабли, все флотилии на земле.

И сверху раздался крик боцмана:

- Солнышкин, ко мне!

ЦИРКОВЫЕ ШТУЧКИ БОЦМАНА БУРУНА

"Даёшь!" был чист, сиял, как ложки перед обедом. Но боцману Буруну не
терпелось начать покраску. На кормовой стреле с кистью в руке сидел матрос
Петькин. А на носовой стреле раскачивался матрос Федькин. Оттуда и
доносились его песенки.

Сам Бурун на коленках ползал по коридору с лупой в руке и приглядывался к
палубе, высматривая царапины. У машинного отделения он чуть не прилип к
палубе носом. Прямо перед ним краснело пятно с целый пятак, а рядом ржавело
несколько закорючек вроде запятых. Красить, немедленно красить!

Бурун крикнул!

- Солнышкин! - и поднял вверх глаза. Солнышкин стоял перед ним. Он ждал
любого, самого отчаянного приказа. И Бурун приказал:

- Спать!

Этого Солнышкин не ожидал.

- Ты что, боцман? - удивился Солнышкин. Раньше он не замечал за Буруном
любви к шуткам.

- Спать! - сказал Бурун и вскинул брови.- Сейчас спать, а ночью красить.
Чтоб не топтали. Раскатаем под зелень.- И боцман улыбнулся: - Как в цирке!

Старый Бурун скучал по своим медведикам, которых оставил в Океанске. Ему
всюду мерещился цирк, и, если бы мог, он превратил бы в цирковую арену весь
пароход.

Боцман приготовил ведро краски и пошёл в каюту, засыпая уже на ходу...

Солнышкин тоже прилёг. Приказ! Но ему не спалось. Запахи краски кружили
голову. Он видел, как из его рук выплывают разноцветные корабли и, поводя
боками, идут к Антарктиде.

Наконец за иллюминатором потемнело. В небе покачнулась звезда, за ней
вторая, третья. И скоро тысячи звёзд приплясывали над огоньками парохода.

На палубе смолкли разговоры. Сделав обход, захлопнул дверь лазарета
доктор Челкашкин. Взялся за ключ рации Перчиков. И как только наверху
затихла последняя песня Федькина, Солнышкин бросился в красилку.

Ведро было полнёхоньким. Солнышкин три раза отдыхал, оглядываясь по
сторонам. Но через несколько минут он уже макал кисть в ведро и размазывал
краску по палубе.

"Пусть старый поспит подольше, и всё будет как в цирке!" - думал
Солнышкин.

Палуба становилась ярко-зеленой.

- Как ковёр! - говорил Солнышкин и добавлял: - И как мокрая трава в
тайге.

Палуба зеленела, словно луг после дождя. Не хватало только пения лягушек.

Солнышкин водил из стороны в сторону языком и быстро пятился. Он
оглянулся только тогда, когда его пятки упёрлись во что-то твердое. Сзади
был трап! Солнышкин выплеснул на палубу остатки краски, растёр её и, выйдя
из коридора, довольный, присел на краешек трюма.

Выходила луна. Влажный ночной ветер дул ему в лицо, и Солнышкин,
усмехнувшись: "Всё как в цирке", опустил голову...

Он дремал наверху, боцман похрапывал в каюте.

Сквозь сон до боцмана донеслись нежные запахи краски. Бархатной, зелёной!
Рука боцмана сползла с одеяла и от лёгкой качки двигалась влево-вправо,
влево-вправо.

"Хорошо получается! - думал боцман.- Очень хорошо!"

Ему снилось, что это он сжимает кисть и красит коридор. Но рука ударилась
о край койки, и боцман вскочил: а ведь и в самом деле пора красить!

Бурун нащупал ногами деревянные колодки и шагнул в коридор.

Он хотел повернуться и идти направо, но его ноги не сдвинулись с места.
Он попробовал оторвать их от пола, они не поднимались. Колодки намертво
приросли к палубе.

Ошарашенный Бурун вылетел из колодок, ухватился за фонарную решётку и,
боясь опустить ноги, словно летучая мышь, повис под потолком. Пароходик
подбросило.

- Кажется, начинает покачивать,- заметил в рубке молодой штурман
Безветриков, по прозвищу Тютелька в тютельку, который любил необыкновенную
точность.- Полбалла есть!

- Да, вы правы: на балл меньше или на балл больше! - согласился штурман
Ветерков, по прозванию Милей больше, милей меньше.

- Магнитит! - рассуждал боцман, качаясь взад и вперёд.

В это время сбоку открылась дверь машинного отделения.

- Ты что это раскачиваешь судно? - удивился машинист Мишкин.

- Магнитит! - показал глазами на палубу Бурун.