Чтение 29–й страницы книги ~Тарантул~

- Вы не желаете отвечать?

Этот вопрос в разных вариантах Иван Васильевич задал несколько раз, но
ответа не получил. Арестованный даже не поднял голову.

- Военнопленным мы будем вас считать только после того, как вы честно
сообщите нам всю правду. А сейчас идите и подумайте, что вам выгодней:
молчать или говорить, - сказал Иван Васильевич поднимаясь. - Надеюсь, что
делать заявление по радио вы раздумали?.. Уведите арестованного.

24. ПЛАСТИНКИ

Уроки сделаны, обед готов, в квартире все прибрано. В ожидании
телефонного звонка и от нечего делать Лена взяла книгу и устроилась читать в
гостиной. И скоро действительно раздался звонок, но не в гостиной, а в
прихожей.

- Кто там?

- Алечка, это я, дядя Ваня. Откройте, пожалуйста. Папа не вернулся?

Лена открыла дверь, зажгла свет в прихожей и с недоумением посмотрела на
стоявших на площадке лестницы мужчин.

- Папа не вернулся? - снова спросил Иван Васильевич. - Вы одна?

Только сейчас Лена поняла значение вопроса.

- Одна, одна... дома никого нет. Иван Васильевич, а за ним и Бураков
вошли в прихожую и закрыли дверь.

- Во-первых, здравствуйте, Алечка. Как вы себя чувствуете?

- Хорошо.

- С братом не ссоритесь? - с улыбкой спросил Иван Васильевич.

- Нет, что вы...

- Товарищ Бураков, идите на кухню и дежурьте у окна. Если он вернется, у
нас вполне достаточно времени перейти к вам.

- Он сказал, что ночевать сегодня не будет, - сообщила Лена.

- А вдруг что-нибудь изменилось в его планах или забыл какую-нибудь
вещь... Бураков оставил свои костыли в прихожей, прошел в кухню и устроился
возле крайнего окна, откуда был виден весь двор, Лена с Иваном Васильевичем
направились в гостиную.

- Ну, рассказывайте, Алечка, что видели, что слышали. Какое впечатление
произвел на вас Григорий Петрович?

- А он хороший... - не задумываясь ответила Лена. - Добрый и веселый.
Дома бывает только по вечерам... ну и утром немного. Рассказывает всякие
смешные истории, когда мы чай пьем... Один раз помогал мне задачки решать.
Позавчера вечером Коля очень расстроился. Он ему портрет сына показал...

- Об этом я знаю. Расспрашивает он вас о чем-нибудь?

- Спрашивал про папу... Но я стараюсь поменьше говорить... как вы нас
учили, дядя Ваня. Бывают же такие молчаливые девочки. Правда? У нас в классе
есть одна... ужасно молчаливая.

- Да, да... Поменьше говорить, побольше слушать... Меня все время
тревожит мысль, как бы вы не проговорились, Алечка... Знаете, как это иногда
бывает? Заговорится человек, увлечется и забудет, кто он и зачем здесь...

- Нет... Я, конечно, никогда не забываю... Но все-таки я уже привыкла.
Как будто всегда так и жила.

- Вот, вот... А чем это у вас пахнет?

- Наверно, табаком. Он много курит, и дым у него какой-то особенный,
душистый.

- А за эти дни к нему никто не приходил?

- При мне нет. Может быть, утром, когда я в школе...

- Ну, а как у вас дела с ученьем?

- Хорошо. Я немного отстала, но теперь ничего, догнала, У нас очень
дружный коллектив, и мне помогают.

- Та-ак... Ну пойдемте посмотрим, что это за пластинки...

В комнате, где жил Григорий Петрович, табаком пахло еще сильнее. Круглая
жестяная коробка с дорогим трубочным "капитанским" табаком стояла на
тумбочке, а возле нее лежала сильно изогнутая трубка. Чемодан задвинут под
кровать. Иван Васильевич приподнял край одеяла, надавил на кнопки замков, но
они не двигались.

- Та-ак... На ключик закрывает...

Рюкзак, висевший на спинке стула, оказался пустым.

- В мешке у него продукты были, - пояснила Лена, - Они на кухне.

На кровати лежала раскрытая и перевернутая текстом вниз книга.

- "Цемент", - нагнувшись, прочитал Иван Васильевич.

На столике лежали патефонные пластинки. Обе пластинки были заграничного
происхождения с английским текстом на кружочке, наклеенном в центре.

- Надо проиграть. Где у вас патефон, Алечка?

- У меня в комнате.

- Он знает, что у вас есть патефон?

- Нет... А может быть, когда меня не было дома, он заходил и видел...

- При нем вы ни разу не заводили?

- Нет.

- Ну, хорошо. Тащите патефон на кухню, там и поиграем.

Бураков с любопытством наблюдал за начальником, когда тот вошел в кухню
и, устроившись возле окна, начал разглядывать на дневном свету пластинки.

- А может быть, это долгоиграющие? - сказал он вслух.

- Не думаю, товарищ подполковник. Если долгоиграющие, - значит, надо
специальный патефон. А где его взять?

- Не беспокойтесь. Если пластинка не простая, они позаботятся и о
специальном патефоне. Тут могут быть любые фокусы. Можно, например, сделать
запись и в обратном направлении. А? Как вы полагаете?

- Конечно, можно.

- То-то вот оно и есть. И в два ряда можно записать, - говорил Иван
Васильевич, внимательно разглядывая пластинку. - Нет, как будто все
нормально. И текст обычный. На одной стороне вальс-бостон, на другой
фокстрот...

Лена принесла патефон и тряпкой смахнула несуществующую пыль.

- Ну, послушаем, что это за музыка, - сказал Иван Васильевич.

Он завел пружину, положил пластинку, осторожно опустил иголку, и комната
наполнилась нежными, томными звуками вальса. Играл большой хороший джаз.

Слушали молча. Поставили фокстрот, поставили другую пластинку.

- Ну что? - спросил Иван Васильевич, когда кончилась запись и иголка,
скользнув в центре, зашипела.

- Музыка приятная... без формализма, - отозвался Бураков.

- Н-да... В чем же секрет? Может быть, в ритме что-нибудь зашифровано?

Он снова завел патефон и поставил первую пластинку. Точка, тире, тире!
Точка, тире, тире... И так до конца вальса.

"А что, если разгадка скрыта в нотах? - думал Иван Васильевич. - Но для
этого нужно записать музыку и изучить ноты глазами".

Снова и снова заводил он патефон, по очереди прослушивал обе пластинки,
но так и не мог ничего понять. И это было особенно обидно. Точно знать, что
пластинки не простые, что в них скрыто что-то важное, имеющее отношение к
обороне города, держать пластинку в руках, с напряженным вниманием слушать
легкомысленные мелодии - и чувствовать себя одураченным.

"А может быть, музыка не имеет никакого отношения к шифру? Может быть,
разгадка лежит на поверхности пластинок? Гладкие края или кружки в центре, а
на них что-нибудь написано, - думал Иван Васильевич. - Но зачем тогда тащить
через линию фронта такую тяжесть?"

Так или иначе, но Иван Васильевич понял, что здесь на скорую руку этот
вопрос не решить. Пластинку нужно исследовать лабораторным способом. Взять
пластинку с собой, заменив какой-нибудь другой, нельзя. Мальцев сразу
обнаружит пропажу. Оставалось ждать удобного случая.

- Ну что ж, товарищи, хорошенького помаленьку. Поиграли и хватит Вы,
Алечка. тащите патефон, а я пластинки на старое место...

- Вы уже запомнили, дядя Ваня?

- Что запомнил? Мотив? Да-а., Я его теперь до конца жизни буду помнить.

"А что, если в наивном вопросе девочки и заключена разгадка? - подумал
он. - Что, если этот мотив является каким-нибудь условным сигналом или
паролем?

- Я тоже запомнила.

- Это хорошо, но не вздумайте случайно запеть эти мотивы при вашем
госте... Вы любите напевать?

- Иногда люблю.

- Во время работы или задумавшись о чем-нибудь, люди машинально поют...
Если вы при нем запоете какой-нибудь из этих мотивов, то он узнает, что вы
брали пластинки.

- Ну так что?.. Они же лежали на столе.

- Нехорошо без спроса брать чужие вещи.

- Нет, я, конечно, петь при нем не буду, - пообещала девочка.

Положив пластинки на место и попрощавшись с Леной, мужчины ушли.

Предупреждение Ивана Васильевича долго не давало Лене покоя. А вдруг она
и в самом деле забудется и запоет? Как назло, мотивы вальса, попеременно с
фокстротом, все время вертелись в голове и рвались наружу. В конце концов
Лена решила, что, как только Григорий Петрович вернется, она попросит его
разрешения проиграть пластинки.

Миша пришел поздно. Лена разогрела для него тушенку с макаронами,
оставшуюся от обеда, налила чай и позвала в гостиную. Здесь, пока он ел,
рассказала о посещении Ивана Васильевича.

- Ты знаешь, они раза три заводили пластинки и все слушали... Стоят оба
хмурые, как и ты сейчас, и слушают... Мне даже смешно стало. Нет, верно!
Музыка веселая, а они ее, как доклад на общем собрании, слушают... Коля, а у
тебя какие-нибудь неприятности?

- Нет, ничего.

- А почему ты такой? Ты скажи...

- Да понимаешь, я за Ваську чего-то беспокоюсь. Сегодня немцы весь день
стреляли, и все по Выборгской стороне. А он там в госпитале лежит и
двигаться не может. Душа, понимаешь, болит. Надо будет завтра к нему