про войну. Не прошло и полминуты, как он хватил по книжке кулаком, и она
полетела через всю комнату.
меня, брось задаваться, я этого не потерплю! Следить за тобой буду,
франт этакий, и ежели только поймаю около этой самой школы, всю шкуру
спущу! Всыплю тебе - опомниться не успеешь! Хорош сынок, нечего сказать!
коровами, и спросил:
и ковер на полу, - а родной отец должен валяться на кожевенном заводе
вместе со свиньями! Хорош сынок, нечего сказать! Ну да я с тобой живо
разделаюсь, всю дурь повыбью! Ишь напустил на себя важность - разбога-
тел, говорят! А? Это каким же образом?
больше терпеть не намерен, так что ты мне не груби. Два дня я пробыл в
городе и только слышу что про твое богатство. И ниже по реке я тоже про
это слыхал. Потому и приехал. Ты мне эти деньги достань к завтрему - они
мне нужны.
ра, он вам то же скажет.
лится, а не то ему покажу! Ну-ка, сколько у тебя в кармане? Мне нужны
деньги.
надо в город, купить себе виски, а то у него целый день ни капли во рту
не было. Он уже вылез на крышу сарая, но тут опять просунул голову в ок-
но и принялся ругать меня за то, что я набрался всякой дури и знать не
хочу родного отца. После этого я уж думал было, что он совсем ушел, а он
опять просунул голову в окно и велел мне бросить школу, не то он меня
подстережет и вздует как следует.
и потребовал, чтобы тот отдал мои деньги, но ничего из этого не вышло;
тогда он пригрозил, что заставит отдать деньги по суду.
рали и кого-нибудь из них назначили в опекуны; только судья был новый,
он недавно приехал и еще не знал моего старика. Он сказал, что суду не
следует без особой надобности вмешиваться в семейные дела и разлучать
родителей с детьми, а еще ему не хотелось бы отнимать у отца единствен-
ного ребенка. Так что вдове с судьей Тэтчером пришлось отступиться.
обещал отодрать меня ремнем до полусмерти, если я не достану ему денег.
Я занял три доллара у судьи, а старик их отнял и напился пьян и в пьяном
виде шатался по всему городу, орал, безобразничал, ругался и колотил в
сковородку чуть ли не до полуночи; его поймали и посадили под замок, а
наутро повели в суд и опять засадили на неделю. Но он сказал, что очень
доволен: своему сыну он теперь хозяин и покажет ему, где раки зимуют.
сделать из него человека. Он привел старика к себе в дом, одел его с го-
ловы до ног во все чистое и приличное, посадил за стол вместе со своей
семьей и завтракать, и обедать, и ужинать, - можно сказать, принял его,
как родного. А после ужина он завел разговор насчет трезвости и прочего,
да так, что старика слеза прошибла и он сознался, что столько лет вел
себя дурак дураком, а теперь хочет начать новую жизнь, чтобы никому не
стыдно было вести с ним знакомство, и надеется, что судья ему в этом по-
может, не отнесется к нему с презрением. Судья сказал, что просто готов
обнять его за такие слова, и при этом прослезился; и жена его тоже зап-
лакала; а отец сказал, что никто до сих пор не понимал, какой он чело-
век; и судья ответил, что он этому верит. Старик сказал, что человек,
которому в жизни не повезло, нуждается в сочувствии; и судья ответил,
что это совершенно верно, и оба они опять прослезились. А перед тем как
идти спать, старик встал и сказал, протянув руку:
рука прежде была рукой грязной свиньи, но теперь другое дело: теперь это
рука честного человека, который начинает новую жизнь и лучше умрет, а уж
за старое не возьмется. Попомните мои слова, не забывайте, что я их ска-
зал! Теперь это чистая рука. Пожмите ее, не бойтесь!
А жена судьи так даже поцеловала ему руку. После этого отец дал зарок не
пить и вместо подписи крест поставил. Судья сказал, что это историчес-
кая, святая минута... что-то вроде этого. Старика отвели в самую лучшую
комнату, которую берегли для гостей. А ночью ему вдруг до смерти захоте-
лось выпить; он вылез на крышу, спустился вниз по столбику на крыльцо,
обменял новый сюртук на бутыль сорокаградусной, влез обратно и давай пи-
ровать; и на рассвете опять полез в окно, пьяный как стелька, скатился с
крыши, сломал себе левую руку в двух местах и чуть было не замерз нас-
мерть; кто-то его подобрал уже на рассвете. А когда пошли посмотреть,
что делается в комнате гостей, так пришлось мерить глубину лотом, прежде
чем пускаться вплавь.
исправить хорошей пулей из ружья, а другого способа он не видит.
лобу на судью Тэтчера, чтоб он отдал мои деньги, а потом принялся и за
меня, потому что я так и не бросил школу. Раза два он меня поймал и от-
лупил, только я все равно ходил в школу, а от него все время прятался
или убегал куданибудь. Раньше мне не больно-то нравилось учиться, а те-
перь я решил, что непременно буду ходить в школу, отцу назло. Суд все
откладывали; похоже было, что никогда и не начнут, так что я время от
времени занимал у судьи Тэтчера доллара два-три для старика, чтобы изба-
виться от порки. Всякий раз, получив деньги, он напивался пьян; и всякий
раз, напившись, шатался по городу и буянил; и всякий раз, как он набе-
зобразничает, его сажали в тюрьму. Он был очень доволен: такая жизнь бы-
ла ему как раз по душе.
нец та ему пригрозила, что, если он этой привычки не бросит, ему придет-
ся плохо. Ну и взбеленился же он! Обещал, что покажет, кто Геку Финну
хозяин.
три вверх по реке, а там переправился на ту сторону в таком месте, где
берег был лесистый и жилья совсем не было, кроме старой бревенчатой хи-
барки в самой чаще леса, так что и найти ее было невозможно, если не
знать, где она стоит.
ти. Жили мы в этой старой хибарке, и он всегда запирал на ночь дверь, а
ключ клал себе под голову. У него было ружье, - украл, наверно, где-ни-
будь, - и мы с ним ходили на охоту, удили рыбу; этим и кормились. Час-
тенько он запирал меня на замок и уезжал в лавку мили за три, к перево-
зу, там менял рыбу и дичь на виски, привозил бутылку домой, напивался,
пел песни, а потом колотил меня. Вдова все-таки разузнала, где я нахо-
жусь, и прислала мне на выручку человека, но отец прогнал его, пригрозив
ружьем. А в скором времени я и сам привык тут жить, и мне даже нравилось
- все, кроме ремня.
да лови рыбу; ни тебе книг, ни ученья. Так прошло месяца два, а то и
больше, и я весь оборвался, ходил грязный и уже не понимал, как это мне
нравилось жить у вдовы в доме, где надо было умываться и есть с тарелки,
и причесываться, и ложиться и вставать вовремя, и вечно корпеть над
книжкой, да еще старая мисс Уотсон, бывало, тебя пилит все время. Мне уж
больше не хотелось туда. Я бросил было ругаться, потому что вдова этого
не любила, а теперь опять начал, раз мой старик ничего против не имел.
Вообще говоря, нам в лесу жилось вовсе не плохо.
я не стерпел. Я был весь в рубцах. И дома ему больше не сиделось: уедет,
бывало, а меня запрет. Один раз он запер меня, а сам уехал и не возвра-
щался три дня. Такая была скучища! Я так и думал, что он потонул и мне
никогда отсюда не выбраться. Мне стало страшно, и я решил, что как-ни-
как, а надо будет удрать. Я много раз пробовал выбраться из дома, только
все не мог найти лазейки. Окно было такое, что и собаке не пролезть. По
трубе я тоже подняться не мог: она оказалась чересчур узка. Дверь была
сколочена из толстых и прочных дубовых досок. Отец, когда уезжал, ста-
рался никогда не оставлять в хижине ножа и вообще ничего острого; я,
должно быть, раз сорок обыскал все кругом и, можно сказать, почти все
время только этим и занимался, потому что больше делать все равно было
нечего. Однако на этот раз я все-таки нашел кое-что: старую, ржавую пилу
без ручки, засунутую между стропилами и кровельной дранкой. Я ее смазал
и принялся за работу. В дальнем углу хибарки, за столом, была прибита к
Посняков Андрей
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Акунин Борис
Контровский Владимир
Прозоров Александр