Чтение 5–й страницы книги ~Бажов Павел. Сказки~

П. Бажов.

------------------------------- [1] "У караулки на Думной горе" -
предисловие П. П. Бажова к первому изданию в 1939 году его сборника
уральских сказов "Малахитовая шкатулка".

МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА

У Настасьи, Степановой-то вдовы, шкатулка малахитова осталась. Со всяким
женским прибором. Кольца там, серьги и протча по женскому обряду. Сама
Хозяйка Медной горы одарила Степана этой шкатулкой, как он еще жениться
собирался.

Настасья в сиротстве росла, не привыкла к экому-то богатству, да и не
шибко любительница была моду выводить. С первых годов, как жили со Степаном,
надевывала, конечно, из этой шкатулки. Только не к душе ей пришлось. Наденет
кольцо... Ровно как раз впору, не жмет, не скатывается, а пойдет в церкву
или в гости куда - замается. Как закованный палец-то, в конце нали*
посинеет. Серьги навесит - хуже того. Уши так оттянет, что мочки распухнут.
А на руку взять - не тяжелее тех, какие Настасья всегда носила. Буски в
шесть ли семь рядов только раз и примерила. Как лед кругом шеи-то, и не
согреваются нисколько. На люди те буски вовсе не показывала. Стыдно было.

- Ишь, скажут, какая царица в Полевой выискалась!

Степан тоже не понуждал жену носить из этой шкатулки. Раз даже как-то
сказал:

- Убери-ко куда от греха подальше.

Настасья и поставила шкатулку в самый нижний сундук, где холсты и протча
про запас держат.

Как Степан умер да камешки у него в мертвой руке оказались, Настасье и
причтелось* ту шкатулку чужим людям показать. А тот знающий, который про
Степановы камешки обсказал, и говорит Настасье потом, как народ схлынул:

- Ты гляди, не мотни эту шкатулку за пустяк. Больших тысяч она стоит.

Он, этот человек-от, ученой был, тоже из вольных. Ране-то в щегарях*
ходил, да его отстранили; ослабу-де народу дает. Ну, и винцом не брезговал.
Тоже добра кабацка затычка был, не тем будь помянут, покойна головушка. А
так во всем правильный. Прошенье написать, пробу смыть, знаки оглядеть - все
по совести делал, не как иные протчие, абы на полштофа сорвать. Кому-кому, а
ему всяк поднесет стаканушку праздничным делом. Так он на нашем заводе и до
смерти дожил. Около народа питался.

Настасья от мужа слыхала, что этот щегарь правильный и в делах смышленый,
даром что к винишку пристрастье поимел. Ну, и послушалась его.

- Ладно,- говорит,- поберегу на черный день.- И поставила шкатулку на
старо место.

Схоронили Степана, сорочины отправили честь честью. Настасья - баба в
соку, да и с достатком, стали к ней присватываться. А она, женщина умная,
говорит всем одно:

- Хоть золотой второй, а все робятам вотчим.

Ну, отстали по времени.

Степан хорошее обеспечение семье оставил. Дом справный*, лошадь, корова,
обзаведение полное. Настасья баба работящая, робятишки пословные*, не
охтимнеченьки* живут. Год живут, два живут, три живут. Ну, забеднели
все-таки. Где же одной женщине с малолетками хозяйство управить! Тоже ведь и
копейку добыть где-то надо. На соль хоть. Тут родня и давай Настасье в уши
напевать:

- Продай шкатулку-то! На что она тебе? Что впусте добру лежать! Все едино
и Танюшка, как вырастет, носить не будет. Вон там штучки какие! Только барам
да купцам впору покупать. С нашим-то ремьем* не наденешь эко место. А люди
деньги бы дали. Разоставок* тебе.

Однем словом, наговаривают. И покупатель, как ворон на кости, налетел. Из
купцов вс¬. Кто сто рублей дает, кто двести.

- Робят-де твоих жалеем, по вдовьему положению нисхождение делаем.

Ну, оболванить ладят бабу, да не на ту попали.

Настасья хорошо запомнила, что ей старый щегарь говорил, не продает за
такой пустяк. Тоже и жалко. Как-никак женихово подаренье, мужнина память. А
пуще того девчоночка у ней младшенькая слезами улилась, просит:

- Мамонька, не продавай! Мамонька, не продавай! Лучше я в люди пойду, а
тятину памятку побереги.

От Степана, вишь, осталось трое робятишек-то. Двое парнишечки. Робята как
робята, а эта, как говорится, ни в мать, ни в отца. Еще при Степановой
бытности, как вовсе маленькая была, на эту девчоночку люди дивовались. Не то
что девки-бабы, а и мужики Степану говорили:

- Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала*. В кого только
зародилась! Сама черненька да бассенька*, а глазки зелененьки. На наших
девчонок будто и вовсе не походит.

Степан пошутит, бывало:

- Это не диво, что черненька. Отец-то ведь с малых лет в земле
скыркался*. А что глазки зеленые - тоже дивить не приходится. Мало ли я
малахиту барину Турчанинову набил. Вот памятка мне и осталась.

Так эту девчоночку Памяткой и звал.- Ну-ка ты, Памятка моя! - И когда
случалось ей что покупать, так завсегда голубенького либо зеленого принесет.

Вот и росла та девчоночка на примете у людей. Ровно и всамделе гарусинка
из праздничного пояса выпала - далеко ее видно. И хоть она не шибко к чужим
людям ластилась, а всяк ей - Танюшка да Танюшка. Самые завидущие бабешки и
те любовались. Ну, как,- красота! Всякому мило. Одна мать повздыхивала:

- Красота-то - красота, да не наша. Ровно кто подменил мне девчонку

По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица
похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку
малахитову - пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка,- с малых
лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти
штучки. И вот диво - которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала
к чему, а эта все знает. Да еще говорит:

- Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на
пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит.

Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели,
шея не могла согреться. Вот и думает: "Неспроста это. Ой, неспроста!" -да
поскорее шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и
запросит:

- Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!

Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце - пожалеет, достанет
шкатулку, только накажет:

- Не изломай чего!

Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет
мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется
домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки
перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веничком подмахнуть, куричешкам
корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из
верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал.
Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки,
любуется, на себя примеряет.

Раз к ней и забрался хитник*. То ли он в ограде* спозаранку прихоронился,
то ли потом незаметно где пролез, только из суседей никто не видал, чтобы он