Чтение 258–й страницы книги ~Тысяча и одна ночь~

От них иду - белизна зари предает меня.

И слова другого:

Как много ночей со мной провел мой возлюбленный,

И нас покрывала ночь кудрей темнотой своих.

Когда же блеснул свет утра, он испугал меня,

И милому я сказала: "Лгут маги, поистине".

И слова другого:

Пришел он ко мне, закрывшись ночи рубашкою,

Шаги ускорял свои от страха, с опаскою,

И щеку я подостлал свою на пути его

Униженно, и подол тащил позади себя.

И месяца луч блеснул, почти опозорив нас,

Как будто обрезок он, от ногтя отрезанный.

И было, что было, из того, что не вспомню я,

Так думай же доброе, не спрашивай ни о чем.

И слова другого:

Лишь ночью встречает тех, с кем будет близка она,

Ведь солнце доносит все, а ночь - верный сводник,

И слова другого:

Нет, белых я не люблю, от жира раздувшихся,

Но черных зато люблю я, тонких и стройных,

Я муж, что сажусь верхом на стройно-худых коней

В день гонки; другие - на слонах выезжают.

И слова другого:

Посетил меня любимый

Ночью, обнялись мы оба

И заснули. И вдруг утро

Поднялся торопливо

Я прошу Аллаха: "Боже,

Мы хотим быть снова вместе!

Ночь пускай еще продлится,

Раз мой друг лежит со мною!"

И если бы я стала упоминать о том, как хвалят черноту, изложение,
право бы, затянулось, но то, что не велико и достаточно, лучше, чем то,
что обильно и недостаточно. А что до тебя, о белая, то твой цвет - цвет
проказы, и сближение с тобой - горесть, и рассказывают, что град и стужа
в геенне, чтобы мучить людей дурных. А в числе достоинств черноты то,
что из нее получают чернила, которыми пишут слова Аллаха. И если бы не
чернота мускуса и амбры, благовония не доставлялись бы царям, и о них бы
не поминали. Сколько у черноты достоинств, и как хороши слова поэта:

Не видишь ли ты, что мускус дорого ценится,

А извести белой ты на дирхем получишь куль?

Бельмо в глазу юноши зазорным считается,

Но, подлинно, черные глаза разят стрелами".

И ее господин сказал ей: "Садись, этого достаточно!" И невольница се-
ла, и затем он сделал знак упитанной, и та поднялась..."

И Шахразаду застигло утро, иона прекратила дозволенные речи.

Триста тридцать шестая ночь

Когда же настала триста тридцать шестая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что йеменец, господин невольниц, сделал знак
упитанной невольнице, и она поднялась и указала рукой на худощавую, и
обнажила свой живот, так что стали видны его складки и показалась округ-
лость ее пупка. А затем она надела тонкую рубашку, яз-под которой было
видно все ее тело, и сказала: "Слава Аллаху, который сотворил меня и
сделал мой образ красивым и наделил меня жиром и прекрасной полнотой и
уподобил меня ветвям и увеличил мою прелесть и блеск! Слава ему за то,
что он даровал мне, и за то, что почтил меня, когда помянул в своей ве-
ликой книге, - велик он! - и привел упитанного тельца [370]. И он сделал
меня подобной саду, где находятся сливы и гранаты. А жители городов же-
лают жирных птиц, чтобы есть их, и не любят они птиц тощих, и сыны Адама
хотят жирного мяса и едят его. Сколько в упитанности преимуществ, и как
хороши слова поэта:

Прощайся с возлюбленной - снимаются путники -

Но можешь ли ты, о муж, проститься с возлюбленной?

Расаживает она по дому соседнему,

Как жирная курочка - порока и скуки нет.

И я не видела, чтобы кто-нибудь остановился возле мясника и не потре-
бовал бы у него жирного мяса. Сказали мудрецы: "Наслаждение в трех ве-
щах: есть мясо, ездить верхом на мясе и вводить мясо в мясо". А ты, о
сухопарая, - твои ноги - точно ноги воробья или печная кочерга, ты крес-
товина распятого и мясо порченного, и нет в тебе ничего радующего ум,
как сказал о тебе поэт:

Аллах от всего меля спаси, что б заставило

Лежать рядом с женщиной, сухою, как лыко пальч.

Все члены ее - рога, бодают они меня

Во сне, и ослабнувшим всегда просыпаюсь я".

И ее господин сказал ей: "Садись, этого достаточно!" И она села.

И господин сделал знак худощавой, и та поднялась, подобная ветви ивы,
или трости бамбука, или стеблю базилика, и сказала: "Слава Аллаху, кото-
рый сотворил меня и создал прекрасной и сделал близость со мною пределом
стремлений и уподобил меня ветви, к которой склоняются сердца! Когда я
встаю, то встаю легко, а когда сажусь, то сажусь изящно; я легкомысленна
при шутке, и душе моей приятно веселье. И не видала я, чтобы кто-нибудь,
описывая возлюбленного, говорил: "Мой любимый величиной со слона". И не
говорят: "Он подобен горе, широкой и длинной". А говорят только: "У мое-
го любимого стройный стан, и он высок ростом". Немного пищи мне доста-
точно, и малость воды утоляет мою жажду. Мои игры легки и шутки прекрас-
ны, я живее воробья и легче скворца, близость со мной - мечта желающего
и услада ищущего, мой рост прекрасен и прелестна улыбка, я точно ветвь
ивы, или трость бамбука, или стебель базилика, и нет по прелести мне по-
добного, как сказал обо мне сказавший:

Я с ветвью тонкой твой стан сравнил

И образ твой своей долей сделал.

Как безумный я за тобой ходи и -

Так боялся я соглядатаев.

Из-за подобных мне безумствуют влюбленные и впадает в смущенье тоску-
ющий, и если мой любимый привлекает меня, я приближаюсь к нему, и если
он наклоняет меня, я наклоняюсь к нему, а не на него. А ты, о жирная те-
лом, - ты ешь, как слон, и не насыщает тебя ни многое, ни малое, и при
сближении не отдыхает с тобою друг, и не находит он с тобою пути к ве-
селью - величина твоего живота мешает тебя познать, и овладеть тобой не
дает толщина твоих бедер. Какая красота в твоей толщине и какая в твоей
грубости тонкость и мягкость? Подобает жирному мясу только убой, и нет в
нем ничего, что бы требовало похвал. Если с тобою кто-нибудь шутит, ты
сердишься, а если с тобою играют, - печалишься; заигрывая, ты сопишь, и
когда ходишь, высовываешь язык, а когда ешь, не можешь насытиться. Ты
тяжелее горы и безобразнее гибели и горя, нет у тебя движения и нет в
тебе благословения, и только и дела у тебя, что есть и спать. Ты точно
надутый бурдюк или уродливый слон, и когда ты идешь в дом уединения, ты
хочешь, чтобы кто-нибудь помыл тебя и выщипал на тебе волосы - а это
предел лени и образец безделья. И, коротко говоря, нет в тебе похвально-
го, и сказал о тебе поэт:

Грузна как бурдюк она с мочею раздувшийся,

И бедра ее, как склоны гор возвышаются.

Когда в землях западных кичливо идет она,

Летит на восток тот вздор, который несет она".

И ее господин сказал ей: "Садись, этого достаточно!" И она села, а он
сделал знак желтой невольнице, и та поднялась на ноги и восхвалила Алла-
ха великого и прославила его и произнесла молитву и привет избранному им
среди созданий, а затем она показала рукой на коричневую невольницу и
сказала..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тридцать седьмая ночь

Когда же настала триста тридцать седьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что желтая невольница поднялась на нога и восх-
валила Аллаха великого и прославила его, а затем она указала рукой на
коричневую невольницу и сказала ей:

"Я восхвалена в Коране, и описал мой цвет милосердный и дал ему преи-
мущество над всеми цветами, когда сказал - велик он! - в своей ясной
книге: "Желтая, чист ее цвет, и радует он взирающих..." [371] И цвет мой -
чудо, красота моя - предел, и прелесть моя - совершенство, ибо мой цвет
- цвет динара, цвет звезд и светил, и цвет яблока и образ мой - образ
прекрасных и имеет цвет шафрана, превозносящийся над всеми цветами, и
образ мой необычен, и цвет мой удивителен. Я мягка телом и дорога ценою,
и я объяла все виды красоты, и цвет мой дорог в этом мире, как чистое
золото. И сколько во мне преимуществ, и о подобной мне сказал поэт:

Ее желтизна блестит, как солнца прекрасный свет,

Динару она равна по виду красивому.

Не выразит нам шафран и части красот ее,

О нет, и весь вид ее возносится над луной.

А затем я начну порицать тебя, о коричневая цветом! Твой цвет-цвет
буйвола, и видом твоим брезгают души, и если есть твой цвет в какой-ни-
будь вещи, то ее порицают, а если он есть в кушанье, то оно отравлено.
Твой цвет - цвет мух, и он отвратителен, как собака. Среди прочих цветов