глазах ее была тревога, любопытство, легкая насмешка и сожаление. Мать
натянула на себя одеяло, села, Ваня все рассказал ей - о Наташке, о
холодных женщинах Летнего сада, и мать погоревала вместе с ним, прижала к
себе, сказала, что алгеброй Наташку не разгадать, здесь надобна геометрия и
стереометрия, и нужные книги она принесет, она все-таки - главная в
библиотеке. Так велико было желание немедленно проникнуть в тайну, что
книги с нижних полок были выворочены, сложены лесенкой, тут же разваленной
матерью; мальчишеская рука успела вытащить "Учебник патологической
физиологии" Н. Н. Аничкова, профессора Военно-медицинской академии, а мать
твердо пообещала: будет куплена стремянка, будет! Но еще до того, как отец
принес ее с рынка, приставленный к полкам стол позволял дотягиваться до
старинных фолиантов, на титульном листе одного из них писано было вязью "Из
книг вел. князя Сергея Михайловича", что весьма позабавило друга дома,
частого гостя, научного работника Никитина, который посоветовал матери
сжечь все-таки все списанные актом библиотечные книги. Появлялся он обычно
с букетиком цветов, вручал его матери, затем деловито, по-учительски входил
в комнату-класс, мрачным видом своим запрещая все разговоры, к уроку не
относящиеся; более того, присутствие ребенка, то есть Ивана, считал столь
же недопустимым и вредным, как нахождение первоклашки в компании курящих
второгодников. Ивана поэтому за стол не сажали, загоняли его на стремянку,
не догадываясь о том, что после Наташки у Ивана обострился слух. Девчонка
мелькала во дворе, щебеча глупости, долетавшие до стремянки, если форточка
была приоткрыта; громкие речи Иван не воспринимал, пропускал мимо себя,
зато еле слышный шепот улавливал, не осмысливая, не вникая в него, уже
зная, что слова, спрятавшиеся в нем, сами когда-нибудь заговорят, их
вытолкнут запах и цвет, связанные с некогда услышанным. Он жил то с
опозданием, то с опережением, слова настигали его с задержкою по времени,
только через год после убийства Кирова прозвучал в нем разговор за двумя
стенами. Никитин всерьез уверял отца и мать: все беды России - от мечтаний
о сытости, и тяга к набитому желудку приводит к мору, нищете, голоду, из
чего и составлена история государства, где население никогда себя не
прокормит, где количество еды не соответствует числу едоков и правители
вынуждены не массу пищи увеличивать, а умерщвлять голодающих. Революции,
войны, смены властителей, продолжал упорствовать Никитин, - это и есть
самые верные способы прокорма остающихся в живых, людей в России всегда
будут убивать всеми дозволенными и недозволенными способами либо
ограничивать рацион отправкою едоков в тюрьмы и лагеря, что всегда есть и
будет. Сейчас же, бушевал Никитин, большевики перестарались, из чисто
политических выгод изничтожили самую продуктивную часть сельского
населения, так называемых кулаков, к чему приложил руку и Пантелей, зерна
теперь станет еще меньше, морить голодом - это уже будет государственная
необходимость, в ближайшие месяцы или годы начнется массовое уничтожение
городского населения, ждите арестов, Ленинград опустеет, - это я вам
говорю, с цифрами-то соглашаться надо!
быть осторожными, никаких знакомств с теми, на кого может пасть подозрение,
ни единого повода к тому, что... Слушая злопыхателя, отталкивая от себя все
слова его, Ваня с высоты стремянки смотрел во двор, где Наташка развешивала
белье, поглядывал и на балкон, куда в незастегнутом халатике выходила
порою, тайком от мужа, покурить веселая женщина; мир был так разнообразен,
что ни одна книга не могла объяснить его, но так приятны все эти попытки
словом или формулой объять все сущее, и дикие, разуму неподвластные связи
соединяли мир и книги: Мопассан заставлял вдумываться в сущность бесконечно
малых величин, во все сужающуюся область между нулем и числами, к нему
стремящимися, зато невинные рассуждения Гёте о цветах радуги звали к
проходной "Красного выборжца", с толпой подруг появлялась недавняя
школьница Рая, притворно поражалась, пожимала плечами, однако же прощалась
с понятливыми товарками и вела Ивана к себе, целоваться до одури и боли в
деснах; иным, более тайным, занимались мать и Никитин в чьих-то домах, о
чем догадывался отец, но помалкивал, ведь и мать не замечала частых отлучек
отца, а обоим не понять, что научный работник Никитин противоречит себе:
сам же водит знакомство с подозрительными, с матерью хотя бы, ту погнали
уже из библиотеки, с ужасом обнаружили ее купеческое происхождение, и с
отцом ему не следовало бы знаться: у того еще один выговор за что-то. Себя
Никитин называл генетиком, работал в ВИРе, Всесоюзном институте
растениеводства, там он, наверное, получал цифры о количестве едоков и
пшеницы на один среднесоюзный рот, и прогнозы его стали оправдываться,
начались аресты (пятнадцатилетний Иван давно уже почитывал газеты и перед
сном слушал радио), однажды ночью увезли отца Наташки, он признался во
вредительстве, как это, оказывается, делали и все арестованные, что
угнетало, поражало родителей и что вызывало издевательский хохот Никитина,
уверявшего: все признаются и сознаются, все одной веревочкой повиты, "палач
пытает палача: ты людей - убивал?". Однажды он пришел без цветов,
потребовал немедленного отъезда родителей, Ленинград уже опасен, орал он,
был таким разъяренным, что не заметил Ивана, при нем произнес клятвенно:
"Леонид Григорьевич, вы знаете мое истинное отношение к супруге вашей, вы
можете себе представить, как буду я страдать без нее, и тем не менее
умоляю, готов в ноги броситься: уезжайте, пока живы и на свободе,
умоляю!.." По всей квартире пронеслось: "...яю ...яю ...яю!..", и мольба,
отраженная от стен, колыхалась и вибрировала, подстегивая родителей, уже
давно смирившихся с мыслью, что надо на время или навсегда покинуть
Ленинград, где почти все друзья и знакомые - враги народа, но так не
хочется уезжать, бросать такую квартиру! Никитин приходил почти ежедневно,
повергая родителей в ужас невероятными известиями; подходящая квартира
нашлась-таки, в Могилеве, работа отцу там обеспечена, мать возьмут в школу,
желающий бежать из Могилева готов обменяться квартирами. Началась
переписка, справки для обмена были получены, но чья-то властная рука мешала
переезду, отец уверял, что рука требует взятки, тогда-то мать и подала
идею: там же, в Могилеве, их родственник, многим обязанный Леониду, пусть
постарается, хозяин города все-таки, секретарь горкома партии! Отец сдался
на уговоры, написал в Могилев, домашнего адреса родственника не знал,
письмо отправил в партийный орган, уж там-то должны знать своих вождей,
ответа, однако, не получил, повторное послание тоже затерялось, та же
участь постигла и телеграмму, и вдруг этот родственник сам заявился в
Ленинград, и не один, со всем семейством. Однажды раздался требовательный
звонок, сидевший на стремянке Иван ухом, конечно, не повел, таинственное
число "пи" какой уже месяц будоражило его воображение, как и дразнившая
папироской женщина на балконе, совершенство форм обязывало, эллипс мыслился
то продолжением окружности, то предтечею; он уловил все-таки по голосам,
что родители всполошенно радостны приходу гостей, а те чем-то раздражены,
куда-то торопятся и хотят немедленно выяснить отношения. Голоса пошумели и
смолкли, хозяева и гости уединились, Иван перевернул страницу, глянул вниз
и увидел у подножия стремянки худенького мальчика, виновато глазеющего на
него; мальчику этому было столько же лет, сколько и ему, но казался он
меньше ростом, потому что Иван, оседлавший стремянку, видел его
уменьшенным, пришибленным, задравшим голову, низеньким, Иван возвышался над
белобрысым очкариком, что сразу и надолго определило, кто кому подчиняется,
и старшинство Ивана мальчишка признал немедленно, протянув ему красное
румяное яблоко и сказав, что завидует всем ленинградцам, ведь здесь так
много интересного, разного... Себя назвал Климом, сообщил, что он - из
Могилева, что Иван - его двоюродный брат, а может быть, и троюродный, он
точно не знает, яблоко же - настоящее, крымское, очень вкусное, в Могилеве
тоже есть румяные и сладкие яблоки, в Могилеве не так уж скучно, как это
может показаться. Затем поведано было о неудачливом детстве: до пяти лет
Клим не мог ходить без костылей, пока не отвалялся в грязях Евпатории, и
самые счастливые дни его - не после обретения ног, а тогда, когда он
ковылял по улицам и любовался домами и людьми, потому что все они - разные!
Да, они не похожи друг на друга - ни люди, ни дома, ни деревья, ни города,
крыши у домов бывают деревянными, железными, черепичными, соломенными,
крыши под разными наклонами к земле, к стенам, на крышах - и такое
случается - растут травы. А окна - на окнах занавески разных цветов из
разных тканей, на разной высоте, занавески закрывают от прохожих
внутренности комнат или, наоборот, дают им видеть комнаты и людей в них,
девчонку, которая натужно смотрит в учебник, жуя кончик косички, люди
вообще в своих жилищах ведут себя не так, как на улице, - он, Клим, это
давно заметил, еще тогда, когда, докостыляв до какого-либо дома,
рассматривал людей, да и люди-то - до того разные, что невозможно, кажется,
словом "люди" объять все разнообразие и разноцветие их, нет двух одинаковых
людей, человек от человека чем-нибудь да отличится, лица их - не похожие,
походки тоже, одежда разная, но, признаться, чем разнообразнее и
разноотличнее люди, тем острее желание видеть их одинаковыми, и однажды он,
Клим, пропустил мимо себя колонну красноармейцев и очень обрадовался: у
всех - одинаковые рубахи светло-зеленого цвета, штаны такие же, вместо
кепок и шапок - серо-зеленые шлемы, и у каждого красноармейца на плече -
как бы одно и то же ружье с сизым штыком. Так радостно было видеть
повторение человека в человеке, так приятно, и все же - не повторялись они,
на одинаковых рубахах - разные складки у ремней, штыки покачиваются,
ботинки разных размеров, и стоит вглядеться в лица - пропадает
одинаковость, губы, щеки, подбородки, глаза - у всех разные, и (Клим
доверительно коснулся стремянки) - и то поразительно, что, при всей
непохожести людей, они - люди, именно люди, их нельзя спутать с собаками, у
всех людей - две руки, две ноги, один нос, два глаза, средний рост их -
один метр шестьдесят восемь сантиметров, и то еще странно, что попадающиеся
на улице инвалиды, он сам в том числе, существа с одной ногой или рукой,
хромые, глухие, одноглазые, - все они подтверждают наличие у человека
обязательно двух ног, двух рук, двух ноздрей и так далее, и получали они
этот набор от родителей, разнясь в чем-то другом, вот братья той девочки,
что кусала кончик косы, на сестру свою совсем не похожи, но что-то во всей
семье - общее, только им присущее, причем люди стремятся, будучи родными,
как-то отдалиться друг от друга внешними или внутренними приметами, - вот
Грабб Джеф
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Суворов Виктор
Корнев Павел