"Genug!", но Мормосов почему-то решил, что Шакал - русский.
постриг и побрил его. Тут к делу приступил сам майор. Он пальцами мял его
лицо, как глину, будто хотел что-то вылепить из почти бескровных
человеческих мышц или переставить местами лоб и подбородок. Угомонился
наконец. "Raus!" - было сказано Шакалом, он же соблаговолил сам перевести:
"Проваливай!", подтверждая догадку о русском происхождении. И Мормосов
поплелся в барак, сильно возбужденный и решивший ни единым словом не
выдавать своей надежды на скорое избавление от лагеря.
одежду же всю бросили в огонь, взамен кинули чистое рванье, на ноги ничего
не дали. Босым предстал он перед хитроватым мужичком, который повез его на
телеге к себе. Дал добрый кусок хлеба и шматок сала, достал из-под соломы
армейские ботинки не одного года носки, но без дыр, сказав при этом, что на
постое в деревне - пугливые немцы, всех босых принимают за партизан и
расстреливают на месте. Ехали долго, на закате повстречался полосатый столб
и увиделась деревня, германский флаг над чьим-то домом. Солдаты не такие уж
пугливые (Петр Иванович смотрел и запоминал), ходят немцы без автоматов, до
леса - километра два, речушка мелькнула, гуднул паровоз, железнодорожная
станция невдалеке - и уже привыкаешь к шумам и запахам жизни, пока не
потревоженной выстрелами и окриками. Мужик буркнул: "Под немцами живем,
сторожат они нас... Я и староста, и председатель, и еще кто-то..." Говорил
вроде бы по-русски, со странными ударениями, но понять можно.
стол только что сваренную бульбу, отсыпала соли. Мормосовы никогда не были
жадными, и Петр Иванович лениво протянул задрожавшую руку к картошке.
Председателя след простыл, вернулся только под ночь, поманил Мормосова в
угол, под иконы. С комендатурой неладно, сказал, попал ты, Герасим
Пошибайло, под переучет, мужики здесь в разных списках, "свои" и "чужие", и
положено ему, Герасиму, быть среди "чужих", то есть тех, кого пришибло ко
дворам в эти два военных года, но тогда не иметь ему аусвайса; вот и
пришлось, с комендантом договорившись, вписать вытащенного из лагеря
портного и плотника как "своего", для чего надо забыть про Пошибайло. У
него, старосты, есть паспорт и даже профсоюзный билет зятя, неизвестно где
находящегося. Итак, Маршеня Семен Васильевич, тоже, заметь, портной. На
младшей дочери женился, в Минске, приехал было с ней жить сюда летом 38-го,
но передумал и укатил. За него и надо сойти.
которую ему всучивал староста, оказавшийся более хитрым, чем думалось ранее,
и уж точно с подсказки Шакала предлагавший подмену. Палец Мормосова,
спрашивая и уточняя, показал на печь, где спала девчонка. Староста все
продумал и все объяснил. Внучка - от старшей дочери, здесь ее не было в ту
неделю, когда наезжал зять, а того вообще никто уже и не помнит: сколько лет
прошло. А жена его, то есть младшая дочь, как уехала тогда с мужем, так
никаких вестей о себе не подавала. Так что для всех ты - Маршеня. И лицом на
него похож.
чувства. И появился уже интерес к швейной машинке "зингер", которую притащил
от коменданта староста.
6
затащить двух девиц, полевая жандармерия приказала их выкинуть. В пути Рикке
познакомился с капитаном Юргеном Клеммом, истинным воином, давшим Рудольфу
массу полезных советов. Прежде всего, наставлял Клемм, не спешить, от фронта
ведь все равно не отвертеться, так пусть за них повоюют пока штабные свиньи.
После недолгих колебаний Рикке рассказал ему о женитьбе, и Юрген Клемм
призадумался. Дал такой наказ: не мчаться в Гамбурге к жене, а разузнать
осторожно, кто она такая. Справку о расовой чистоте она к письму приложила?
Нет? Вот это и настораживает. Тут возможны самые непредвиденные повороты.
Бдительность и еще раз бдительность! Но если, продолжал Юрген Клемм, страхи
окажутся напрасными, он от всей души желает Рудольфу семейного счастья.
почем фунт лиха он знал и посмеивался, слыша, как в соседнем купе врут
напропалую якобы опытные вояки, похваляясь пистолетами ТТ, будто бы добытыми
в бою с отрядом большевиков-комиссаров. В двадцати километрах от города, где
Рудольфу предстояла пересадка, Клемм дал собрату по оружию еще один ценный
совет, - можно, оказывается, плевать на указанные в билете сроки отпуска,
если умело воспользоваться следующим обстоятельством: в неофициальном
порядке отпуск начинается не со дня убытия из части, а с момента пересечения
границы генерал-губернаторства, потому что поезда в Остлянде ходят не как в
Силезии или Баварии, где о бандитах не слыхивали.
презент для Германии!
коменданта: все обязаны отметиться в комендатуре. Пошли туда, благо
неподалеку. Башенные часы показывали 11.34, на час опережая берлинское
время, по которому жил город. Все нужное было уже сказано, а о делах на
фронте говорить не хотелось. Сражение на Курской дуге, о блистательном
исходе которого не так давно трубили газеты и вещало радио, бесславно
завершено. А вчера русские отбили Харьков. Полный разгром, что не могло не
сказаться на тыле. Встреченные патрули не остановили их ни разу, вяло
пропуская мимо и пяля глаза на женщин. Еще один неприятный сюрприз поджидал
Клемма и Рикке у комендатуры: ремонт. Меловая стрелка показывала путь к
дежурному, куда-то за угол. Клемм тепло простился с попутчиком и пошел на
призывный жест в распахнутом окне первого этажа, влез в комнатушку, где его
радушно встретил лейтенант Пульманн, заносчивый дурак, картежник и бабник,
известный всему гарнизону, Клемму тоже - по апрельской командировке.
Лейтенанта после ранения признали ограниченно годным к строевой службе,
охранял он комендатуру ограниченно годными солдатами и - об этом открыто
говорили - был к тому же ограниченно умным, совершая глупость за глупостью.
встречные вопросы. На нем висел долг - сто восемьдесят марок, не военных, а
имперских, - сумма для командира взвода обременительная, и, поняв смущение
Пульманна, Клемм покровительственно похлопал его по плечу: да ладно уж,
как-нибудь рассчитаемся... Приободренный лейтенант пустился в обычный треп о
бабах, которых по прошлому приезду знал Клемм, забыв о том, чем занимался
ранее. На столе его - исписанные и скомканные листы бумаги.
Вызвался недавно добровольцем на акцию против бандитов у деревни Костеровичи
и...
собственноручно, что было Пульманну не под силу: он, вероятно, даже
сочинения о Вожде слизывал в гимназии у менее глупых.
бумаги. - "Многоуважаемый господин Майснер! С глубочайшим прискорбием
извещаю, что Ваш сын погиб в смертельном бою с ордами фанатичных большевиков
у деревни Костеровичи 20 августа 1943 года, где и похоронен с воинскими
почестями. Славный друг и прекрасный солдат умер на руках своих боевых
друзей с именем Вождя на устах. Да здравствует Гитлер!"
уходить, но Пульманн запротестовал:
сам схожу и отмечу!
без очереди пропусти. И поставь ему убытие завтрашним днем, продли ему,
дружище, отпуск на сутки.
"Бергманн Приват". Клемм же с портфельчиком перемахнул через подоконник,
кликнул извозчика и проехался по городу, который за четыре - с прошлого
приезда - месяца разительно изменился. Самогон продавали в каждом ларьке,
открылись новые кинотеатры - "Юнона" и "Палас", повсюду объявления о найме и
сдаче квартир, вывески торговых и строительных фирм, о своем пребывании в
городе извещали на афишных тумбах уполномоченные Круппа и Симменса. У входа
в кегельбан - толпа. Театр анонсировал скорые гастроли лейпцигской труппы.
Берестяны, и Клемма, видимо, чем-то привлекли заречные улицы. Лошадь лениво
кружила по ним, капитан будто искал что-то... Приказал возвращаться в центр,
но так и не вышел из коляски, когда та остановилась у офицерской гостиницы.
Сидел курил, думал, прикидывал все варианты. Где-то надо было ночевать,
сытно кушать и спать, не слыша за стеной докучливых и шумных соседей, каких
полно в этой офицерской гостинице.
управление тыловых имуществ.
главного управления имперскими кредитными кассами. Дружеское рукопожатие
старых знакомых - и приступили к делу. О том, что Тысячелетняя Великая
Германская Империя не удалась - ни словечка, говорилось о тяжком испытании,
то есть о спасении того, что можно еще спасти, а точнее, как всю имеемую
наличность превратить либо в золото и доллары, либо перекачать в имперские
марки. Эмиссия ценных бумаг на территории Остлянда, Украины и
генерал-губернаторства активами германского банка не обеспечена, резко упали
в цене и военные марки, и украинские карбованцы, и тем более имперские
кредитные кассовые билеты, производить расчеты в них - добровольно сходить с
ума. Черный рынок - выше всех стратегий Ставки и предначертаний Вождя.
Полтора месяца назад, за сутки до начала сражения на Курской дуге, красные
Березин Федор
Суворов Виктор
Журавлев Владимир
Лукин Евгений
Прозоров Александр
Бажанов Олег