медленно. Четыре удлиненных сфероида справа -- это, наверное,
фильтры, в центре -- пульт управления с горящими красными
лампочками, насосы же, питающие водой котлы, в подвале. Андрей
спустился туда и поднялся; почти отвесный трап вел на площадки
для осмотра котлов марки ДКВ -- ах, какая досада, надо было бы
поступать на теплотехнический факультет, теперь бы знания ой
как пригодились; очень кстати болталась на веревочке какая-то
инструкция, правила открытия лаза, по кое-каким данным можно
определить объем котла, диаметр и количество трубок; котел
поменьше -- водогрейный, Андрей нащупал свинцовую заглушку с
биркой, последняя проверка в мае аж 1954 года, а должна быть
ежегодно, и уверенность возникла, ни на каких бирках не
основанная, только на чутье, что свинец может и не расплавиться
при перегреве котла. Он лег на железные листы площадки, с
высоты третьего этажа глянул вниз, увидел столик, за ним сидел
мужчина лет пятидесяти, оператор котельной, читал газету, на
стене -- инструкции и графики, глазу Андрея не доступные, но
кое-какие приметы подсказывали ему, что заступила ночная смена
уже, до утра. Распластанный на площадке, Андрей внимательно
следил за оператором; человек этот не один год провел в
котельных, ему знакомы были мягкие шлепающие удары контакторов,
включавших насосы, слабые щелчки магнитных пускателей, и весь
этот разноголосый звукоряд поставлял ему обширнейшую
информацию; за пятнадцать минут, что отвел на изучение
оператора Андрей, тот всего один раз глянул на водомерное
стекло -- старый, опытный, заслуженный работник, внимание
которого притупится к полуночи. Андрей отполз, спустился, нога
коснулась уже кирпичей пола, когда он поднял голову и высоко
над собой увидел клапаны аварийного выпуска пара. Вспомнил, как
они устроены. Задумался. Голова приятно шумела. Выбрался из
котельной, мазут -- в емкости, разогреваемой паром, чтоб вязкое
горючее стекало вниз, к форсункам. Обстукал емкость. Забежал за
котельную, принюхался (слух, зрение, обоняние -- все было
обострено). Пошел по дороге к теплицам, иногда для верности
беря пробы грунта: садился на корточки, подносил к носу комья
земли. Да, именно этой дорогой подвозили мазут, и цистерна с
ним где-то рядом, скорее всего -- нефтевоз. Голубое сияние
исходило от застекленных теплиц, остро пахло навозом и чем-то
раздражающим, химическим, едва не заложившим нос, и тут помогли
глаза, он увидел склад горюче-смазочных материалов, никем не
охраняемый, и у склада -- машину, нефтевоз, кабина закрыта,
ключа зажигания, конечно, нет, но это уже мелочи, с этим он
справится. Почти бегом вернулся он к рокочущему клубу, где уже
начались танцы, подобрался к окну Ланкина, глянул: там ничего
не изменилось.
себе, что ничего противозаконного нет в осмотре котельной, а
страх все более проникал в него. И люди отпугивали. Но никто не
попался навстречу, никого не было и у входа в гостиницу. Дверь
никак не открывалась ключом, пока он не сообразил, толкнул ее,
открытую, и чуть не споткнулся о вытянутые ноги Аркадия
Кальцатого. Воировец сидел у стены, сунув руки в карманы
реглана, без шпяпы, и неподвижные глаза его смотрели как-то
вбок, как у поваленной статуи. Андрей погасил свет, сел у окна
за стол, по рукам его шла судорога, сводила пальцы, он прижал
обе пятерни к холодным стеклам, потом стиснул их в кулаки,
чтобы ударить себя в лоб. Сладострастно хотелось боли, себе
причиняемой, уши ловили уже хруст костей, треск разрыва хряща у
позвоночника. Ослепительный болевой шок ремнем хлестнет по
мыслям, скованным и неподвижным, стронет их. Боль! Требовалась
боль! Приоткрыть дверь, вложить пальцы в узкую щель и --
давить, давить, давить, пыточно расплющивая фаланги? Или, еще
лучше, довести до боли, до страданий другое существо,
насладиться? Что-то разломать, разрушить, исковеркать. Уж не
телевизор ли в красном уголке?
тарахтел мотоцикл, приближаясь к гостинице. Заглох. Злые и
решительные люди сошли с него и появились в коридоре, шаги их
были не ищущими, а нацеленными, и вооруженные, одетые в шинели
мужчины долбанули ногами по чьей-то двери: "Откройте! Милиция!"
Отозвались инженеры, спросили, кого надо, и двое мужчин
признались, что поступил сигнал, будто здесь вовсю идет пьянка,
чей-то день рождения. Еще раз грохнули по двери и потопали к
выходу. Взревел мотоцикл, Андрей, ловивший каждый звук через
щель приоткрытой двери, отпрянул от нее, повернул ключ и на
цыпочках пошел к окну. Ему было страшно и хотелось тоненько
скулить.
хотя там, в котельной, его ждали великие дела. Лег на койку не
раздеваясь, полный желания спать, и заснул бы, и никуда не
пошел бы, не зазвени в коридоре ключи. Иван Васильевич Шишлин
бренчал ими.
разлепив полусонные веки Андрея. Связка ключей гремела и
звенела в руке Шишлина атрибутами неоспоримой власти; он,
наверное, в детстве насмотрелся на кладовщика в родном колхозе,
тому-то ничего не стоило открыть любую дверь или ворота. И в
первый же свой совхозный день Шишлин потребовал себе ключи от
красного уголка, гладильной, кубовой и прочих помещений.
в свою комнату, искал и не находил нужный. Тут-то и подошли к
нему инженеры. Они безропотно снесли отмену Шишлиным своей
методики испытаний, по полю они вслед за комбайнами не ходили,
ничего не пересчитывали, сколько картошки подавлено и порезано,
а сколько в мешках -- это их уже не касалось, и заговорили они
потому лишь, что были, как всегда, малость пьяненькими, и смысл
того, о чем они просили Шишлина, сводился к следующему: сколько
собак ни вешай на Ланкина, а комбайн его нужен государству,
нужен! Озлится на государство-то Владимир Константинович,
перестанет изобретать, отчего пострадает само государство...
приоткрытой двери, смотрел и слушал). -- Поймет, что к чему. --
Шишлин рассматривал ключ, так и не подошедший к замку. -- Я вот
перед совхозом полистал его уголовное дело, и выходит по этому
делу, что Ланкин всем обязан государству, всем. Как думаете,
почему у него комбайн получился таким хорошим? Почему его легко
разбирать и собирать? Почему он легкий, весит в два раза меньше
рязанского? Да потому, что Ланкин под страхом работал и жил,
потому что комбайн его конфисковывали и уничтожали не раз,
потому что Ланкину надо было комбайн сделать легкоразборным,
чтоб разболтить за час, пока милиция не прибыла, да попрятать в
разных местах...
Шишлин начал раздражаться.
рязанского! Да его бы сразу -- в следственный изолятор! За
разбазаривание государственного имущества! Сразу! Чтоб
неповадно было! Чтоб впредь думал и думал! Вот он и старается.
Почему, думаете, у него комбайн самоходный? Да потому, что
привлекать к делу тракториста с трактором ему нельзя, это уже
преступное сообщество, групповое деяние, за него и наказание
выше. Один он, один! Поэтому и все ручные операции у него
машинизированы, до любого узла в комбайне легко добраться,
сменить что угодно, масло набить в любой подшипник. Не то что у
рязанского... Да, все хорошо продумано у Ланкина, и как ему не
думать, наилучшие условия были предоставлены -- тюрьма да
лагерь, там жизнь на пустяки не разменивают, там и терпению
заодно Ланкина научили... Вот сколько полезного получил от
государства Ланкин! И самое главное, государство будто
специально для него создало рязанский комбайн, чтоб Ланкин ни в
коем случае не изобрел такой же, чтоб он сконструировал вдвое,
втрое лучше...
заключил:
надо укреплять! То есть продолжать выпуск рязанского комбайна.
Понятно?
двери так, что Андрею приходилось переступать через его ноги,
вдруг захрипел, перевернулся на другой бок, а затем поднялся и
рухнул на койку. Поворочался и затих. Андрей, оглушенный
услышанным, стоял посреди комнаты, задрав к потолку голову. Уже
несколько дней он чувствовал себя больным, было такое ощущение,
словно мозги стали шершавыми. Может, то, что он сейчас услышал,
вовсе не прозвучало в коридоре, а было бредом исцарапанного
мозга?
он на матовый кругляшок негорящей лампочки и пытался формулой
выразить ошибку в чудовищных логических конструкциях Шишлина.
Если А больше Б, то -- Б больше А? Так? Не то, не то...
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Соломатина Татьяна
Маркелов Олег
Андреев Николай
Посняков Андрей