действительно профессором. Это был необычный опыт, необычная среда, и я
увлекся этой средой, забыл даже о своей любимой тягомотине - о прозе, то
есть почти перестал писать и встреч с американскими коллегами не искал.
и далее в Беркли и Сан-Франциско и неожиданно для себя обнаружил, что еду по
следам американской литературы.
шоссе Тихоокеанского берега. Восточнее, в глубине Калифорнии, есть три
прочерченных по линейке многорядных фривэя, по ним гораздо легче добраться
до цели, но эта дорога живописнее, хотя и трудна, как все живописные дороги.
Крутой уклон, крутой вираж, и сразу крутой подъем, и сразу крутой вираж, а
за ним сразу крутой уклон и так далее. Очень похоже на дорогу от
Новороссийска до Туапсе. Смешно получается, дорога-то красивая, но пейзажем
не полюбуешься, если не хочешь сыграть с высоты в океан, и уж тем более не
запишешь в актив впечатления, и впечатления получаются куцые: рифленая
поверхность океана, склон с пластами базальта, далекие сосны на гребне, одна
из них похожа на самолет... "ограничение скорости"... "сужение"... "обгон
запрещен"...
"не грусти". До грусти ли, когда такой голод! Ресторан висит над обрывом к
океану. Выясняется, что это не что иное, как бывший дом Орсона Уэллса.
Выясняется также, что красная крыша, видная в зарослях внизу, покрывает
жилище Генри Миллера. Старый чудак, классик модерна, и сейчас там обитает.
Вилка с куском стейка замедляет свой путь от тарелки ко рту, начинает слегка
приплясывать.
вспоминаю: чем знаменит Монтерей? Да, ежегодные фестивали джаза, да-да, а
еще?.. Батюшки, да ведь это же город Стейнбека! Да ведь именно здесь он
написал свой "Квартал Тортилья Флэт"!
Мы все тогда - Казаков, Евтушенко, Вознесенский - ходили со Стейнбеком и
драматургом Эдвардом Олби с приема на прием, такая довольно нелепая
"светская" жизнь, но как же еще пообщаться писателям? "Биг Джон" шел по
Москве в невероятно длинном и огромном твидовом пальто, казалось, там, в
карманах, у него большие запасы всего самого необходимого: табак, виски,
чернила, бумага, сюжеты, метафоры...
- Если вам ночью захочется поесть редиски, лучшей солонки не найти!
снегом где-нибудь на площади Восстания полшестого.
Пятерки, а мы все о мелочах говорим. Расскажите нам, Джон, о Хемингуэе. Вы с
ним встречались?
Нам трудно было говорить, ведь меня интересуют рыбы размером не больше
сковородки.
венозными паучками. Он абсолютно укладывался в образ кита американской
литературы, смотрел на всех с доброй насмешкой и говорил только о пустяках:
треском стали перелетать через узкий снежный рукав и поджигать деревья. Я
заметил с дороги, как выскочила из леса волчья семейка, восемь голов,
матерые негодяи и несколько щенков. Они увидели скопление машин на дороге,
слепящие фары, а сзади был загорающийся лес, и тогда они пошли по снежному
рукаву между лесом и дорогой довольно гордо, знаешь ли, вполне независимо и
даже с некоторым достоинством, хотя и с зажатыми между ног хвостами.
классика. Что это, Джон? Мы не совсем понимали...
не вязался с "миром иным".
умер в разгар нашей русской любви к нему.
произошло в век радио. Не будь радио и телеграфа, новость тащилась бы к нам
на парусниках и дилижансах не меньше трех месяцев, и мы бы лишних три месяца
думали, что Хемингуэй жив, а это немало.
извлекают из нее некоторые материальные выгоды. Ныне Монтерей давно уже не
рыбацкий городок, но довольно фешенебельный курорт. Тем не менее все
причалы, склады и заводы по переработке сардин сохранены. Сохранены или
восстановлены старые надписи. Все вместе это называется Steinbeck Country и
служит туризму: на причалах ресторанчики, бары, в складах стилизованные
мини-отели, и магазины сувениров. Все это очень мило и трогательно, а
извлечение выгод - дело тоже вполне нормальное и благородное, память от
этого не ржавеет.
Это было в Беркли на все той же знаменитой Телеграф-стрит. С друзьями я
попал как раз в тот самый зал, где весной 1956 года Аллен Гинзберг читал
свою поэму "Вопль", объявившую миру существование литературы beat
generation. Слушатели стояли плечом к плечу, а впереди всех, рассказывали
друзья, размахивал руками, словно дирижер, Джек Керуак. Здесь были и другие
друзья Аллена - Ферлингетти, Корсо, Питер Орловски, но Джек был самый
неистовый. Сорвав с кого-то сомбреро, он стал собирать деньги на вино, и
когда шляпа заполнилась, вылетел, быть может, даже и над головами, и
вернулся уже обвешанный оплетенными мексиканскими бутылками.
поколения", тот дикий кадиллак, которым ребята обколотили все стены в
Чикаго. Видимо, что-то гибельное есть в таких вот порывах, в таких вот
пролетах над головами, в дикой спонтанной прозе, которую никак не
остановить. Я знал и дома таких парней, как Керуак.
Москву. Он говорил о наркотиках, о заоблачных Гималаях, пел на урду,
позванивал маленькими литаврами из штата Керала, которые постоянно носил с
собой. Все-таки он производил вполне устойчивое впечатление литератора,
профессионала шаманского нашего дела, и несмотря на необходимые чудачества,
в нем виден был вполне надежный и крупный современный поэт.
поколения. И судьба у нас была разная, и по-разному текла жизнь, но,
встречаясь, мы как-то по-особенному заглядывали друг другу в глаза, как
будто искали в них какое-то неведомое общее детство.
странной ночью осени 1955 года в Ленинграде. Это была ночь настоящего
наводнения, когда вода дошла сфинксам до подбородка. Стоявший тогда на Неве
английский авианосец "Триумф" уже начал спускать шлюпки, дабы спасать "и
страхом обуялый и дома тонущий народ", но страха не было и в помине, народ
тонуть, кажется, не собирался, а наоборот, в эту странную ночь по всему
Питеру расползлось какое-то чуть-чуть нервное, но бодрое веселье, и всюду
были танцы.
по колено в воде по Большому проспекту Петроградской стороны и на площади
Льва Николаевича Толстого встретил очень мокрую девушку. Глазищи, помню,
были огромные, просто замечательные.
девушки встречались тогда на Петроградской стороне.
бешеная вторая русская слава. Портреты седобородого красавца в толстом
свитере украсили интеллигентские жилища.
потаскалась по парижским хемингуэевским бульварам в свите поклонников леди
Эшли. "Ты хорошо себя чувствуешь?" - "Да, хорошо." - "А я себя плохо
чувствую." - Да?" - "Да." До сих пор еще встречаю стареющих молодых людей,
что лелеют в душе святыню юности, хэмовский айсберг, на четыре пятых скрытый
под водой.
окрашенным, кроме всех своих собственных очарований, еще и хемингуэевским
очарованием, быть может самым сильным. Это был не только Париж десяти веков,
но и Париж тех мимолетных, быстро пропавших молодых американцев. И почему
они казались нам так близки?
и начался откат от Хемингуэя. По Москве бродило чье-то выражение, звучавшее
примерно так: "Хвост мула у Фолкнера дороже всех взорванных мостов
Хемингуэя". Я записал тогда где-то себе на клочке бумаги нечто в таком роде:
мулине по шведской парусине. Подумайте сами, сколько уж лет он у вас висит.
Сегодня выносите всех своих Хемингуэев на свалку!
ты мне рассказал нехитрую историю про кошку под дождем. Прощай, прощай,
Хемингуэй, солдат свободы! Прощай, мы больше не встретимся в Памплоне и не
будем дуть из меха вино. Прощай! Я прощаюсь с твоим лихим, солдатским,
веселым, южным алкоголем. Увы, нам уже не въехать на "джипе" в покинутый
немцами Париж, нам уже не опередить армию, и я забуду твою науку любви, ту
лодку, которая уплывает, и науку стрельбы по буйволам, и науку моря, науку
зноя и партизанского кастильского мороза.
первой половинки Ха-Ха, седобородый Чайльд, прощай!"
Афанасьев Роман
Березин Федор
Маккэфри Энн
Контровский Владимир
Березин Федор
Влодавец Леонид