торого он искренне любил за живой нрав, за уменье совершенно артистичес-
ки имитировать и изображать учителей. Вместе они проказничали, вместе
читали книги, жили, как говорят, в свое удовольствие вдали от школьных
товарищей, по большей части тупиц. В то время как те готовились к экза-
менам, дрожали, боялись провалиться, Шолом Рабинович и Эля плевали на
все и об экзаменах даже не думали. Лето на земле-сущий рай. Лучшее время
для купанья, для катанья на лодке далеко-далеко вдоль высокого зеленого
камыша у противоположного берега. Там, за рекой, поляна, усыпанная белы-
ми и красными маргаритками, а дальше за поляной-лесок, вернее настоящий
лес. Пуститься во весь опор через поляну, добежать, не переводя дыхания,
до самого леса -дело не шуточное. Кто из них раньше добежит? А добежав,
оба, задыхаясь, бросаются в зеленую пахучую траву и, лежа ничком, начи-
нают ковырять сырую песчаную землю, где копошится мушка, разгуливает жу-
чок, ползет муравей, таща за собой соломинку, кусочек коры или сосновую
иглу. Кругом тишина необычайная, благодатная, усыпляющая тишина. Изредка
она нарушается щебетом ласточек, которые проносятся низко над головой, -
это к дождю; а то из-за далеких камышей доносится сиротливое кваканье
одинокой лягушки. "Ква!"-и умолкло, это тоже к дождю, хоть небо чисто и
ясно, ни пятнышка на горизонте. Ощущаешь свою близость с этим вот лесом,
полем, с маргаритками, влажной землей, с ароматными травами, с мушкой,
жучком, ползущим муравьем, с летающими ласточками, с квакающими лягушка-
ми, со всей окружающей природой; в отдельности все это лишь частичка
вселенной, а вместе, и люди в том числе, это один мир, одна семья, одно
целое. И все движется, хлопочет, шуршит, шумит-настоящая ярмарка, целый
мир, и мир этот называется "жизнью". Оба товарища чувствовали себя прек-
расно в этом мире. Оба были довольны своей жизнью, не жаловались на про-
шлое, рады были настоящему и ждали еще лучшего от того, что впереди. Они
вели тихую, мирную и бесконечную беседу, р азговор бе з начала и конца.
Большей частью беседа вертелась вокруг их будущего. Они составляли пла-
ны, строили воздушные замки и рисовали себе ту многообразную и красочную
жизнь, которая обычно представляется воображению каждого молодого чело-
века и которая никогда не бывает таковой в действительности...
пустяковое дело. Хотя они в классе идут первыми, но мало ли что бывает -
проваливаются и первые. Один только человек ни в чем не сомневался-это
был "Коллектор". "Какие там экзамены! Что им экзамены! Чепуха!"-говорил
"Коллектор", который дела Шолома принимал к сердцу ближе, чем родной
отец. Поэтому никто не обрадовался так, как "Коллектор", приятной вести
о том, что Шолом и его товарищ Эля от экзаменов совсем освобождены.
-воскликнул "Коллектор".
квартиру селедку и две французские булки, а в кармане бутылку водки, и
они втроем (считая и поэта Биньоминзона) попировали на славу. На
Биньоминзона, как он сам выразился, нашло вдохновение, и он тут же, на
месте, сочинил гимн: "Победителю третьего воспоем славу!"
возник новый вопрос: как быть дальше, какую выбрать дорогу? На сцене
опять появились все наши старые знакомые: оба "удачных зятя", Арнольд из
Подворок и все прочие добрые друзья, и приятели, каждый со своим советом
- гимназия, школа казенных раввинов, университет, карьера врача, адвока-
та, инженера. Отец был сбит с толку: столько путей, профессий, специ-
альностей - голова кругом идет!
институте, куда на казенный счет обещали принять двух отличных учеников
- Шолома и Элю. Были уже отправлены бумаги в Житомир, директору институ-
та Гурлянду. Для большей верности Шолом приложил к своим бумагам письмо
лично от себя, написанное великолепным, изысканным слогом на древнеев-
рейском языке, для того чтобы показать директору Гурлянду, что он имеет
дело не с каким-нибудь мальчишкой. "Коллектор" был вне себя от радости.
темные очки (без очков лицо "Коллектора" выглядело опухшим, а веки были
похожи на подушечки!),-сорванец уже пристроен. Это дело верное, иметь бы
мне такой же верный заработок. Кем бы он ни стал, учителем или казенным
раввином,-человеком он уже будет. И от призыва мы тоже гарантированы.
Учителей и казенных раввинов в солдаты не берут. Осталось только сосва-
тать хорошую невесту из приличного дома с каким-нибудь полуторатысячным
приданым - и все будет в порядке. Велите же, реб Нохум, подать бутылочку
"Церковного для евреев"!..
точно средств к жизни. Но вот нашелся разбогатевший кулак Захар Нестеро-
вич, который был о Рабиновиче чрезвычайно высокого мнения, и сдал ему
помещение под лавку и погреб в фронтальной части своего большого нового
каменного дома; помог открыть торговлю табаком, гильзами и папиросами;
сюда же перенесли и винный погреб "Разных вин Южного берега". Все это
стало приносить немалый доход. Дом Нохума Рабиновича, как вы помните,
всегда был чем-то вроде клуба, местом, где собирались молодежь и всякого
рода просвещенные люди. Теперь этот "клуб" еще более оживился, его стали
еще чаще посещать друзья, знакомые и даже случайные покупатели. Кто рас-
полагал свободной минутой и хотел повидать людей, узнать, что делается
на белом свете,-заходил в "табачную" выкурить папиросу и потолковать о
том о сем.
интеллигенции. Тут были все наши знакомые: Иося Фрухштейн, оба "удачных
зятя", Арнольд из Подворок, а также, разумеется, "Коллектор" в черных
очках, поэт Биньоминзон и их юный друг Шолом. Шел оживленный разговор,
поминутно прерываемый смехом. Рассмешил всех один из "удачных зятьев"
Лейзер-Иосл. Он требовал от присутствующих пустяка - пусть каждый потру-
дится объяснить смысл слова "массивность" без помощи рук. Но так как для
еврея объяснить такую вещь без помощи рук-дело совершенно невозможное,
то каждый по-своему показывал руками значение слова "массивность". Вот
это-то и вызывало хохот.
с заказным пакетом. На конверте было напечатано крупными буквами
по-русски: "Канцелярия Житомирского еврейского учительского института".
кого содержания: "Ввиду того что курс обучения в институте четырехлет-
ний, а из бумаг и метрики явствует, что обладатель их родился 18 февраля
1859 года, следовательно он в 1880 году-всего лишь через три года-в ок-
тябре должен будет явиться на призыв, то есть за год до того, как закон-
чит курс в учительском институте".
Все заспорили, начали истолковывать смысл письма: как все это понять,
почему Гурлянд не сделал ясного вывода? Нет ли средства, какой-нибудь
заковыки, чтобы выпутаться из создавшегося положения? Напрасны были, од-
нако, все дебаты и споры. Было ясно, как дважды два четыре, что игра
проиграна, на поступление в институт шансов никаких. Метрики не переде-
лаешь, а Гурлянд не такой человек, который пойдет на уступки. Пропало!
го существования в другое: предстояло выбрать себе дорогу, выработать
план действий, определить, так сказать, программу всей жизни. Между ним
и его другом Элей было давно условлено, что они вместе поедут в Житомир,
будут жить в одной комнате, вместе учиться, гулять, купаться, кататься
на лодке... А когда наступят каникулы, они вместе поедут домой, и тог-
да-то они поразят товарищей своей житомирской формой, станут держаться в
стороне от всех, будут говорить о Пушкине, Лермонтове, о Байроне и Шекс-
пире, громко - пусть слышат и знают, что они не какие-нибудь сопляки...
Товарищи будут прислушиваться к их разговорам, удивляться и завидовать.
Девушки, стреляя глазками и краснея, станут, будто застегивая перчатки,
вертеться возле них, чтобы завести знакомство, - словом, рай земной!
ни купанья, ни катанья на лодке, ни каникул, ни девушек, никакого рая-с
карьерой покончено! На отца жалко было смотреть. Он пожелтел как воск;
новые заботы, новые морщины и снова вздохи: "Господи, что делать? Как
быть?" И поэту Биньоминзону стало не по себе; ему хотелось утешить Шоло-
ма хотя бы новой песней, но, увы, не поется!
что у него есть для "сорванца" великолепный план, который на всю жизнь
обеспечит его самого, его детей и даже внуков, но, к сожалению, "Коллек-
тору" сейчас некогда. Он ушел, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.
ник. - Смерть "Коллектора". - Похороны. - "Странный это был человек". -
Поэт Биньоминзон исчез и объявился в Америке
Один из упоминавшихся здесь друзей ушел преждевременно, вслед за ним не
стало и другого, и кружок распался. Почин сделал "Коллектор", в темных
очках и глубоких резиновых калошах, а за ним вскоре исчез и поэт
Биньоминзон.
ся? Имел ли он на белом свете хоть одну близкую душу? Ради кого он тру-
дился всю жизнь, изо дня в день месил грязь, обливался потом, дожидаясь
главного выигрыша? На все это трудно ответить. Помнится только, что он