Антуан де Сент-Экзюпери.
Ночной полет
I
наступавшего вечера. Равнины начинали гореть ровным, неиссякаемым светом; в
этой стране они расточают свое золото с той же щедростью, с какой еще долгое
время после ухода зимы льют снежную белизну.
самолет на Буэнос-Айрес, узнавал о приближении вечера по тем же приметам, по
каким узнают об этом воды в гавани: по спокойствию, по легким складкам, что
едва вырисовываются на тихих облаках. Фабьен словно выходил на бескрайний,
безмятежный рейд.
неторопливую прогулку, что он -- пастух. Пастухи Патагонии бредут не спеша
от стада к стаду; Фабьен шел от города к городу -- он пас эти маленькие
городишки. Он встречал их каждые два часа; города приходили на водопой к
берегам рек или щипали траву на равнинах.
пролетал над уединенной фермой; казалось, она плывет ему навстречу по волнам
прерии и несет на себе груз человеческих жизней. И, покачивая крыльями,
Фабьен приветствовал этот корабль.
Буэнос-Айреса, растянулись цепью посадочные площадки; все они похожи друг на
друга, но за этим аэродромом начиналась ночь; так в Африке, за последним
покорным селением, проходит граница неведомого.
заночуем в Сан-Хулиане?"
впереди по пути следования сообщают: "Небо чистое, полное безветрие". Он
ответил:
грозы; ночь казалась прекрасной, но кое-где начинала подгнивать, и ему было
противно погружаться в этот мрак, скрывающий в себе гниль и разложение.
жизнь людей приятной: дома, небольшие кафе, аллеи, -- все это росло,
надвигаясь на него. Он был подобен завоевателю, который вечером, после
победы, вглядывается в земли завоеванного края и обнаруживает скромное
счастье людей. Фабьену хотелось сбросить с себя доспехи, ощутить тяжесть
усталого тела -- ведь и в тяготах есть своя отрада -- и оказаться простым
человеком, созерцающим в окно своего дома низменный, застывший пейзаж.
Фабьен остановил бы свой выбор на этом случайном крохотном городке, а выбрав
-- полюбил бы его, полюбил бы размеренность его существования. Жизнь в таком
городке -- словно любовь -- умеряет порывы. Хорошо бы поселиться здесь
надолго, получить здесь свою долю вечности. Фабьену казалось, что городки,
где он останавливался на час, и сады, обнесенные старыми стенами, существуют
вечно, безразличные к его, Фабьена, жизни. И городок поднимался навстречу
экипажу, принимая его в свои объятия. И Фабьен думал о дружбе, о ласковых
девушках, об уюте и тепле белой скатерти -- обо всем, с чем человек
сживается постепенно и навсегда. Городок бежал уже под самыми крыльями,
выставляя напоказ тайны своих садов: ограды не служили им больше защитой.
Но, приземлившись, Фабьен понял, что ровно ничего не увидел, кроме ленивых
движений нескольких человек среди принадлежавших им камней. Городок самой
неподвижностью оберегал от постороннего глаза секреты своих привязанностей,
он отказывал Фабьену в ласке: для того чтобы завоевать этот городок, надо
было отречься от действия.
горстка огней; потом она превратилась в пригоршню звезд и, поманив его еще
раз, рассеялась пылью.
в голубоватом сиянии сумерек и не освещал циферблатов. Фабьен поднес руку к
лампочке -- пальцы почти не окрасились.
долин уже сливались с равнинными просторами. В деревнях загорались огни; их
созвездия перекликались во мраке, и Фабьен, мигая бортовыми огнями, отвечал
огонькам деревень. Всю землю обволокла сеть манящих огней; каждый дом,
обратясь лицом к бескрайней ночи, зажигал свою звезду; так маяк посылает
свой луч во тьму моря. Искры мерцали всюду, где жил человек. Самолет входил
сегодня в ворота ночи, как суда входят на рейд, -- легко и плавно. И Фабьен
был счастлив.
Проверил показания приборов -- и остался доволен. Итак, он сидит в небе
прочно. Тронув пальцем стальной лонжерон, он ощутил в металле пульсацию
жизни; металл не дрожал -- он жил. Пятьсот лошадиных сил, впряженных в
мотор, породили в недрах вещества легчайшие токи -- холод металла
преобразился в бархатистую плоть. Пилот снова ощутил теперь в полете не
головокружение, не хмельную радость, но лишь таинственную работу живого
организма.
контакты, немного поерзал на месте и уселся покрепче, пытаясь отыскать
наиболее удобное положение, чтобы чувствовать малейшее колебание пяти тонн
металла, которые взвалила себе на плечи зыбкая ночь. Потом ощупал запасную
лампу, поставил ее на место, отпустил и снова взял, убедился, что она не
скользит, опять отпустил и опять нашел ее, проверил на ощупь каждую
рукоятку, каждый рычаг, убеждаясь, что может схватить их сразу и наверняка,
приучая свои пальцы действовать в мире слепоты. Потом, когда пальцы усвоили
это, он разрешил себе включить свет -- и кабина сразу же украсилась точными
приборами; теперь он мог следить за погружением самолета в ночь по одним
только циферблатам. И поскольку ничто не дрожало, не колебалось и не
вибрировало, поскольку и гироскоп, и высотомер, и режим мотора -- все
оставалось стабильным, он потянулся, прислонился к кожаной спинке кресла и
погрузился в полет, в глубокое раздумье, таящее необъяснимую сладость
надежды.
что в ночи раскрывается перед ним человек: его призывы, огни, тревоги. Та
простая звездочка во мраке -- это дом, и в нем -- одиночество. А та, что
погасла, -- это дом, приютивший любовь...
Облокотясь о стол, сидят у лампы крестьяне и лелеют в душе смутные, им самим
неведомые надежды; этим людям и невдомек, что помыслы их летят так далеко во
мраке сомкнувшейся над ними ночи. Но Фабьен слышит их, когда, пролетев
тысячу километров, он чувствует, как волны, взнесенные из бездонных глубин,
поднимают и опускают его самолет, в котором пульсирует жизнь; он пробился --
как сквозь десять войн -- сквозь десять гроз, прошел по лужайкам лунного
света, что пролегли между грозами, и вот, победитель, достиг наконец этих
огней. Людям кажется, что лампа освещает только их скромный стол; но свет
ее, пролетев восемьсот километров, уже достиг кого-то -- как призыв, как
крик отчаяния с пустынного, затерянного в море островка.
II
возвращались в Буэнос-Айрес с юга, запада и севера. В Буэнос-Айресе почту
должны были погрузить в самолет, который около полуночи отправлялся в
Европу.
курс на огромный город, медленно спускались со своих грозных или мирных
небес, как спускаются с гор крестьяне.
посадочной площадке буэнос-айресского аэропорта. Он был молчалив: ни один из
трех самолетов еще не приземлился -- и день продолжал таить в себе
опасность. Но приходили телеграмма за телеграммой, и Ривьер ощущал, как с
каждой минутой сокращается область неведомого и он, вырывая что-то из лап
судьбы, вытягивает экипажи самолетов из ночи на берег.
приливы и отливы моря, полного тайн, выбрасывают на берег сокровище, которое
Прозоров Александр
Шидловский Дмитрий
Корнев Павел
Лондон Джек
Флинт Эрик
Пехов Алексей