Прево не возвращается. Лежу на спине и ворочаю в уме эти
несомненные истины. И какое-то странное, полузабытое чувство
поднимается во мне. Что же это было? Да, да... я плыву, я на
корабле! Так я плыл однажды в Южную Америку, распростертый на
верхней палубе. И верхушка мачты медленно покачивалась среди
звезд то вправо, то влево. Мачты здесь нет, но все равно я
плыву в неизвестность и ничего не властен изменить.
Работорговцы бросили меня на палубу, связав по рукам и ногам.
ни единой жалобы. Это очень хорошо. Я просто не вынес бы нытья.
Да, это человек.
меня. Он потерял свой след! У меня нет фонаря, нечем сигналить
в ответ,-- поднимаюсь, кричу, но он не слышит...
еще. Бог мой, да ведь это помощь, меня ищут! Кричу:
спокоен. Внимательно всматриваюсь. За пятьсот метров от меня
горят три фонарика.
повторится. Надо бежать! "Подождите!.. подождите!.." Сейчас они
повернут обратно! Пойдут искать в другом месте, а я погибну!
Погибну у порога жизни, когда уже раскрылись объятия, готовые
меня поддержать!
голос, на крик. Вижу Прево -- и падаю.
ярость.
целых полчаса. Но все равно было еще далеко. И я повернул. Но
теперь я уверен, это самое настоящее озеро.
так? Зачем...
сам не знаю, чего злюсь. А Прево срывающимся голосом объясняет:
словно просыпаюсь, и мне становится грустно. Говорю негромко:
вижу, ошибиться было невозможно... Говорю вам, Прево, я их
видел!
отдает дневное тепло. Становится очень холодно. Встаю,
расхаживаю взад и вперед. Но скоро меня начинает колотить
нестерпимый озноб. Кровь, густея без воды, едва течет по жилам,
леденящий холод пронизывает меня, и это не просто холод ночи.
Меня трясет, зуб на зуб не попадает. Руки дрожат так, что я
даже фонарик удержать не могу. Никогда в жизни не был
чувствителен к холоду, а умру от холода,-- странно, что только
делает с человеком жажда!
А ветер усиливается. А в пустыне, оказывается, нет прибежища.
Она вся гладкая, как мрамор. Днем не сыщешь ни клочка тени, а
ночью нет защиты от ветра. Ни дерева, ни кустика, ни камня,
негде укрыться. Ветер налетает на меня, точно конница в чистом
поле. Кручусь на все лады, пытаясь от него ускользнуть. Ложусь,
опять встаю. Но как ни вертись, а ледяной бич хлещет без
пощады. Бежать не могу, сил больше нет -- падаю на колени,
обхватываю голову руками и жду: сейчас опустится меч убийцы!
дрожа, иду, сам не знаю куда! Где это я? Вот оно что -- я ушел,
и Прево меня зовет! От его криков я и очнулся-Возвращаюсь к
нему, трясусь всем телом, судорожно вздрагиваю. И говорю себе:
"Это не от холода. Нет. Это конец". Все мое тело иссушено, в
нем не осталось влаги. Я столько ходил позавчера и вчера, когда
отправился на разведку один.
тешило меня миражами. Крест на холме, арабы, фонари -- это
становилось даже занятно. Не так-то весело, когда тебя хлещут
бичами, как раба...
чистого эфира, сто граммов девяностоградусного спирта и пузырек
с йодом. Пробую эфир -- глоток, другой. Это все равно, что
глотать ножи. Глотнул спирту -- нет, сразу сдавило горло.
остается только лицо. Прево отыскал какие-то кустики и
разжигает крохотный костер, который тут же гаснет. В песке
Прево хорониться не хочет. Предпочитает приплясывать от холода.
А что толку.
чувствую себя лучше. Я спокоен. Надежды больше нет, а я
спокоен. Связанного по рукам и ногам, уносит меня невольничий
корабль, плыву под звездами, и остановиться -- не в моей
власти. Но, пожалуй, я не так уж несчастлив...
забываю о своем онемевшем теле. Больше я не двинусь, а значит,
и мучиться не стану. Да, по правде сказать, не так уж это и
мучительно... Мучения положены на музыку усталости и бреда. И
все оборачивается книжкой с картинками, немного жестокой
сказкой... Совсем недавно меня преследовал ветер, и, спасаясь
от него, я кружил, как затравленный зверь. Потом стало трудно
дышать: кто-то уперся коленом мне в грудь. Колено давило. И я
пытался сбросить гнет, я отбивался от ангела смерти. Никогда я
не был в пустыне один. Теперь я больше не верю в реальность
окружающего -- и ухожу в себя, закрываю глаза, больше я и
бровью не поведу. Поток образов уносит меня в забвенье: реки,
впадая в море, обретают покой.
тело не может бороться с жаждой больше трех дней. Не думал я,
что мы в вечном плену у источников. Не подозревал, что наша
свобода так ограничена. Считается, будто человек волен идти
куда вздумается. Считается, будто он свободен... И никто не
видит, что мы на привязи у колодцев, мы привязаны, точно
пуповиной, к чреву земли. Сделаешь лишний шаг -- и умираешь.
В последнем счете мне выпала завидная участь. Если б я
вернулся, опять начал бы сначала. Я хочу настоящей жизни. А в
городах люди о ней забыли.
средство. Жизнью рискуешь не ради самолета. Ведь не ради плуга
пашет крестьянин. Но самолет помогает вырваться из города, от
счетоводов и письмоводителей, и вновь обрести ту истину,
которой живет крестьянин.
заботам. Сходишься лицом к лицу с ветром, со звездами и ночью,
с песками и морем. Стараешься перехитрить стихии. Ждешь
рассвета, как садовник ждет весны. Ждешь аэродрома, как земли
обетованной, и ищешь свою истину по звездам.
жажды, держался следов на песке, и вся надежда моя -- на росу.
Я забыл, где живут мои собратья, и пытался вновь отыскать их на
земле. Таковы заботы живых. И, право, это куда важнее, чем
выбирать, в каком бы мюзик-холле убить вечер.
будто они люди, а сами, точно муравьи, подчиняются привычному
гнету и даже не чувствуют его. Чем они заполняют свои
воскресенья, свой жалкий, бессмысленный досуг?
об этом написал. И получил двести ругательных писем. Меня не
возмущают те, кому больше по вкусу кабацкая музыка. Другой они
и не знают. Меня возмущает содержатель кабака. Не выношу, когда
уродуют людей.
-- мое поле. В пригородном поезде меня убило бы удушье куда
более тяжкое, чем здесь! В последнем счете -- здесь
Семенова Мария
Корнев Павел
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Быков Василий