доносились до тебя, вернее, они звучали, как во сне. И во сне
ты откликался, ты шел по воздуху, невесомыми счастливыми
шагами, и перед тобой уже распахивались отрадные просторы
равнин. Как легко ты парил в этом мире, как он стал приветлив и
ласков! И ты, скупец, решил отнять у нас радость своего
возвращения.
угрызения совести. В сонные грезы вторглась трезвая мысль.
нищеты. Да, но если...
признают умершим только через четыре года. Перед этой суровой
очевидностью отступили все сны и видения. Вот ты лежишь ничком,
распластавшись на заснеженном откосе. Настанет лето, и мутный
поток талых вод снесет твое тело в какую-нибудь расселину,
которых в Андах тысячи. Ты это знал. Но знал и то, что в
пятидесяти метрах перед тобой торчит утес.
Прижмусь покрепче к камню, тогда летом тело найдут.
пример. Каждые два часа или около того мне приходилось
останавливаться -- то еще немного разрезать башмак, то
растереть опухшие ноги, то просто дать отдых сердцу. Но в
последние дни память стала мне изменять. Бывало, отойду
довольно далеко от места остановки, а потом спохватываюсь:
опять я что-нибудь да забыл! Сперва забыл перчатку, а в такой
мороз это не шутка. Положил ее .возле себя, а уходя, не поднял.
Потом забыл часы. Потом перочинный нож. Потом компас. Что ни
остановка, то потеря-Спасенье в том, чтобы сделать первый шаг.
Еще один шаг. С него-то все и начинается заново...
силу.
благороднее, эти слова определяют высокое место человека в
мире, в них -- его честь и слава, его подлинное величие.
Наконец ты засыпал, сознание угасало, но с твоим пробуждением и
оно тоже возрождалось и вновь обретало власть над изломанным,
измятым, обожженным телом. Так, значит, наше тело лишь
послушное орудие, лишь верный слуга. И ты гордишься им, Гийоме,
и эту гордость ты тоже сумел вложить
день сердце начало сдавать... Ну и вот, ползу я по круче, подо
мной -- обрыв, пропасть, пробиваю в снегу ямку, чтоб сунуть
кулак, и на кулаках повисаю -- и вдруг сердце отказывает. То
замрет, то опять работает. Да неуверенно, неровно. Чувствую --
помешкай оно лишнюю секунду, и я свалюсь. Застыл на месте,
прислушиваюсь -- как оно там, внутри? Никогда, понимаешь,
никогда в полете я так всем нутром не слушал мотор, как в эти
минуты -- собственное сердце. Все зависело от него. Я его
уговариваю -- а ну-ка, еще разок! Постарайся еще... Но сердце
оказалось первый сорт. Замрет -- а потом все равно опять
работает-Знал бы ты, как я им гордился!
твоей постели и думал: если заговорить с Гийоме о его мужестве,
он только пожмет плечами. Но и восхвалять его скромность было
бы ложью. Он выше этой заурядной добродетели. А пожмет плечами
потому, что умудрен опытом. Он знает -- люди, застигнутые
катастрофой, уже не боятся. Пугает только неизвестность. Но
когда человек уже столкнулся с нею лицом к лицу, она перестает
быть неизвестностью. А особенно -- если встречаешь ее вот так
спокойно и серьезно. Мужество Гийоме рождено прежде всего
душевной прямотой.
сознании ответственности. Он в ответе за самого себя, за почту,
за товарищей, которые надеются на его возвращение. Их горе или
радость у него в руках. Он в ответе за все новое, что создается
там, внизу, у живых, он должен участвовать в созидании. Он в
ответе за судьбы человечества -- ведь они зависят и от его
труда.
которые могут многое вместить и укрыть в своей тени. Быть
человеком -- это и значит чувство-вать, что ты за все в ответе.
Сгорать от стыда за нищету, хоть она как будто существует не по
твоей вине. Гордиться победой, которую одержали товарищи. И
знать, что, укладывая камень, помогаешь строить мир.
игроками! Расхваливают их презрение к смерти. А мне плевать на
презрение к смерти. Если корни его не в сознании
ответственности, оно -- лишь свойство нищих духом либо чересчур
пылких юнцов. Мне вспоминается один молодой самоубийца. Уж не
знаю, какая несчастная любовь толкнула его на это, но он
старательно всадил себе пулю в сердце. Не знаю, какому
литературному образцу он следовал, натягивая перед этим белые
перчатки, но помню -- в этом жалком театральном жесте я
почувствовал не благородство, а убожество. Итак, за приятными
чертами лица, в голове, где должен бы обитать человеческий
разум, ничего не было, ровно ничего. Только образ какой-то
глупой девчонки, каких на свете великое множество.
поистине достойную человека. То был садовник, он говорил мне:
потом... Ревматизм мучит, ноги ноют, кляну, бывало, эту каторгу
на чем свет стоит. А вот нынче копался бы и копался в земле.
Отличное это дело! Так вольно дышится! А потом, кто теперь
станет подстригать мои деревья?
любви соединяли его со всеми полями и садами, со всеми
деревьями нашей земли. Вот кто был ее великодушным, щедрым
хозяином и властелином. Вот кто, подобно Гийоме, обладал
истинным мужеством, ибо он боролся со смертью во имя Созидания.
день и ночь следить за приборами, выравниваться по гироскопам,
вслушиваться в дыхание моторов, опираться на пятнадцать тонн
металла; задачи, встающие перед тобой, в конечном счете --
задачи общечеловеческие, и вот ты уже равен благородством
жителю гор. Не хуже поэта ты умеешь наслаждаться утренней
зарей. Сколько раз, затерянный в бездне тяжких ночей, ты
жаждал, чтобы там, далеко на востоке, возник над черной землей
первый слабый проблеск, первый сноп света. Случалось, ты уже
готовился к смерти, но во мраке медленно пробивался этот
чудесный родник -- и возвращал тебе жизнь.
бездушным техником. Мне кажется, те, кого приводит в ужас
развитие техники, не замечают разницы между средством и целью.
Да, верно, кто добивается лишь материального благополучия, тот
пожинает плоды, ради которых не стоит жить. Но ведь машина --
не цель. Самолет -- не цель, он всего лишь. орудие. Такое же
орудие, как плуг.
просто слишком стремительно меняется наша жизнь, и мы еще не
можем посмотреть на эти перемены со стороны. По сравнению с
историей человечества, а ей двести тысяч лет, сто лет истории
машины -- это так мало! Мы едва начинаем осваиваться среди шахт
и электростанций. Мы едва начинаем обживать этот новый дом, мы
его даже еще не достроили. Вокруг все так быстро изменилось:
взаимоотношения людей, условия труда, обычаи. Да и наш
внутренний мир потрясен до самого основания. Хоть и остались
слова: разлука, отсутствие, даль, возвращение,-- но их смысл
стал иным. Пытаясь охватить мир сегодняшний, мы; черпаем из
словаря, сложившегося в мире вчерашнем. И нам кажется, будто в
прошлом жизнь была созвучнее человеческой природе, но это лишь
потому, что она созвучнее нашему языку.
пути прогресса уводил нас все дальше от них, и вот мы,
скитальцы, еще не успели создать себе отчизну.
игрушкам. Ведь в чем смысл наших авиационных рекордов? Вот он,
победитель, он летит всех выше" всех быстрей. Мы уже не помним,
чего ради посылали его в полет. На время гонка сама по себе
становится важнее цели. Так бывает всегда. Солдат, который
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Бажанов Олег
Корнев Павел
Орлов Алекс