произведение, и как идеально оно упорядочено. Заботьтесь прежде всего об
упорядоченности, она -- залог величия". Послушавшись их, вы создадите
мертвый скелет или мумию для музея.
своем месте оказываются землепашец, пастух, жнец -- и над ними зиждитель,
оплодотворяющий их любовью. Так укладываются в ряд камни, когда ты
понуждаешь их служить славе Господа. Их порядок рожден любовью зодчего.
-- значит сеять смерть. Порядок ради порядка -- это уродование жизни.
LXVI
в соседней -- некрасиво. И понял: нет средства, с помощью которого все миски
расписывались бы красиво. Затраты на ремесленные школы, конкурсы, почетные
дипломы не в помощь красоте. Больше того, можно трудиться день и ночь
напролет, но если тебя занимает не роспись миски, а что-то еще, она
получится вычурной, грубой и вульгарной. Ведь сна тебя лишала не миска, а
жадность, тщеславие, честолюбие. Ты занят собой, ты не служишь Господу,
который дал тебе возможность пожертвовать собой, самозабвенно претворяясь в
вещь, Он дал ее тебе вместо алтаря, и она вместила бы все: твои морщины,
тяжкий вздох, покрасневшие веки, дрожащие, утомленные вечной работой руки,
блаженство вечернего отдыха и твое усердие. Благодатна только молитва, а
молитва -- это самозабвенное дарение себя, чтобы наконец сбыться. Ты же
птица, она вьет гнездо, и в нем тепло; ты же пчела, она собирает мед, и он
сладок; ты же человек, он лепит вазу, любя только вазу, только любя, а
значит, молитвенно. Ты влюблялся в стихи, написанные ради денег? В стихах
ради денег не бывает поэзии. В вазе для конкурса нет благоговения перед
Господом. В ней есть твое тщеславие, корысть и притязания невысокого полета.
LXVII
доказательств, средств и целей. Но я знаю: слово только обозначает, оно не в
силах выразить, и любая речь дает представление лишь об образе мыслей, и
только. Потому и бессмысленно возражать ей или ее поддерживать. Я посмеялся
над ними.
все вышло так, как я говорил.
снизойдет будущее и уподобится ей, но на следующий день тот же ветер
принесет другую картинку, потому что каждый может сказать и говорит все, что
угодно. И если генерал, который продумал, как ему расположить свое войско,
взвесил шансы, прощупал обстановку, послушал, как спит его враг, и прикинул,
каково будет пробуждение, если вдруг этот генерал меняет все свои планы,
перемещает капитанов, разворачивает войска и импровизирует сражение только
потому, что праздный прохожий пять минут обдувал его ветром слов и они
повисли в воздухе изящной цепочкой доводов, -- я лишаю такого генерала
погон, сажаю в карцер и не даю себе труда его кормить.
пекарь, и говорит:
дадут деру. Чтобы воодушевить их, нужны победные фанфары слов, они
чувствительны на ухо. Я смотрел, как они спят, и сон их мне не понравился.
Теперь они проснулись и завтракают...
Танец -- вот она, истина. Чтобы соблазнить, нужно сблизиться. И чтобы убить,
тоже нужно сблизиться. Ты скрестил клинок с клинком, сталь танцует напротив
стали. Ты видел когда-нибудь, чтобы человек сражался и размышлял? Где в бою
время на размышление? А ваятель? Погляди, его руки мнут, топчут глину, и
большой палец поправляет вмятину от указательного. Где время на размышления,
на поверхностные несогласия? Да, конечно, поверхностные, потому что только
слова обозначают и разделяют, на словах и существуют противоречия. А в
жизни? Нет, она не простая и не сложная, не понятная, не загадочная, не
противоречивая, не целостная. Она есть, и все. Язык упорядочивает ее,
усложняет, проясняет, затемняет, разнообразит, объединяет. И если один выпад
ты делаешь влево, а другой вправо, то не стоит выводить заключение, что
существуют две истины, -- она одна: истина встречи. И только танец сближает
нас с жизнью.
продумывает, как разумнее всего действовать, никогда не примется за дело: на
его разумное решение предложат еще более разумное, он поразмыслит и найдет
третье, еще умнее. Веские доводы одного адвоката, еще более веские другого
-- нет этому конца. Очевидна только вчерашняя истина, да и истинного в ней
только то, что нечто стало данностью. И если ты хочешь разумно объяснить,
чем это творение замечательно, ты объяснишь. Потому что заранее знаешь, что
тебе придется объяснять. Но творчество не работает с готовым, оно по другой
епархии. Бухгалтер, даже если ты дашь ему камни, не построит храма.
шахматах. И я готов согласиться, что в конце концов они выберут правильно.
(Хотя сомневаюсь: шахматные задачи одномерны -- проблемы жизни не решить
взвешиванием. Вот, например, тщеславный скупец, скупость спорит в нем с
тщеславием, и какой расчет, какое взвешивание определит, что возьмет верх?)
Но предположим, что они вычислили самый верный шаг. Но они забыли, что имеют
дело с жизнью. В шахматной партии противник дожидается, пока ты снизойдешь и
сделаешь свой ход. Все происходит вне времени, которое только и питает
дерево, торопя его расти. Но время не в помощь шахматам. Только жизнь
органично связана со временем, она развивается, она растет, как растет живое
существо, а не как механическое сцепление причин и следствий -- хотя задним
числом ты сможешь показать своим ученикам и эти причины, и эти следствия,
удивив их стройностью. Причины и следствия лишь знаки совсем иной силы --
силы всепреодолевающего творчества. В жизни противник не ждет. Он сделает
двадцать ходов, пока ты размышляешь над своим. И твой ход окажется страшной
нелепостью. А чего, собственно, ему ждать? Ты видел, чтобы ждал танцор? Он
танцует в паре и, таким образом, ведет партнера. Те, кто действуют,
положившись на разум, всегда опаздывают. Поэтому я приглашаю править моим
царством тех, в чьих руках кипит работа, и видно, что их руки вымесят хлеб.
менять и менять свою логику.
LXVIII
для человека, равно как и корысть. Единственное, в чем он всерьез
заинтересован, -- это в том, чтобы неустанно жить. Если он богач --
обогащаться, если моряк -- плавать на корабле, если грабитель -- сторожить в
засаде при свете звезд. Но если счастье -- это беззаботность и безопасность,
то я видел не однажды, как легко от него отказывались.
словно отбросы, сползал по откосу к морю. Они протухали в нем, как сало, и
заражали гниением путешественников. Он отправил отряд солдат за шлюхами --
так отправляют экспедицию за редкостными насекомыми, желая изучить их нравы.
И вот отряд не спеша шагает меж отсыревших стен прогнившего квартала. Он
видит: за окнами жалких лачуг, жирно пахнущих прогорклой стряпней, сидят под
лампами, которые им вместо вывесок, оплывшие женщины, бледные, как тусклый
фонарь под дождем, их красные, как кровь, губы на тупых коровьих лицах
сложены в мертвую улыбку -- девушки ждут клиентов. По обычаю, чтобы привлечь
внимание прохожих, они тянут заунывную песню, -- бесформенные медузы
распространяют вокруг себя слизь.
захлопнулась дверь на полчаса, и в горькой скудости совершается обряд любви,
заунывная мелодия сменяется учащенным дыханием мертвенно-бледного чудовища и
каменным молчанием солдата, который купил у призрака право больше не думать
о любви. Он пришел вытравить цвет у мучительных снов, потому что родился,
возможно, среди пальм и улыбающихся девушек. Понемногу в дальнем странствии
густая зелень пальм отяготила его сердце невыносимой тяжестью. Мучительно
зазвенело серебро ручья, и улыбчивые девушки с гибкими, грациозными телами,
с угадываемыми под легкой тканью нежными теплыми грудями все больнее и
больнее касались сердца. Он принес свое жалкое жалованье в веселый квартал,
прося избавить его от снов. И когда дверь открылась вновь, он твердо стоял
на земле, самодостаточный, жесткий, высокомерный, он погасил свет, в лучах
которого играло и переливалось единственное его сокровище.
стальным блеском собственной неуязвимости. Отец показал мне на бледные
растения.
приказал их одеть в новые платья, поселил каждую в чистеньком домике с
журчащим ручьем у порога и приказал плести для него кружева. Платил он им
вдвое против того, что они могли бы когда-нибудь заработать. Следить за ними
он не велел.
счастье в чистоте, покое и обеспеченности...
глупы и предпочитают нищету благополучию, а потому, что важнее всего для
человека напряжение сил и жизни. Уютный дом, кружева и свежие фрукты
показались им каникулами, забавной игрой и бездельем. Все это не казалось им
настоящей жизнью, и они тосковали. Долгие годы нужно жить на свету, в
чистоте и плести кружева, чтобы все это перестало быть радующим глаз
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Андреев Николай
Рыбаков Вячеслав
Черепнин Владимир
Посняков Андрей