брать тебя силой или властью -- я разбужу в тебе желание танцевать. Ты пошел
туда, куда мне хотелось.
стоит грубиян грубияном с кровавым топором в руке, дымясь силой и мощью,
пенясь безудержным хвастливым желанием удивить собой, -- поэтому королева
улыбается грустной улыбкой, исполненной тайного разочарования, утомленного
снисхождения. Удивлена она лишь совершенством тишины. Она не снисходит
услышать шум и гвалт, как ты не снисходишь до работы мусорщиков, хотя не
сомневаешься в ее необходимости.
который приносит пользу. Если ты хочешь выйти из дому, то, не задумываясь,
поворачиваешь по коридору и находишь дверь. Если твоя собака хочет получить
кость, она становится на задние лапы, как ты учил ее, и она мало-помалу
усвоила самый короткий путь к вознаграждению. Хотя стояние столбиком, на
посторонний взгляд, не имеет никакого отношения к кости. Собака следует
инстинкту -- не разуму. Танцор ведет партнершу, подчиняясь правилам игры, о
них не думая. У них общий тайный язык. И точно такой же язык у тебя и у
твоей лошади. Ты научил се слышать твои движения.
подсказал ему, что удивит он ее одним -- тишиной; поступи он иначе, она
станет еще отстраненной, разочарованней, -- и он стал играть в тишину. Вот
королева и начала менять на свой лад варвара, предпочитая свисту топора
молчаливые поклоны.
притягивал наши взгляды, закрыв свои глаза крепко-накрепко, мы навязали ему
опасную роль, наделив благодаря нашему приходу той властью, какой обладают
монастыри.
чем-нибудь нас спросили.
слов и недовольно зашумели.
утверждал, будто только сила принуждает подчиняться сильных.
неправым, ибо если сильный подчинился, значит, подчинивший сильнее. Но
представь себе купца, сильного, спесивого и скупого. Он возит с собой целое
богатство -- зашитые в пояс бриллианты. И живет тщедушный горбун, нищий и
опасливый. Он не знаком с купцом, они из разных миров, говорят на разных
языках, и все же горбун задумал присвоить себе бриллианты. Скажи мне, на
какую силу рассчитывает горбун?
рассказывать отец, -- предложил чашечку зеленого чаю, потому что на улице
было уж очень жарко. Почему бы и не попить чаю с тщедушным горбуном, чем,
собственно, ты рискуешь, если твои бриллианты зашиты в пояс?
задыхался от бешенства, но ничего не мог поделать: он станцевал тот танец,
который навязал ему тщедушный.
командуешь десятью тысячами солдат. У каждого солдата есть оружие. Все они
крепко держатся друг за друга. И все-таки по твоему приказу одна часть
солдат ведет в тюрьму другую часть. Ибо значима не вещность, а тот смысл,
который ей придан. Когда бриллиант стал значим лишь как возможность
продолжить игру в кости, он перекочевал в карман горбуна.
отказываются думать, но слышать-то они могут!
соблазну твоих посулов, если достаточно тверд душой.
полюбится музыка, исполненная тобой, он услышит не тебя -- музыку. И если он
зашел в неразрешимый тупик, а ты показал ему выход, он примет его. Или ты
думаешь, что из ненависти к тебе или пренебрежения он сделает вид, будто
ничего не замечает, и продолжит биться головой о стенку? Если ты подсказал
игроку спасительный ход, который он безуспешно ищет, ты повел его, а он тебе
подчинился, пусть даже он настаивает, что знать о тебе не знает. Если тебе
протянули то, что ты ищешь, ты берешь. Неважно, ищешь ты потерянное кольцо
или разгадку ребуса. Я протянул тебе кольцо. Я подсказал разгадку. Конечно,
ты можешь отказаться и от того, и от другого из ненависти. И все равно ты
уже послушался меня, ты не мечешься, ты сидишь. Нужно быть сумасшедшим,
чтобы вскочить и продолжать поиски...
Иначе вокруг чего воздвигли они свои стены? Если с помощью стен ты охраняешь
скудный колодец, а я за стеной предложил тебе озеро, стены рухнут сами
собой, так они смехотворны. Если ты оберегаешь свою тайну, а мои солдаты
кричат о ней во всю глотку, стены рухнут сами собой, так они бессмысленны.
Если ты воздвиг их, сторожа алмаз, а я усеял алмазами все вокруг, словно
галькой, стены рухнут сами собой -- не стоит охранять свою бедность. Если ты
выстроил их, оберегая искусство танца, а я танцую лучше тебя, ты сломаешь
свои стены сам, чтобы усовершенствовать свое искусство.
меня слушать. Мне не потревожить их мирного покоя, огражденного
укреплениями, военной трубой, -- трубного гласа они не услышат. Слышишь то,
в чем нуждаешься. Чем возвышаешься. Избавляешься от противоречий.
великая истина заключается в том, что на свете ты не один. Ты не можешь
пребывать неизменным в изменчивом, непостоянном мире. Я, и не прикасаясь к
тебе, влияю на тебя, хочешь ты этого или нет. Я изменил твою суть, как ты
можешь этого не заметить? Ты был хранителем тайны, я открыл ее всем, смысл
твоей жизни переменился. Ты танцуешь, читаешь стихи сам себе, я собрал
насмешников и отдернул занавес, ты уже не танцуешь.
окружающих. Хочешь ты или нет, твой вкус зависит от вкуса окружающих. Твой
поступок -- очередной ход в игре. Шаг в танце. Я изменил игру или танец, ты
изменил поступки, поступь.
другую.
стены.
ты им служишь. Мощь семечка оберегает кедр, он выстоит против бури, засухи,
каменистой почвы. Потом ты сошлешься на прочность его коры, но и кора --
порождение семечка. Корни, ветви, кора -- так проявило себя семечко. Зато
зернышко ячменя слабосильно, ему не выстоять против посягательств времени.
прочный, напряженный силовым полем, он приготовился расцвести, подчинившись
незримым, но явственно ощущаемым силовым линиям. О нем я скажу: крепость его
неуязвима, время не истирает ее -- упрочивает. Время у него на службе. И что
за важность, если на взгляд он гол.
размышлял о силе и слабости. "Кто из нас поведет танец? -- думал я. --
Опасно в пшеничное поле бросить хоть один плевел: плевел сильнее пшеницы,
неважно, много ли он дает ростков и каковы они на вид. Твое множество в
семени. Пусть время развернет тебя, тогда посчитаем".
CLVIII
почему мои солдаты скрестили перед тобой сабли. Ты не пройдешь. У льва нет
панциря, но удар его лапы подобен удару молнии. Он прыгнул на твоего быка и
распахнул его перед тобой, будто шкаф.
мир, но в первые свои дни подобен дрожащему пламени свечи. И я вспомнил, как
умирал малыш Ибрагима. Когда он был здоров,
подходил к старику. Улыбался. Старик светлел. Старик трепал его по щеке, не
зная, что же ему сказать, -- ребенок сродни зеркальной глади, от нее
кружится голова. Сродни распахнутому окну. Перед ребенком всегда робеешь,
словно он всезнающ. Так оно и есть, в нем дышит дух, который ты потом
иссушишь. Из трех камешков он построит морской флот. Старику не увидеть в
малыше адмирала, но властность его он чувствует. Сын Ибрагима -- пчела, что
повсюду собирала свой мед. Все для него становилось медом. Он улыбался тебе
белозубой улыбкой, и ты приостанавливался, пытаясь понять, чем же тебя
одарили. Словом этого не выразить. Несказанные эти дары ничьи, они сродни
весеннему солнцу, что хлынуло вдруг, и в ответ засверкало море.
Благоговением отозвалась душа моряка. Будто луч славы на миг осенил корабль.
Ты скрестил на груди руки -- ты впиваешь. Так улыбался и малыш Ибрагима,
чудесная случайность на твоем пути, которую ты не умел, не знал, как
удержать.
рассмотрел. И сказать ничего не можешь. Опахала его ресниц поднимались и
опускались, будто открывались и закрывались окна в иной мир. Он молчал и