и, если догадается, что ты у него на крючке, ни за что не выпустит из рук
леску. И ты говоришь, что браслет для тебя слишком дорог, и уходишь. Он
зовет тебя обратно. Он твой друг. А жена у тебя такая красивая, ради твоей
красивой жены он сбавит цену. Он себе не простит, если такой чудесный
браслет попадется неуклюжей дурнушке. Ты нехотя возвращаешься.
Медленно-медленно, будто идешь себе и гуляешь. Недовольно поджимаешь губы.
Взвешиваешь на ладони браслет. Они, в общем-то, мало чего стоят, если не
тяжелы. И серебро, оно всегда такое тусклое. Ты еще не решил, купить ли тебе
невзрачный браслет или чудесную пеструю ткань, которую ты приметил в одной
из лавок. Но опасно выказать и слишком большое пренебрежение, если торговец
потеряет надежду что-то тебе продать, он разочаруется и позволит тебе уйти.
И тогда тебе придется краснеть, путаясь в неуклюжих причинах, по которым
тебе пришлось к нему вернуться.
танцует скупость, -- нет, тут танцует любовь. Услышав разговоры об осле,
овощах, философствование о серебре и золоте, добротности и тонкости его
отделки, видя, как ты уходишь и возвращаешься, он сочтет, что сейчас ты
далеко-далеко ушел от дома. Но именно сейчас ты и живешь в нем. Ты
исполняешь ритуальный танец любви, танец дома, и, значит, как ты можешь быть
вне дома или любви? Твое отсутствие не отделяет тебя, но связывает, не
отъединяет -- сближает. И можешь ли ты мне указать границу, за. которой
отсутствие становится отъединением? Если ритуальный танец насыщен и напряжен
и ты въяве видишь божество, с которым сливаешься и которому служишь, если
твое божество воодушевляет тебя, кто разлучит тебя с твоим домом или другом?
Я знал сыновей, которые говорили мне: "Отец умер, не достроив левое крыло
дома. Я достроил его. Не кончил сажать деревья. Я посадил их. Мой отец
завещал мне свое дело. Я продолжаю его". Или: "Он завещал мне быть верным
королю. Я верен ему". И я чувствую: отец в этом доме жив.
корень, если один и тот же Божественный узел связывает для вас воедино
дробный и разноликий мир, то нет расстояния, нет времени, которое могло бы
вас разлучить, ибо от божества, которое вас объединило, не отторгнут вас ни
мир, ни мор, ни смерть.
они жили, как братья, пили по вечерам чай, праздновали праздники, спрашивали
друг у друга совета, делились тайнами. Со временем слова потеряли для них
былую цену, и, когда окончив дневные труды, они вечерами прогуливались
вместе, то шли молча, поглядывая на цветы, сады, небо, деревья. И если один
кивал головой на розу, то другой наклонялся и, увидев проеденный гусеницей
лист, тоже огорченно покачивал головой. И одинаково радовались они
раскрывающимся бутонам.
несколько недель погонщиком в свой караван. На караван напали разбойники,
его занесло в другую страну, а дальше войны, бури, кораблекрушения,
разорения, смерть и труды во имя куска хлеба качали его на своих волнах,
будто море утлую лодку, перенося от одного сада к другому, пока не занесло
на край света.
получил от своего друга письмо. Бог знает, сколько лет оно странствовало.
Бог знает, сколько повозок, всадников, кораблей и караванов везли его с
упорством морских волн, пока не принесли к нему в сад. И вот утром, сияя от
счастья и желая им поделиться, мой садовник попросил меня прочитать
полученное письмо, как просят прочитать любимое стихотворение. С жадностью
ловил он на моем лице впечатление от чудесного письма. А в письме было всего
несколько слов, потому что садовникам по руке лопаты и грабли, а не перья.
"Этим утром я подрезал мои розы..." -- прочитал я в письме и задумался о
главном, которое не вместить в слова, и наклонил голову в точности так же,
как мои садовники.
далеких странах, плывущих кораблях, караванах и воинах между царствами. Три
года спустя случилось так, что мне пришлось снаряжать посольство на другой
конец света. Я позвал своего садовника и сказал: "Ты можешь послать своему
другу письмо". Пострадали мои деревья, пострадали овощи в огороде, зато
настал праздник у гусениц, потому что садовник целыми днями сидел за столом,
писал, зачеркивал и снова писал, прикусив язык от старательности, будто
малый ребенок, -- ему хотелось высказать самое главное, самое важное,
передать своему другу себя целиком во всей своей явственной подлинности.
Нужно было перекинуть мост через пропасть, воссоединиться с частичкой самого
себя, преодолев время и пространство. Ему нужно было высказать свою любовь.
И вот, краснея и смущаясь, он принес мне и попросил прочитать свой ответ,
желая увидеть на моем лице слабый отблеск той радости, что озарит
получателя, желая на мне проверить действенность своего откровения. И я
прочитал (нет для тебя драгоценнее того, на что ты тратишь себя всю свою
жизнь. Помнишь старух, что проглядели глаза, следя за танцем иглы, расшивая
пелены для своего Бога?). Так вот, я прочитал то, что доверил своему другу
мой садовник с помощью неуклюжих старательных букв, -- молитву, исполненную
горячей веры, высказанную в корявых словах: "Этим утром и я подрезал мои
розы..." И я замолчал, потому что ощутил самое главное еще яснее: они славят
Тебя, Господи, соединясь в Тебе над своими розовыми кустами, сами не
подозревая об этом.
сил просвещаю мой народ. Я получил от Тебя тяжкий труд, Господи, и нет у
меня той небольшой и каждодневной работы, какую мне легко было бы любить, --
я обживаю, я натягиваю связующие нити, но они неосязаемы, хотя и даруют
радости сердцу, ибо сладко возвращаться в свой дом, а не куда-то еще,
слышать привычные голоса и утешать ту, что плачет о потерянном браслете,
хотя плачет она о смерти, что разлучит ее со всеми браслетами. Но Ты обрек
меня еще и на молчание, научив ценить не ветер слов, а глубинную суть;
увидев ее, я склонился над тоскою людей и пытаюсь исцелить их.
болтовню и словесную пыль из-за потерянного браслета (дело ведь не в
браслете -- в смерти), расточить на ловлю любви или дружбы. Но и любовь, и
дружба завязывают свой узел только в Тебе, и только в Твоей власти позволить
мне до них дотянуться через Твое молчанье.
моей ступеньке, если ничего не жду от ангела из балаганчика? Что? Если
говорю и с пастухом, и с пахарем, отдавая им многое, но ничего не получая
взамен? Если улыбкой воодушевляю дозорного, ибо я -- царь, узел, связавший
воедино царство, на которое они тратят свою жизнь и которое вознаграждает их
моей улыбкой. Но чего мне ждать от ответной улыбки дозорного, Господи? Я
бужу любовь не к себе, Господи, мне не важно, равнодушны они ко мне,
ненавидят ли, любят, они должны меня чтить, чтобы прийти к Тебе, ибо я бужу
любовь только к Тебе, Господи, и они, и я питаемся этой любовью, и Тебе я
передаю ее, как передаю преклонение колен дозорного своему царству, ибо я не
стена, о которую бьются, я -- семя, что вытягивает из земли листву.
меня улыбкой, и иду я одиноким до того часа, когда Ты снизойдешь принять
меня и растворить в тех, кого я люблю, -- я устаю от своего одиночества, и
мне хочется стать одним из всех и затеряться среди людей моего народа, -- я
еще не очистился до конца.
порой покориться божеству садовников и тоже сделаться садовником в моем
царстве. Ведь и мне случается не спеша спуститься по ступеням моего замка в
предрассветный сад и навестить свои розы. Я оглядываю их так внимательно,
наклоняюсь к неловко изогнувшемуся стеблю, я, который в полдень будет
решать: казнить или миловать, воевать или жить в мире. Быть или не быть
царствам. И, с трудом разогнувшись, потому что я уже стар, я говорю в своем
сердце слова, что слышны и понятны всем садовникам на свете, живым и
мертвым: "Этим утром и я подрезал мои розы..." Что мне за дело, если это мое
послание будет странствовать долгие годы? И мне даже не важно, найдет оно
адресата или нет. Не в послании суть послания. Чтобы быть заодно с моими
садовниками, я поклонился их божеству -- розовым кустам на заре.
становлюсь заодно, лишь возвысившись до следующей ступеньки? И поскольку он
в точности такой же, как я, и идет ко мне навстречу, стремясь подняться на
ступеньку более высокую. Исходя из нажитой мною мудрости, я сужу о
справедливости. Он судит о справедливости, исходя из своей. На взгляд они
противоречат друг другу, противостоят и служат источником войн между нами.
Но и он, и я противоположными путями, протянув ладони, идем по силовым
линиям к одному и тому же огню. И обретают наши ладони Тебя одного, Господи!
враг окончит свой и облагородит свой народ. Я думаю о нем, и он думает обо
мне, хотя нет у нас общего языка, чтобы мы с ним встретились, ибо по-разному
мы с ним и милуем, и казним, разные у нас уклады и разные суждения, но мы
можем сказать, он мне, я -- ему: "Этим утром и я подрезал мои розы..."
несхожие деяния!