разбирал, что в стакан налито, и его начало корежить, потом он уснул, а
Дашка пошла ругаться с Надежкой. Она подкараулила Надежку у изгороди и
накинулась на бедную девку: ты, дескать, и такая, и сякая, ехала бы туда,
откуда приехала, у тебя, мол, и подол короток, и зубы железные, а Надежка не
думала с ней из-за Мишки ругаться, взяла да пошла от Путанки, а Дашка в нее
щепкой кинула и кричит на всю деревню и руками машет. Вот дура толстопятая!
что, под конец разошлась так, что начала сыпать с картинками. Стыд! На что
только не способны эти бабы, особо когда в раж войдут, а ежели из-за мужика,
так они и совсем ничего не замечают. Нет, конешно, не всякая. Вон у него
Катерина не такая, она бы не стала ни кричать, ни позориться.
уехала, -- может, у нее отпуск весь вышел, а может, и просто так, взяла и
уехала от греха. Мишка пробудился, Надежки-то уже не было. Махнул рукой:
"Хы, подумаешь!" И опять к Дашке, уже через парадный ход, раньше-то ходил
через задние ворота, проводит Надежку и шмыгнет к Путанке ночевать, только
через задние ворота. Теперь пошел в полный рост и прямо в парадные ворота, а
Дашка, видать, подумала, что наговорное зелье действует, навела для
надежности еще, да и развела его водкой. Только поставила это пойло Мишке на
стол, вдруг Митька в избу, без Мишки ему ни жить, ни быть, прямо к Дашке и
заперся. Садится Митька за стол, наливает без спросу и пьет, и сразу аж веко
у него задергалось. "Это чего у тебя, хозяйка, зубровка, что ли?" --
спрашивает. А Дашка сердится, не любо, что Митька целый стакан зелья зря
извел, сама не своя побежала к шестку, потом к залавку, несет бутылку новую,
нераспечатанную. И все подставляет Митьке бутылку-то да приговаривает: "Вот,
Митрей, ты пей из этой, это-то свежая, это-то свежая!" Митька говорит:
"Подожди, хозяйка, и свежая от нас не уйдет, а вот из этой еще... Где, --
говорит, -- покупала, вроде на туземский ром смахивает. Аж глаз
выворачивает". Раз по разу выдул Митька всю бу-
одной Дашке Путанке. То ли куриный помет с сушеными пауками, то ли без
пауков. Неизвестно. Только Мишке мало досталось из первой бутылки, и Дашка
готова была Митьку разорвать. Митьку же надо было ей не ругать, а озолотить,
потому что на другой же день по Митькиному наущению все трое поехали на
Мишкином тракторе в сельсовет, и Дашка с Мишкой расписались, и вся деревня
только об этом и судачила. Вот какой пес.
архаровцев у Ивана Африкановича много, окружили его, а он одному конфет
горсть, другому горсть, по избе ходит, как по палубе. Ивана Африкановича
дома не было, косил с Катериной на другой территории. Евстолья и рассказала
Митьке все приключения насчет сена. Митька слушал, слушал и говорит: "Эх
вы!" Взметнулся и чай не допил. Уже после Иван Африканович узнал, что Митька
с Мишкой прицепили сани и махнули прямо на Левоновы стожья, где Иван
Африканович косил по ночам. Люди все были на работе, никто не видел, куда
трактор с санями ушел, часа за три все дело было обтяпано. Оба стога
навалили на сани, привезли к повети, перекидали в одну секунду, все
шито-крыто. И все бы, может, обошлось, быть бы Ивану Африкановичу с сеном,
кабы не эта Дашка Путанка...
давно собирались топить баню. Митька с Мишкой ездили на машинах за обменными
семенами для озимого сева, приезжают опять навеселе. Мишка уж и жить
перебрался к Дашке в дом, успел и крылечко поставить новое. Сидят Митька с
Мишкой на новом крылечке, а Дашка тоже баню топила. Истопила честь честью. В
баню молодым надо идти вместе, а Мишка уж совсем веселый, с собой, видать
вина привезли. Дашка подождала, видит, не дождаться мужика в баню идти,
взяла веник и пошла мыться одна. Мишка с Митькой насчет компрессии спорят, а
трактор у дома стоит, а Мишка с Митькой опьянели совсем и спорят. Взяли и
завели трактор, поехали по деревне, чего-то друг дружке доказывают. То
остановятся, то опять нечередом вперед ринутся. Вдруг Мишка остановился и
кричит: "Стой, а где моя баба?" -- "Как где, -- Митька говорит, -- в бане,
моется".--"Да нет,--Мишка говорит,--не та баба, что в бане, а та баба, что
голая".-- "Конешно, голая,-- говорит
пальцем в стекло, -- а эта, что на картинке-то". Тут и Митька понял, про
какую голую бабу Мишка спрашивает. Картины на стекле и правда не было.
Разъерепенился Мишка, начал за ребятишками бегать: "Вы картину из кабины
уперли! Я вам все ноги переломаю, ежели не представите. Вы взяли?" Ребятишки
перепугались, кричат: "Не мы, дядя Миша, не мы!"--"А кто?"
и сожгла в печи и что все видели, как она эту картину со стекла сдирала и в
кабину сама лазала, а Митька говорит, это она от ревности сделала, а Мишка
раз в кабину и на тракторе к Дашкиной бане. Подъехал к самому предбаннику,
кричит: "Где картина?" И газует, чтобы Дашка выглянула, а Дашка не
выглядывает, тогда Мишка развернулся и на баню трактором, хотел спихнуть
баню прямо в речку. Митька хохочет, а Мишка баню с молодой женой в реку
трактором спихивает. Дашка выскочила из бани голая, веником закрывается,
ревет на всю деревню и Мишку ругает, а Мишка, видать, увидел ее голую и
одумался, но баня была на метр с места сдвинута, и каменка развалилась.
только на другой день -- бах! -- приезжает тот уполномоченный и с участковым
милиционером, и в деревне пошел разговор, что Мишке с Митькой дадут теперь
по десять суток за мелкое хулиганство, а Дашка уполномоченного уговаривает,
чтобы не делал ничего, а уполномоченный зря, что ли, милицию вызывал? В
придачу Мишка своротил у трактора обе фары, радиатор испортил, а
уполномоченный и Митьку еще с того разу запомнил. Ну беда, у Ивана
Африкановича заболела душа. Совсем стало не по себе, когда взяли двух
понятых и пошли начальники к этой проклятой бане. Они обошли ее кругом --
баня была сдвинута не на метр, а на восемьдесят сантиметров, все вымеряли,
заходят вовнутрь... Дашка ни жива ни мертва рядом стоит, руки дрожат,
вот-вот завоет. "А это что такое?--спрашивают.--Откуда у вас это сено?" Весь
чердачок бани был забит сеном, и уполномоченный поглядел на Дашку: "Я вас
спрашиваю!" -- "Из загороды... Свое загородное..."--"Какое же загородное,
если у вас еще и загорода не кошена!" А Дашка как заревет. Уполномоченный
послал кого-то, чтобы сбегали в контору за председателем, председатель
приехал, нашли бригади-
проверить у всех. До вечера ходили по баням, по дворам, описывали сено,
дошла очередь и до Ивана Африкановича...
за сено. Иван Африканович только успел свозить сено со своей повети на
колхозную ферму, слышит, теща Евстолья причитает, ребятишки в избе ревут,
корова стоит у крыльца недоена и тоже трубит, просит доиться, а Катерины
нет, и Митьку вызвала милиция.
5. НА ВСЮ КАТУШКУ
духу. Мишки тоже не было, боком вышло ребятам лесное сено. "Посадят, дадут
по году обоим",--думал Иван Африканович, и душа болела у него больше и
больше, не мог найти себе места. На третий день Иван Африканович не утерпел,
поехал в район. Взял передачу для Митьки (Евстолья положила в сумку пирог с
рыбой и полдесятка яиц) и поехал.
хоть отбавляй, кузов набит битком. Иван Африканович проголосовал. Шофер был
обязан остановиться, поскольку возил людей специально, а в кузове зашумели
как в улье:
доверительные разговоры огоньками зашаялись в трех местах. Машину сильно
тряхнуло, и места сразу стало больше.
хуже всего, обязательно перекувырнемся. А лучше, ежели у него три дороги в
глазах, чтобы по середней ехать.
торопливо целовались с плачущими матерями. Из машины глядели, как они
прощаются.
рассудил насчет тройной дороги.--Вот меня так давно уж никто не целовал.
кто ее, такую сотону, и родил.
видать, кончилась, устарел. А теперь поди возьми ее в руки, ежели все законы
на бабской стороне, все точки-запятые. Нет, брат, я и с одной маюсь
тепериче.
Шилова Юлия
Корнев Павел
Суворов Виктор
Маркеев Олег
Лукин Евгений
Корнев Павел