Чтение 2–й страницы книги ~Лабиринт~

столики, и на столиках лампочки с цветными абажурами. Были эти абажуры в
то время или их не было? Не помню. Быть может, десятилетний мальчик ужинал
раньше, еще до того, как темнело. И уж наверное, не было неоновых ламп у
входа в отель. Замечательных неоновых ламп салатного цвета.

Я свернул вправо. Снова в узкие улочки. Здесь было темнее и более
душно. С моря уже тянуло вечерним понентино '[Западный ветер (итал.).],
который нес прохладу и освежал воздух. Но до маленьких улочек ветерок не
доходил. Воздух по-прежнему был насыщен запахами кухни и мочи. Я с трудом
пробивал себе дорогу. Кругом было полно людей. Они болтали, стоя группками
в воротах или сидя на низеньких плетеных стульчиках перед закрытыми
лавочками.

Осторожно проскальзывали машины. Кроме того, множество автомашин стояло
вплотную у стен, баррикадируя улочки. Под автомашинами пробегали худые,
облезлые кошки. В воздухе тоже пахло кошками.

На углах я останавливался и читал таблички с названиями площадей и
улиц. Вдруг я застыл на месте. Пьяцца ди СанАполлинаре! Да, это здесь,
конечно же! На этой площади находился знаменитый "Аполлинаре", где учился
мой отец. Я увидел церковь, носящую имя того же святого. А рядом здание
лучшей юридической школы, переведенной теперь в Латеран^2[2 Дворец в Риме,
до начала XIV века служивший резиденцией пап.], наверное, был здесь в
детстве. Ничего не помню. Теперь я не отрывал глаз от этого здания,
прижавшегося к церкви. Фасад у него красивый, величественный. Мне он
показался холодноватым, даже мрачным, хотя отец уверял, что здание это
принадлежит к числу красивейших в Риме. Я подошел ближе. Заглянул через
решетку во двор. Там виднелись какие-то аркады, а в центреконтуры фонтана,
бездействующего или просто бесшумного.

Теперь здесь помещается какая-то школа. Так говорил отец. Я поглядел в
ту сторону. Так оно и есть. Но в темноте я разобрал на большой каменной
доске только одно слово - Liceo3 [3 Лицеи (итал.)]. Стало быть. школа, как
он и говорил.

Докторскую степень отец получил тоже в "Аполлинаре". Он провел в Риме
семь лет. включая годы практики. Мне отлично знаком этот период его жизни.
Отец столько о нем рассказывал!

Не только мне-гостям, знакомым, ксендзам из нашей курии. В Торуни было
мало людей, окончивших этот атснеи', самое большее пять-шесть человек, но
о его существовании знали все.

Мне было известно, что тот, кто хочет как можно лучше изучить церковное
право, кончает "Аполлинаре". Ну и что там учились люди, которые
впоследствии сделали большую юридическую карьеру в церкви. Зная, что всем
это известно, отец любил пошутить даже с теми, кто понимал, что к чему. Он
смеялся:

"Sari Apollmarc", "Sail Apollinarc".

Piu si studia, menu si irnpara'^ [2 "Сан-Аполлинаре". "Сан-Аполлинаре",
чем больше учишься, тем меньше узнаешь! (итал.)]

Ксендзы возражали. Отец, впрочем, так же точно возражал бы, если бы
кто-то посторонний сказал ему, что в "СанАполлинаре" "чем больше учатся,
тем меньше узнают". Такую фразу он счел бы святотатством. Иное дело в
своем кругу, когда он сам так говорил. С ним горячо спорили. А ему это
нравилось.

И было приятно, что собеседники могли убедиться, до какой степени он
овладел всеми премудростями в "Аполлинаре". Постиг не только их
содержание, но и предел.

Я пошел дальше. Ноги несли меня и несли. Все медленней и медленней.
Однако я никак не решался прервать прогулку. Все время я чувствовал, что
нахожусь в Риме. Что никогда в столь полной мере не буду в Риме, как
именно в этот первый вечер. Я был поглощен Римом. Он менялся у меня на
глазах. Теперь он сверкал все сильней и сильней, так, что приходилось даже
щуриться. Он просто ослеплял меня светом, брызжущим из неоновых ламп и
витрин магазинов. Я вышел на огромную, широкую улицу. Обыкновенную улицу,
с тротуарами. По ним шли толпы людей, словно на демонстрации. Это было
мучительно.

После целого часа изнурительной работы ног и глаз я сообразил, где
нахожусь. Еще одна площадь с фонтаном. Я присел на его ограде. Не я один.
Несколько человек, подобно мне, искали прохлады. Фонтан я узнал. Сколько
раз я разглядывал на фотографиях тритона, сделанного по рисунку Бернини! Я
знал также, как называется площадь: Барберини. Справа от меня, где-то
здесь, должен находиться дворец Барберини. Его не было видно. Меня
отделяла от него большая световая завеса кинорекламы. Слева тянулся
квартал Лудовизи, который так нравился моему отцу, - квартал, выросший в
более поздний период, построенный после семидесятого года, уже после
падения папского государства, красивый, со множеством роскошных ресторанов
и отелей. Отец охотно проводил вечера в этом квартале. Но жил он в старом
Риме. Поблизости от различных папских учреждений и трибуналов. В Лудовизи
ему жить не подобало.

На следующий день я позвонил в пансионат "Ванда", просил к телефону
пани Рогульскую. "La profcssorcssa e asseiile' [' Профессорши нет,
профессора юже нет! (итал.)] Anche il pruk'ssore e assentc!"' []be не было
дома. Ее брата, пана Шумовского, тоже, Я не мог разобрать, когда они
вернутся.

Горничная, которая мне ответила, трещала как сорока. Она подозвала
когого, не выпуская и-i рук телефонной iрубки. Таким образом я услышал.
что звонит "uiio sir.micro" и невозможно понять, чего этот sti.imcro
xoчет. Тогда к телефону подошла пани Козицкая.

Но час спустя, когда я добрался наконец, до виа Авеццано, меня приняла
пани доктор Рогульская. Я намучился, пока доехал.

Разыскать эту улочку было нелегко. Все было гак. как мне говорили
знакомые и Кракове. Пансиона! находился далеко, район малопривлекательный.
Я совершенно зря пошел в сторону железной дороги. Взобрался на ниадук, не
встретив ни живой души. И спросить не у кого, и самому не разоорагься.
Жарко:

внизу, под мостом, грохочут поезда. Я повернул назад и, раз десять
справившись, туда ли я иду. в конце концов нашел нужный мне адрес.

Зато самый пансионат произвел на меня приятное впечатление.

Знакомые в Кракове предупреждали меня, что там грязно. Я этого не
заметил. Чистотой, правда, он не поражал, но мне показалось, чти и холл. и
столовая, и комната, где мне предстояло жить, содержатся вполне прилично.
Что касается цены, то в Риме, пожалуй, и в самом деле не удалось бы найти
комнаты дешевле. По крайней мере мне, uno straniero в этом городе.

Я не мог судить, правильно ли мне советовали в Кракове не вести по
телефону переговоров относительно комнаты. Но поступил я так, как мне
рекомендовали: приехал, чтобы договориться.

Признаюсь, если бы свободной комнаты не оказалось, я бы рассердился.
Зря пропало бы целое утро. Но все сошло хорошо.

Таким образом, я больше не раздумывал о том, действительно ли в
пансионате с опаской принимают людей, приехавших из Польши. А если не с
опаской, то с осторожностью и, прежде чем отважиться на это, предпочитают
сперва поглядеть, с кем имеют дело.

Когда все было улажено, мы присели на минутку в столовой.

Комната была светлая, скромно обставленная. Все ее украшение составляли
горшки с бегониями, стоявшие на плетеных круглых столиках. А на стенах
висели виды довоенной Варшавы в черной тонкой окантовке.

- Стакан чаю - предложила пани Рогульская.

- С удовольствием.

- Здесь не умеют хорошо заваривать чай.

- И верно, - сказал я. - Сегодня утром я попросил в отеле чаю. Слабый и
на вкус ужасный!

Пани Рогульская улыбнулась. Губы у нее были тонкие, бледные, но улыбка
милая. Должно быть, когда-то пани Рогульская была красива-благородный
профиль и большие голубые хмурые глаза. И очень стройна, узка в кости, с
прекрасными, почти бескровными пальцами. Она держала стакан, грея руки,
хотя день был жаркий.

- Ну и как там теперь в Польше? Лучше?

Я ответил в двух словах, подтвердив, что теперь действительно стало
лучше. Она слушала, но я почувствовал, что, хоть ей не безразличен вопрос,
который она задала, мой ответ ее не интересует.

Потом она сказала:

- Выпустили вас?

Слова ее прозвучали не как вопрос, требующий пояснений. И даже не как
констатация факта. Просто слова иэ разряда тех, которыми некогда отмечали
возвращение из путешествия, сопряженного с известными опасностями.

- Вы надолго?

Об этом мы уже говорили, когда я снимал комнату. На месяц.

На два. Все зависит от дела, ради которого я приехал. Что касается
денег на расходы, то я рассчитывал на помощь адвоката Кампилли, помня о
его обещании в письме к отцу. Об этом я, разумеется, ничего не сказал пани
Рогульской.

- Думаю, что на месяц, - ответил я.

- В Риме впервые?

- Нет.

И я рассказал ей, как приезжал сюда в детстве. Добавил несколько слов
об отце. О его связях с Римом.

- А мы здесь уже восемнадцать лет!

Я знал, что она говорит о себе и о своем брате. Они оба очутились здесь
в конце тридцать девятого года. Я слышал об этом от знакомых в Кракове.
Оба были мобилизованы, он офицер запаса, она врач. Они пробрались через