сидел лицом к большому окну, занимавшему половину стены. Глядя туда, я
видел море и такое бессчетное количество дрожащих, ярко светящихся чешуек,
что пришлось отвести глаза. Сандра Весневич сидела по той же стороне
стола, что и я. Нас разделял младший из итальянцев. Синьора Весневич время
от времени наклонялась в мою сторону и дарила меня улыбкой либо обращалась
ко мне с каким-либо пустым вопросом, например:
довольны?
Вмешался Весневич:
терпеть. Кстати, в последний раз на богослужении он сидел в одном конце
церкви, а Козицкая в другом.
очень красивые глаза. Продолговатые, чуть-чуть раскосые, карие. Я
загляделся на нее, вдобавок становилось все жарче, и, отвечая ей, я так
спутал времена глаголов, что она ничего не поняла. Муж вполголоса объяснил
ей, что я имел в виду.
польский, чтобы говорить так, как вы по-итальянски.
иронический.
времени, безмолвно спрашивая, не хочу ли я еще вина. На этот раз она
подкрепила жест словами:
холодна, но и отнюдь не ласкова. Она относилась ко мне как к нашалившему
ребенку, которого теперь собирается простить.
разговаривали об этом вине, о городке, по которому ему дали название и в
котором я побывал проездом из Флоренции в Рим, и, наконец, об отце. Беседа
наша длилась недолго, а содержание ее было довольно банальным, но,
собственно говоря, в таком же тоне велся разговор в течение всего обеда,
уже подходившего к концу. После кофе, который мы пили у окна, где стояли
большие удобные кресла, супруги Кампилли ушли к себе наверх. Молодежь
осталась. Мы по-прежнему разговаривали и шутили, но все более вяло.
Мало-помалу сперва итальянки, потом итальянцы, а под конец и мы с
Весневичем принялись листать иллюстрированные журналы. Целые груды их
лежали на нижних полках столика, за которым мы пили кофе. С час мы лениво
просматривали журналы, а потом Весневич поднял нас. Мы снова пошли на
пляж. На этот раз к нам присоединились супруги Кампилли в купальных
халатах-он в желтом, она в розовом. Тут я узнал от нее, что они проводят в
Остии не все лето. С середины августа переезжают в Абруццы, у них там еще
одна вилла. Дети Весневичей-я также знал их по фотографиям, которые
Кампилли регулярно присылали отцу, - уже несколько недель находятся там. В
Остии для них слишком жарко.
Но пока курия действует, то есть пока монсиньоры не разъедутся на воды и
не начнутся большие вакации, я должен сидеть в Риме.
выбрал именно этот момент, - отец де Вое просил тебе передать, что завтра
будет тебя ждать. Позвони ему с самого утра, чтобы уточнить время.
том, что думают другие. И думают ли о нем вообще.
заседании. Но в одном отношении я могу тебя успокоить: он твердо хочет
тебе помочь.
собой.
такой, а не в большей дозе. Быть может, даже не опыт, а инстинкт,
регулировавший подобные вещи. И правильно.
большего, поэтому в первый момент отпущенная мне доза показалась
недостаточной и неопределенной. Однако она произвела действие. Нелепо было
думать, что задачу можно решить с одного раза. Я все отчетливее понимал
это. Завтрашний вызов к де Восу стал приобретать значение. И все большее
значение после того, как я основательно это обдумал.
комнаты, которому я доложил о себе, указал мне, где находятся лифты, и,
видя, что я растерялся и не знаю, куда идти, вышел из-за своего окошечка и
проводил меня. Я поднялся на пятый этаж и снова заблудился. Довольно долго
я блуждал по лабиринту бесконечных, ярко освещенных коридоров, пока
наконец не очутился перед нужной дверью. На ней значился тот номер,
который я искал. Я не сразу постучал. У меня сильно билось сердце, и я
хотел сперва успокоиться. Дверь была окаймлена широкой дубовой рамой.
Справа, на высоте замка, ее пересекало своеобразное устройство, состоящее
из десятка кнопок и маленьких табличек. Дожидаясь, пока у меня пройдет
сердцебиение, я принялся их разглядывать. На табличках за слюдяной
пластинкой виднелись отдельные слова: библиотека, трапезная, часовня,
терраса, аудитория, зал 1, зал 2, зал 3 и так далее. На последней, нижней
табличке я прочел надпись:
постучал.
отступил в сторону, чтобы дать мне пройти. На этот раз он мне показался
еще меньше ростом-возможно, потому, что комната, куда он меня ввел, была
огромная, с высоким потолком. Заметив, что я не двигаюсь, он дотронулся до
моего плеча, а потом указал на кресло, стоявшее в глубине, возле
письменного стола. Я подошел к креслу, но не сел. Тем временем отец де Вое
притворил дверь. Движения его были такие медленные и осторожные, словно он
закрывал крышку драгоценной старинной шкатулки, а не самую обыкновенную
дверь. Только теперь он поздоровался со мной-пожал мне руку, вернее,
быстро к ней прикоснулся. И снова, не произнося ни слова, указал на
кресло, приглашая сесть. Я сел. Тогда и он занял место за письменным
столом.
чувствовал, что не могу начать с общепринятых, банальных фраз. От фигуры
священника веяло важностью.
делу. Проще всего было бы задать вопрос, имеющий прямое к нему отношение.
А именно: что отец де Вое думает, составил ли уже мнение. Или что-то в
этом роде. Мне не удавалось перехватить взгляд отца де Воса. Он смотрел в
мою сторону, но глаза его были прикованы к моему плечу или к какой-то
точке на стене позади меня.
я наконец.
я начал наобум:
какого-либо существенного обстоятельства дела.
буду благодарен за любые вопросы.
де Вое теперь перевел взгляд на письменный стол, заваленный книгами,
тетрадями, листочками бумаги. Потом, словно желая навести порядок в своем
сложном хозяйстве, он прикоснулся к одному предмету, к другому, причем так
осторожно, как будто располагал их по местам с точностью, рассчитанной до
миллиметра. В действительности он что-то искал. Найдя наконец нужный
листок, он положил его перед собой так, как хотел-ровно и аккуратно, - и
наклонился над ним.
на большом расстоянии от уха. В трубке что-то быстро застрекотало.
Продолжалось это довольно долго. Отец де Вое не шевелился. Я не отрываясь
смотрел на его небольшую седую, красиво вылепленную голову. Если бы он не
держал в руке трубку, могло бы показаться, что вот такой, как есть,
Конюшевский Владислав
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Глуховский Дмитрий
Андреев Николай
Самойлова Елена