В Торуни я знал немногих священников, но тех, кого я знал, знал хорошо. А
не так вот-человек с тонзурой мне знаком, а фамилию вспомнить не могу.
Нет! Не Торунь и не Краков. Придя к такому выводу, я снова склонился к
печатям, забыв на долгое время о священнике, сидевшем за соседним столом.
Когда я встал, намереваясь пойти в отдел каталогов, то сперва обнаружил,
что его нет на месте, а потом заметил оставленную им книжку. Чтобы попасть
в отдел каталогов, надо пройти через маленький круглый зал с блестящими
колоннами и большой лоджией. Там всегда прогуливаются посетители
библиотеки, уставшие от занятий. Мой загадочный священник возвращался из
лоджии.
меня прямо перед собой. Глубоко запавшие глаза, выступающие скулы, кривой
нос. В зале, когда он сидел спиной к свету, я мог строить различные
догадки. Теперь, однако, в непосредственной от него близости, ни одна из
них не оправдалась. Безусловно, он совершенно мне незнаком. Однако, когда
священник протянул мне руку, я ответил тем же. Он крепко пожал мою руку и
при этом улыбнулся. Весело и широко, с радостным блеском в глазах, никак
не подходившим к данной ситуации.
сменилось полной уверенностью. Мои связи в мире итальянских священников
были весьма ограниченны. И тех двоих, с которыми я столкнулся в последнее
время, я узнал бы с первого взгляда, даже если бы меня разбудили среди
глубокой ночи.
читальни в отдел каталогов. Какой-то старичок метнул на нас i розный
взгляд. Мы подошли к ближайшему окну.
Зато яркое освещение не пошло на пользу его сутане, так как выдало ее
солидный возраст и плаченное состояние.
библиотеках всегда такая тишина и покой! Мой епископ часто говорит, что
библиотеки тоже дома божьи. Мой епископ-это значит глава моей епархии.
его профиль мне все-таки откуда-то знаком.
Орсино. У меня там приход.
находишь времени для чтения. А между тем надо читать, много читать, иначе
не хватает слов и аргументов для доказательства своей мысли.
подкреплять книжными знаниями.
полумесяцами-дон Паоло Кореи.
меня по направлению к потайной дверке напротив лоджии. Я обернулся, чтобы
поклониться священнику, с которым беседовал. Его уже не было возле нас.
Однако он не исчез. Я разглядел его спину в глубине коридора, он
возвращался в читальный зал. И только тогда я внезапно вспомнил, где мы с
ним виделись. Этот священник в Грегориане вызвал отца де Воса в коридор и
потом вполголоса что-то ему объяснял у двери комнаты, где я ждал. Ну ясно,
тот самый.
Две, три, пять. То вверх, то вниз. Сердце слегка сжимается. В голове
пустота. Образ священника, едва я вспомнил, откуда его знаю, сразу
потускнел. Я испытывал неловкость, словно меня вызвали к телефону из
церкви во время богослужения. И все это из-за особой атмосферы, царящей в
библиотеке, в ней действительно есть что-то от "божьего храма". Непонятно,
как Кампилли решился меня вызвать. Я прибавил шагу. Тревога возрастала. Я
начал машинально шептать: "Дурное известие!
отогнать недоброе, чем от предчувствия его. "Дурное известие! Дурное
известие!" Но для чего же звонить? Почему не подождать, пока я вернусь
домой?
духовных лиц в полном облачении. Письменный столик завален
регистрационными книгами. На них преспокойно лежит телефонная трубка. Я
схватил ее.
почувствовал. Сперва он не хотел сообщать по телефону то, что должен был
мне сообщить. Теперь, заметив, что напугал меня, он сказал:
предположение, будто в курию стали бы телеграфировать, если бы с отцом
что-нибудь стряслось, я проникся уверенностью, что произошла катастрофа. Я
все еще бессознательно прижимал к уху трубку, хотя ничего доброго уже не
ждал.
поделиться с тобой этой вестью.
возвратил. Что касается пятого, то попросил сохранить его за мной до
завтра. Я поклонился священнику, которого видел у де Воса. Все делал в
крайней спешке. Не прошло и четверти часа, а я уже стоял перед Кампилли.
Он ждал меня в холле. Сам отворил мне калитку и входную дверь. Перед
уходом в библиотеку я с ним не виделся. Мы крепко пожали друг другу руки.
Молча. Кампилли не заговорил со мной, даже когда мы проходили через
приемную в его кабинет. В кабинете он тоже довольно долго молчал. Только
снова стиснул мои руки. Тряс их и тряс.
понимаешь, что она означает для твоего бедного отца.
мере огорчало и то, что он не может работать в курии, и то, что почитаемый
им епископ Гожелинский не расположен к нему.
твоему отцу вернуться к столь любимому им делу.
он это делал, передавали мне красноречивее слов, которые он ни в коем
случае не мог произнести, все, что чувствовал Кампилли. Постепенно я стал
лучше в этом разбираться. В особенности когда он отпустил мои руки и
принялся хлопать меня по плечу, а затем раза два поцеловал. Так же как в
тот день, когда я вернулся от де Воса и Риго. Тогда он оглушил меня
восклицаниями, поздравляя с победой. Восклицаниям сопутствовали жесты
вроде сегодняшних. Только по размаху и щедрости сегодняшние жесты
значительно превосходили тогдашние.
сказали, что победа за нами, - заметил я. - Что же в таком случае может
изменить смерть епископа?
не бывает слишком много!
таких делах, как у твоего отца, отсутствие дела еще лучше, чем выигрыш в
кармане. А смерть епископа Гожелинского позволяет нам надеяться, что так
оно и будет.
епископа Гожелинского прекращался спор. Если это так-а пожалуй, было ясно,
что так оно и есть, - следовал вывод, что мне пора убираться из Рима. Я
Посняков Андрей
Корнев Павел
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Жюль Верн