романтического заблуждения. Вы отождествляете поэта с пророком. Но это
вещи разные". Конечно, поэт может предсказать нечто, и это сбудется...
[Волков:]
[Бродский:]
хорошо говорил Оден: можно написать "завтра пойдет дождь". Есть даже
вероятность, что так оно и будет. Но на самом деле поэту просто надо
было срифмовать слова "завтра" и "скорбь" (по-английски, как вы знаете,
они рифмуются).
[Волков:]
стремлением автора отгородить свою биографию от своего творчества.
Другое дело, коли современное творчество было бы анонимным, как в
древности. Мы ничего не знаем о личной жизни Гомера. Романтизм сделал
подобное невозможным, раз и навсегда. Поэт проживает свою жизнь как
одно из самых важных своих произведений. Иногда не различишь, что для
читателя важнее: жизнь поэта или его стихи. Парадоксально, но нечто
подобное происходит на наших глазах с Оденом. Он просил не писать о
нем; в ответ биографии Одена выходят одна за другой. Один критик
заметил, что скоро больше читателей будет получать удовольствие от
историй об Одене, нежели от его стихов.
[Бродский:]
ситуация. И возникла она по одной простой причине: Оден был
замечательный афористический мыслитель. Думаю, таких нынче уж нет. И
потому мнения, которые Оден высказывал (а зачастую и просто ронял),
обладают, на мой взгляд, не меньшей ценностью, чем его поэтическое
творчество.
[Волков:]
очевидно, эстетической ценностью. Оден создал "миф об Одене", в котором
весь он: греческий киник со своими глубокими морщинами, алкоголизмом,
грязными ногтями...
[Бродский:]
[Волков:]
Одена...
[Бродский:]
поэтов -- зиждится на двух обстоятельствах. Во-первых, биография -- это
последний бастион реализма. Да? В современной прозе мы все время
сталкиваемся со сложной техникой: тут и поток сознания, и его
разорванность, и так далее. Единственный жанр, в котором обыватель...
[Волков:]
[Бродский:]
от начала до конца -- глава первая, вторая, третья -- это биография.
Во-вторых, в нашем секуляризованном обществе, где церковь утратила
всякий авторитет, где к философам почти не прислушиваются, поэт видится
как некий вариант пророка. Обывателем...
[Волков:]
[Бродский:]
святому. Общество навязывает поэту роль святого, которую он играть
совершенно не в состоянии. Оден тем и привлекателен, тем и хорош, что
он от этой роли все время отбрыкивался.
[Волков:]
любой из его современников.
[Бродский:]
не читатели, а время. И поэтому не важно, в конце концов, отказывался
ли он от этой роли.
[Волков:]
он того или нет.
[Бродский:]
Возрождение создало образ деятельного человека, который в дальнейшем
был развит Просвещением и эпохой романтизма. И, замечу я, идеал
деятельного человека -- независимо от рода этой деятельности -- чреват
дурными последствиями. Потому что за деятельностью приходит идея
последовательности, одна из самых губительных. Скажем, последовательный
вариант коммунизма или фашизма -- это концлагерь. Последовательно
проведенная религиозная идея оборачивается догмой. И так далее. Но я-то
говорю не о времени в человеческом восприятии, не об исторических
периодах. На самом деле я имею в виду время в метафизическом смысле, со
своим собственным лицом, собственным развитием. Время к вам
поворачивается то той стороной, то этой; перед нами разворачивается
материя времени.
я нашел у одного мелкого поэта из Александрии. Он говорит: "Старайся
при жизни подражать времени. То есть старайся быть сдержанным,
спокойным, избегай крайностей. Не будь особенно красноречивым, стремись
к монотонности". И он продолжает: "Но не огорчайся, если тебе это не
удастся при жизни. Потому что когда ты умрешь, ты все равно уподобишься
времени". Неплохо? Две тысячи лет тому назад! Вот в каком смысле время
пытается уподобить человека себе. И вопрос весь в том, понимает ли
поэт, литератор -- вообще человек -- с чем он имеет дело? Одни люди
оказываются более восприимчивыми к тому, чего от них хочет время,
другие -- менее. Вот в чем штука.
[Волков:]
Вяземскому: тот сокрушался об утрате записок Байрона. Пушкина прорвало:
"Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что в подлости
своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии
всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!
Врете, подлецы: он и мал и мерзок -- не так, как вы -- иначе". И
одновременно Пушкин говорит про поэта: "И меж детей ничтожных мира,
быть может, всех ничтожней он". Вам не кажется, что здесь налицо то же
противоречие, что и в позиции Одена? То есть с одной стороны Пушкин
настаивает на том, что поэт всегда, во всех своих житейских проявлениях
выше толпы, которая не смеет совать нос в его жизнь; с другой же
стороны, пытается закрепить за поэтом право в быту быть самым ничтожным
из ничтожных -- "пока не требует поэта к священной жертве Аполлон". За
всем этим стоит, как мне кажется, одно: стремление оградить свою
частную жизнь от общественного суда, оставаясь при этом лицом
публичным. Это невозможно; это нечестно, наконец!
[Бродский:]
если поэт и мерзок, то не так, как все? Да потому, что поэт постоянно
имеет дело со временем. Что такое стихотворение, вообще стихотворный
размер? Как и любая песнь, это -- реорганизованное время. Птичка поет
-- что это такое? Реорганизация ритма. А откуда ритм? Кто отец -- или
мать -- ритма? Вот. И поэт все время имеет с этим дело! И чем поэт
технически более разнообразен, тем более непосредственен его контакт с
источником ритма. Да? Хочет он того или не хочет. Если уж мы говорим об
Одене, то более разнообразного поэта -- в ритмическом отношении -- нет.
Отсюда естественно, что Оден сам становится более или менее -- ну, не
знаю, назовите это временем.
[Волков:]
благодаря соприкосновению с ритмом, со временем?
[Бродский:]
качественную категорию. На самом деле речь идет не об очищении.
Андреев Николай
Громыко Ольга
Глуховский Дмитрий
Плотников Александр
Володихин Дмитрий
Русанов Владислав